уязвимый

— Ко мне не приходят люди, у которых всё хорошо. А чем дольше вы будете молчать, тем дороже это вам выйдет. Взгляд, брошенный из-под опущенных ресниц, был по-прежнему прохладен. Стрелецкий считал его, едва новый клиент показался в дверном проёме, а когда тот сел — идеальная осанка, сложенные в замок на обращённых чуть вбок бёдрах руки, — всё стало ещё яснее. К тому же, он был знаменит — Стрелецкий хоть и выпал из обычной жизни на долгие четыре года, но всё равно представлял довольно хорошо, кто перед ним. Стрелецкий наклонил голову вбок. — Ладно, ладно, ладно! — он вскинул руки, словно сдаётся, и откинулся на спинку кресла. — Кофе хотите? — Я не пью кофе, — тихо отозвался клиент. — Матюша. Матюш! Матюша! В дверном проёме показалась кудрявая голова Матвея, и, бросив взгляд на клиента, тот обратился к Стрелецкому: — Да, Артём Александрович? — У нас есть чай? — Угу. — Принеси чай, — Стрелецкий перевёл взгляд на клиента. — Чёрный, зелёный, сахар? — Зелёный, сахара не надо. — Отлично. Матюш, а мне кофе. — Угу. Матвей закрыл дверь. Скрестив руки на груди, Стрелецкий вновь уставился на клиента — прямо в глаза его, которые в ответ не смотрели. — Ну, как вас зовут, хотя бы? — Я называл своё имя вашему помощнику. — Я заглядываю в его записи, что ли? — Эдвард Кинастон. Полагаю, моё имя должно вам о чём-то говорить. — Опа, — Стрелецкий оживился, наклонился вперёд, продолжая сверлить Кинастона взглядом. — Значит, вы, мистер Кинастон, уверены, что в мире нет человека, который вас не знает? Уголок губ Кинастона дрогнул, и он наконец-то перевёл взгляд в глаза Стрелецкого. — А вы не знаете? — Знаю. — Тогда не морочьте мне голову. — Как скажете. Выпятив нижнюю губу, Стрелецкий перевёл взгляд за окно, на стёкла и бетон московских многоэтажек и куски удивительно чистого неба между ними. Кинастон замолчал вновь. Прошло пару минут; Стрелецкий, сцепив руки в замок, крутил большими пальцами, смотрел в окно, не обращая внимания на Кинастона. Когда в дверь, постучав перед этим, вошёл Матвей с двумя кружками и, поставив их на стол, вышел из кабинета, Стрелецкий движением руки пригласил Кинастона к чае- и кофепитию. В благодарность тот лишь кивнул и протянул руку за кружкой. Отпил из неё бесшумно и не спеша; от глотка дёрнулся выразительный кадык, Кинастон поставил кружку обратно. — Возможно, я не знаю, с чего начать, Артём Александрович. — Просто Артём, — Стрелецкий глотнул кофе. — Иностранцам обычно трудно даются русские отчества. Вы британец, верно? — Да, — Кинастон кивнул. — О том, что я хочу рассказать, писали СМИ, так может... — Нет-нет, вы мне всё расскажете, именно вы. Со вздохом запрокинув голову и вновь вернув её в нормальное положение, Кинастон бросил взгляд на Стрелецкого и произнёс: — Я актёр. С детства это было моим хобби и способом развлечься, с пятнадцати лет я работаю... работал в театре. Я играл женщин, Артём, всю свою жизнь — сознательную жизнь и карьеру, по крайней мере. Теперь из-за этого меня выгнали из театра. — Ага, и вы, вероятно, не знаете, как дальше жить? Кинастон стиснул челюсти. — Вероятно, — отчеканил он с ядовитой улыбкой. — Ну тут масса способов, Эдвард: если попроще, то можно перерезать вены; найдёте верёвку, так можно и повеситься; можно с крыши сигануть — дело прикольное; а если заморочиться и найти пистолет, то можно очень эффектно вышибить себе мозги. Главное, не промахнуться. Стрелецкий растянул губы в улыбке, а Кинастон смотрел на него, как на грязь на своём ботинке — которой, конечно, там не было, ведь аристократичная английская натура такого себе позволить просто не могла. Кинастон поднялся из кресла. — Благодарю за чай, Артём. Всего хорошего. — Обязательно прочитаю в СМИ о том, какой способ вы выбрали. Уже у двери Кинастон повернулся и процедил: — Я перед этим отправлю вам смс. — Прелестно! Кинастон