Одуванчик

Ты меня ловишь руками, как солнечного зайчика А я скольжу по твоим губам Ты выдыхаешь на меня пух одуванчика Чтобы я тебя не поцеловал

Одуванчик — Тима Белорусских

Уизли смеётся, а солнце путается в её ярко-рыжих волосах. Она закрывает глаза и запрокидывает голову, полностью отдаваясь смеху, и её бесчисленные веснушки действительно выглядят поцелуями солнца на нежной коже лица. Малфой стоит и не может отвести взгляд, потому что это первый раз за долгое время, когда она смеётся так открыто, так по-детски заливисто. Так для него. Он уже не помнит, чем смог её рассмешить, но это не важно. Какая к чёрту разница, если они сейчас гуляют вдвоём в целом поле одуванчиков, а тёплый летний ветер срывает пух и закручивает его вокруг них. Какая разница, почему она смеётся, если это первый раз за целую вечность. Первый раз после смерти её брата, первый раз после того как все её друзья чуть не погибли, первый раз с того момента, как закончилась война и началась мирная жизнь. Драко не хочет вспоминать, но приходится. Каждый день ему приходится вспоминать о войне и о своих ошибках, когда он видит потухшие глаза Джинни, в которых раньше светилось столько всего, что он просто тонул в них, а теперь там пустота. Выжженная земля, пепелище, оставшееся после пожара, полыхавшего в её душе на протяжении всего страшного года в Хогварсте, занятом пожирателями. И каждый день он снова и снова спрашивает себя, почему она всё ещё с ним. Почему она не вернулась к своему Поттеру, не кинулась ему на шею, стоило тому появиться в школе, почему после битвы она не отвернулась от Малфоя, а выступала в защите в суде, рассказывая, как он прикрывал её от Кэрроу, почему на его предложение бросить всё и на три летних месяца уехать на природу в небольшой домик на окраине маленького магловского городка она лишь слабо улыбнулась и молча кивнула. Почему она променяла время с семьёй и славу победительницы войны на тихие дни с ним, Малфоем, бывшим пожирателем и почти что изгоем волшебного мира, который держался на плаву только благодаря её заступничеству и деньгам семьи. Он не знал, чем заслужил всё это. Её нежные улыбки, адресованные ему, цветочный аромат её волос, которым была пронизана, кажется, вся спальня, разговоры допоздна на небольшой террасе, молчаливые завтраки, проходившие в тёплой атмосфере, их еженедельные походы на местный рынок за свежими продуктами и многое-многое другое, что легко бы вписалось в жизнь нормального человека, но не в его. Поэтому каждый день, проведённый здесь, с Уизли, Малфой воспринимал как что-то нереальное, невозможное для него. Недоступное, словно сон. Прекрасный сон, который обязан будет закончиться в самый неподходящий момент и уступить место жестокой реальности, в которой не будет этого дома и поля, и тёплой, хоть и слегка поломанной Уизли рядом с ним. Он проснётся и снова останется один, как было всегда. Вот только теперь Уизли смеялась, и Малфой не мог удержать счастливую улыбку, тронувшую его губы. Она смеялась, почти падая в жёлто-белое море, а он послал все вопросы и сомнения нахрен, делая два быстрых шага к ней и сгребая гриффиндорку в объятия. Прижимая ближе и заглядывая в её карие глаза, в которых больше не было той пустоты, пожиравшей их обоих всё лето. Сейчас, когда улыбка до сих пор не сошла с её губ, а руки переплелись с его, она выглядела почти как раньше, до войны. Нет, огонь волшебным образом не зажегся в её радужках — она никогда больше не сможет гореть, как прежде. Никто из них не сможет. Слишком огромный кусок их души был вырван войной, слишком много шрамов осталось на сердцах, слишком ярко им пришлось светиться, чтобы непроглядная тьма полностью не поглотила их. Но теперь улыбка была не только на губах Джинни. Теперь её глаза искрились чем-то новым. Да, сломанным. Отдававшим болью и прошлыми травмами, но искренним. И абсолютно светлым. Любовью? Драко усмехнулся — слишком громкое слово. После войны он так и не научился не бояться громких слов, но зато он смог научиться отпускать самого себя. Вот и сейчас он вышвырнул все тяжёлые воспоминания и потянулся к губам девочки-солнца. А она упёрлась ладонями в его грудь и схватила ближайший цветок. Малфой не успел зажмуриться, и в него полетело облако белых пушинок вместе со звонким смехом Джинни. Малфой чихнул, замотал головой, отчего они только сильнее запутались в его волосах, но не выпустил хохочущую девушку из рук, только коварно усмехнулся и повалил их обоих на мягкую траву. Джинни охнула и засмеялась ещё сильнее, а Малфой навис над ней и защекотал, отчего весёлый смех превратился в удивлённый, перебиваемый мольбами прекратить. Теперь смеялся уже Драко, а Уизли извивалась под ним, бросаясь глупыми угрозами. — Я тебя уничтожу, Драко Люциус Малфой! Ты у меня ещё получишь! Малфой усмехнулся и, перестав щекотать девушку, приблизил своё лицо к её. — И что же я должен получить? — нахально прошептал он. Джинни затихла и хитро сощурила глаза, чуть приподнявшись на локтях. — Вот это. И она поцеловала его, а Малфой вдруг понял, что это не сон. Что он действительно сейчас сминает тёплые губы Уизли своими, что его пальцы нежно убирают рыжие локоны с её лица, а она прижимается к нему всем телом, смахивая с одежды пух одуванчиков. И вокруг зелёная трава и жёлтые цветы, над ними чистое небо, а дома на столе стоит миска земляники, которую Джинни собрала ещё утром. Войны нет, и Драко больше не спит. Он улыбнулся сквозь поцелуй и позволил себе раствориться в Уизли, а в груди что-то просыпалось, распирая его изнутри, заставляя его чуть сильнее прикусить губу Джинни и углубить поцелуй, потому что иначе глупое, громкое и такое очевидное слово могло бы сорваться с его языка. — Люблю.