вышел из кабинета, а Стрелецкий наклонился над столиком и повернул к себе чужую кружку. На ней остались следы светлой помады. — Артём Александрович, вы опять сеанс не закончили? — А ты, Матюша, не умничай. Он вернётся. — Это же Эдвард Кинастон, да? С ума сойти. Я был на его спектакле в прошлом году, это просто... вау. — Найди мне в интернете побольше записей его спектаклей. Можешь найти какие-нибудь интервью, всё тащи. Пригодится. — Угу. Размалёванный стервец держался целых четыре дня. Когда Стрелецкий ложился спать, с незнакомого номера пришло смс: "Я не смог определиться". Стрелецкий написал: "Я помогу." На просьбу приехать к Стрелецкому прямо сейчас тот ответил согласием и надел штаны обратно. В приёмной Матвей видел уже не первый сон, Москва горела ночными огнями так, что на чёрном небе нельзя было разглядеть звёзд. Стрелецкий пытался, пока Кинастон не прислал новое смс — тогда пришлось спуститься вниз и встретить его. — Заходите, Эдвард. Можете присесть, — произнёс Стрелецкий, входя в кабинет вслед за Кинастном. — Я сидел два часа, пытаясь медитировать, спасибо. — Как хотите, — пожав плечами, Стрелецкий приблизился к столу. — Думал, так вам удобнее было бы смотреть. — На что? Стрелецкий кивнул на монитор, экран которого был обращён к нему, стоявшему перед столом. Неспешно, будто с опаской, Кинастон обошёл стол и, подняв брови, уставился на Стрелецкого в ожидании. — Да присядьте, Эдвард. Тот сел на краешек кресла, а Стрелецкий, подойдя сзади, наклонил его на спинку, прижав к ней. Он чувствовал, как напряглись худые широкие плечи; ключицы ощущал пальцами, подушечками больших нажав в основании шеи. Наклонился и шепнул на ухо Кинастону: — Расслабься и смотри. На пару секунд убрав руку с его плеча, чтобы включить видео, Стрелецкий вернул её обратно. Кинастон дёрнулся, увидев себя на экране — на сцене; Стрелецкий включил найденный Матвеем фрагмент из спектакля. Утончённую фигуру облегало длинное платье, на голове — светлый парик, острые линии лица умело очерчены были косметикой. Кинастон будто и не притворялся — а был женщиной, был ею каждым взглядом, каждым вздохом, каждым движением. Сидящий в кресле, он дёрнулся, пытаясь встать, но Стрелецкий только сильнее вжал его обратно. — Издеваешься? — Ничуть. Посмотри, как ты был прекрасен. — Был? — фыркнул Кинастон. — Конечно, был. Сейчас ты — никто. — Пошёл к чёрту! Хватит с меня этого Заводного апельсина, отпусти! Стрелецкий отпустил — вырвавшись, Кинастон отошёл от стола, от кресла, от психолога. Чуть лампу не снёс — стиснув зубы, злобно уставился на Стрелецкого. Тот облизнул нижнюю губу изнутри и ехидно улыбнулся, положив руки на спинку кресла. На экране Кинастон изящно поправил парик. — Это не мои слова, верно, Эдвард? Твои. Это ты так думаешь. — Да как ты смеешь так со мной говорить? Стрелецкий фыркнул. — Я тебя умоляю, я могу в тебя плюнуть, и ты мне ничего не сделаешь. — В меня достаточно плевались, поверь. — Верю. Кинастон глубоко вдохнул. Длинные ресницы дрогнули, когда одновременно с медленным выдохом опустились веки; Стрелецкий поставил видео на паузу, откатил от себя препятствие в виде кресла и сделал шаг к Кинастону. Тот вновь устремил на него взгляд — в глазах всё ещё отражалась дрожь плеч, которые Кинастон старался держать прямо. — Мужик тоже бросил, да? Фыркнув, Кинастон ответил: — Одним из первых. Ему просто нравилось, что он трахает самого Эдварда Кинастона. — А Эдварду Кинастону нравилось, как его трахают, или что-то ещё? — Я не знаю. — А ты подумай. Он подумал — Стрелецкий видел: думал, вертелись в голове нужные слова, которые он просто говорить не хотел. Стрелецкий ждал. — Он называл меня своим ангелом, говорил, что я прекрасен. Стрелецкий ближе подошёл. Глаза его пронзительные прошибали рентгеном — прямо в глаза, и Кинастон мужественно выдержал этот взгляд. — На чём ты приехал? — На машине. — Такси? — Нет, за рулём. — Который час? — Час ночи, я думаю, около того. Левым ухом чуть ближе к плечу, и, стоя так, голову наклонив, Стрелецкий демонстративно изучил взглядом лицо напротив ещё внимательнее прежнего. — И на кого ты пытаешься произвести впечатление, м? — Стрелецкий выпрямил шею. — Чего? — Начерта ты накрасился, чтобы посреди ночи поехать к психологу? Я в этом деле не специалист, но не похоже, чтобы ты ходил с этим макияжем целый день. — Это просто привычка, Артём, не обольщайся. — Ой, — длинные пальцы коснулись губ, и Стрелецкий продолжил говорить сквозь них: — мне так хотелось надеяться, что всё это ради меня. — А если и так? — Кинастон ухмыльнулся. Лицо Стрелецкого мгновенно превратилось в то, что называется хитрой мордой. Он подкатил стул обратно, приземлился на него, широко расставил ноги и устремил взгляд на Кинастона. — Эдвард, скажи, чем отличается человек, который стоит передо мной, от человека на экране и прекрати пялиться на мою ширинку. Взгляд Кинастон поднял нехотя. Провёл языком по губам, и в каждом движении, в каждой искорке глаз его читалось девичье кокетство. — На том человеке — платье и парик... — Разве дело в этом? Вздох — и Кинастон ещё сильнее плечи выпрямил, всем своим видом показывая, что перебивать его не стоило, а Стрелецкий смотрел в ответ с улыбкой, будто на капризного ребёнка. — Ты ведь даже не хочешь меня, Эдвард. Подкрашенные брови вскинулись, и Кинастон неспешно — бёдра его неумолимо притягивали взгляд — подошёл к Стрелецкому. Наклонился, изящные кисти легли на ручки кресла, глаза впились взглядом в глаза напротив — Стрелецкий взгляда не отвёл, только прищурился едва заметно. — Будто ты сам не знаешь, зачем это делаешь. — Что делаю? — Флиртуешь со мной, Эдвард. — И зачем? Давай, открой мне все мои секреты, господин психолог, я горю от нетерпения. — Ты мальчик, который купается во внимании. Тебя скинули с пьедестала и втоптали в грязь. Ты флиртуешь, не потому что — или не только потому что — испытываешь к кому-то симпатию, ты хочешь, чтобы тебя обожали, чтобы не чувствовать себя ничтож... Губы коснулись губ — легко и коротко, но достаточно, чтобы перебить Стрелецкого, и тот, ухмыльнувшись, замолчал. На губах его — тёплое дыхание и едва ощутимый след чужой помады, а взгляд чуть сверху вниз — испытующий, глаза в глаза. — Я не буду целовать тебя, не жди. — Почему? — По кочану. — Что? Стрелецкий фыркнул. — Иностранец. Внимание Кинастона вновь обратилось к губам Стрелецкого, изогнутым в ухмылке — стереть её Кинастон не спешил, но всем своим видом давал понять, чего ждёт от Стрелецкого. Тот произнёс: — Я придумал, Эдвард. Пойди в проститутки — вот уж где тебя будут обожать. Низко, мерзко, как суку, но обделён вниманием не будешь. Кинастон резко отпрянул от Стрелецкого. В светлых глазах блеснула злость, и, с размаху влепив Стрелецкому пощёчину, Кинастон вылетел из кабинета. — Эдвард, ты подумай! — крикнул Стрелецкий вслед, совершенно забыв про спящего Матвея. Тот, впрочем, не проснулся — и Стрелецкий тоже лёг спать, чтобы на следующий день попросить Кинастона заехать за ним. Тот, прочитав сообщение, не ответил. Спустившись в назначенное время на улицу, Стрелецкий обнаружил, что Кинастон ждёт его, оперевшись спиной на дверцу автомобиля. — Сомневался, что я приеду? — ехидно спросил он. — Ни на минуту. Я за руль. И ещё, — Стрелецкий достал из кармана толстовки свёрнутый лист бумаги и ручку, — подпиши. Кинастон взял лист в руку. Пробежался глазами по тексту и снова поднял взгляд на Стрелецкого. — "Беспрекословно выполнять любые требования"? Я думал, что записался к психологу, а не в БДСМ-клуб. Где я могу приписать стоп-слово? — Со мной, — не без кокетства откликнулся Стрелецкий, — тебе не понадобится стоп-слово. Подписывай. Кинастон подписал. Протянул лист Стрелецкому, и тот спрятал его и ручку обратно в карман толстовки. Дёрнул головой, прогоняя Кинастона от двери, и тот обошёл автомобиль, чтобы занять пассажирское сидение. Вечерняя Москва залита была светом приближающегося заката. Самого пекла пробок им удалось избежать; Кинастон не спрашивал, куда они держат путь, а Стрелецкий почти не смотрел на него. Изящные кисти Кинастона лежали на бедрах, иногда постукивали по ним длинные тонкие пальцы с крупными серебряными кольцами — на безымянном и указательном. Когда машина остановилась, Кинастон бросил на Стрелецкого взгляд — лёгкий испуг из глаз не скрылся. — Зачем? — Это ж твой театр, чего ты пугаешься. — Я не пугаюсь. — Тогда вылезай, пошли. Только через служебку. Стрелецкий шёл первым, спрашивая у Кинастона, куда и где повернуть, чтобы пройти к сцене. Тот отвечал неохотно, явно опасаясь момента, когда они наконец дойдут до места назначения. — Ну вот, — произнёс Стрелецкий в полутёмном зале, подходя всё ближе к центру сцены. — Иди сюда, Эдвард. Кинастон подошёл — скрывая дискомфорт за стиснутыми челюстями и напряжённостью плеч. Взяв Кинастона за предплечье, Стрелецкий поставил его туда, куда ему было нужно, повернув лицом к зрительному залу. — Прекрасно, правда? — оперевшись подбородком на плечо Кинастона, спросил Стрелецкий. Кинастон сглотнул. Покачал головой. — У тебя макияж водостойкий? Кинастон снова покачал головой. — Хорошо. Благодарный за то, что карманы толстовок достаточно большие, чтобы Кинастон раньше времени не заметил бутылку с водой, Стрелецкий встал перед Кинастоном — и резко плеснул водой ему в лицо. — Совсем рехнулся?! — недовольно воскликнул тот, сделав шаг назад и проводя по лицу ладонью. — А у тебя подводка потекла, — посмеиваясь, произнёс Стрелецкий и сделал глоток воды. Руку Кинастон всё ещё держал на лице, по нему стекала вода вместе с косметикой. Тыльной стороной ладони Кинастон по щекам провёл, стряхнул с рук капли. — Ты ненормальный. — Сказал мне накрашенный мужик с тягой к платьям, ага. Закрыв бутылку, Стрелецкий поставил её на сцену. Под злым взглядом Кинастона, голову наклонив, сам его взглядом окинул и произнёс: — Раздевайся. — Чего? — Снимай одежду, всю. Ты подписал, не забудь. Кинастон усмехнулся. — Да пожалуйста. Он расстегнул чёрную рубашку, сняв её, бросил на сцену чуть позади и сбоку от себя, брюки узкие стянул, скинув обувь и носки перед этим. Нижнее бельё снял тоже и встал, руку одну уперев в бок, — Стрелецкий ухмыльнулся, глядя ему в глаза. — Раздеться намного проще, чем открыться, правда? — Стрелецкий сделал шаг к Кинастону. — Ты не осознаёшь, насколько уязвим, пока тебя не прижмут. — Куда ты собрался меня прижимать? — кокетливо поинтересовался Кинастон, повернув голову вбок, когда Стрелецкий начал обходить его. — Это образное выражение, учи русский, — Стрелецкий взял руку Кинастона, которую тот держал на своей талии, и опустил её вдоль тела. — Эдвард, оглянись вокруг и скажи: от чего тебе страшно? Страшно было — Стрелецкий не сомневался хотя бы потому, что ощущал пальцами частый пульс. Помолчав некоторое время, Кинастон чуть опустил голову и пробормотал: — Зал. — Что с ним? — Пустой зрительный зал. — Конечно, он пустой, Эдвард, ты ж теперь нафиг никому не сдался. Ты ничтожество. Пульс становился чаще. Сжавшись, сведя сильнее широкие плечи, Кинастон рукой обхватил плечо второй, которую держал Стрелецкий. Тот наклонился к самому его уху и сказал тихо: — Ты никто. На этой сцене ты блестал самой яркой звездой, о, кем ты только не был — прекрасной Офелией, хрупкой Дездемоной, величественной Клеопатрой! А сейчас передо мной кто? — Стрелецкий толкнул Кинастона в спину, руку его отпустив, и тот затрясся, невольно вперёд шагнув. — Кто ты, а? Зал пуст, я тебя раздел, у тебя нет ничего, никого у тебя нет! Так кто ты, а? Стрелецкий снова толкнул, и даже на самом краю сцены Кинастон не сопротивлялся — и молчал. Аккуратно — но так, чтобы аккуратность эту Кинастон не заметил — Стрелецкий спихнул его со сцены и спрыгнул следом, наклонившись над сгорбившейся на коленях фигурой. Кинастон плакал. — Боишься пустого зала? А чего ты ещё боишься? Жалкий, он плакал, трясся, на коленях стоя, упавший с самых высоких пьедесталов, в грязь втоптанный. Попытался что-то сказать. — Чего ты там бубнишь? Даже говорить разучился! Громче, — Стрелецкий схватил плечо Кинастона, спиной его на пол уронив, и ногой наступил на грудь, — громче! Кинастон лишь головой замотал; по лицу слёзы текли, и теперь лёгкий его макияж размазался вовсе, подводка к вискам стекала, из-за прижатой до этого ко рту руки, пытавшейся скрыть рыдания, размазалась помада. — Ничтожество. Бросив это, Стрелецкий убрал с груди Кинастона ногу и повернулся к выходу. Его остановил тихий дрожащий голос: — Мне страшно. Стрелецкий повернулся. Приподнявшись, Кинастон колени обхватил руками; его всё ещё жутко трясло. — Ты прав, мне страшно. Я боюсь остаться один. Я боюсь себя, я боюсь быть один, я боюсь быть никому не нужным и нелюбимым. — Тебя обожали, Эдвард, и где теперь они все? Это не любовь. Заплакав вновь, Кинастон уткнулся лбом в колени. Стрелецкий подошёл, присел рядом, обняв Кинастона за плечи, — тот наклонился к нему, прижался, тёплый, дрожащий и одинокий. Уязвимый. Он взял руку Стрелецкого в свою — нерешительно как-то, осторожно — и прижал к своей груди, к сердцу, которое билось неровно, быстро, будто зверушка, загнанная в угол, в страхе. — Я никогда не думал, что смогу оказаться на самом краю, а потом упасть. Я на дне, я никогда здесь не был. Я боюсь. — Я знаю, тебе страшно, Эдвард. Ты купался в лучах славы, а теперь у тебя нет ничего и никого. Тебя обожали, да, боготворили, но Эд, кто из них любил тебя искренне? — Я не знаю. Не знаю. Мне хватало их обожания. — Конечно, хватало. Эдвард, тебе не нужна слава, и чужое обожание — тоже. Ты сам знаешь, что тебе нужно. Ты сам должен любить себя, не за славу, не за роли, не за мужчин, не за зрителей, а за то, кто ты есть. Стрелецкий обнял его крепче. Прижимаясь головой к его плечу, руку его прижимая к груди своей, Кинастон — обнажённый, ранимый Кинастон — плакал, как ребёнок на руках у матери. Держа крепко, Стрелецкий — надёжный, мудрый Стрелецкий — губами мягко дотронулся до его виска.

***

— Артём Александрович, к вам пришли. — Я никого не жду, — не отлипая от телефона, бросил сидящий в кресле Стрелецкий. — Он сказал, что можно без приглашения. Подняв голову, Стрелецкий увидел за Матвеем высокую тонкую фигуру, и губы его дрогнули в улыбке. — Ну раз так, то пусть проходит. Матюш, сделай кофе и, — улыбка стала чуть шире, — чай зелёный. Матвей кивнул и отошёл от двери, пропуская Кинастона в кабинет. Тот зашёл. Дверь за собой закрыл и, взглянув на Стрелецкого, улыбнулся тоже. Тот встал из кресла и подошёл, чтобы приобнять Кинастона. — Ты помнишь? — обнимая в ответ, спросил тот. Стрелецкий разомкнул объятья. — Ну, почти три недели, да? Рассказывай. — Я отбил колени, когда ты меня уронил со сцены. Стрелецкий усмехнулся, приземляясь обратно в кресло, а Кинастон сел напротив. Закинув ногу на ногу, положил кисти на колено и чуть заметно наклонился вперёд. — Но это мелочи, согласен. Я устроился на работу. Получив от Стрелецкого одобрительный кивок, Кинастон продолжил: — Это небольшой театр — в более-менее известные мне после скандала дорога закрыта. Не знаю, надолго ли, да и пошли они, впрочем. Его рассказ прервал Матвей, принёсший чай и кофе. Когда парень вышел из кабинета, а Стрелецкий сделал глоток кофе, Кинастон взял кружку в руки и продолжил: — Это не совсем театр, скорее, творческое пространство. Но мне нравится. В них есть свобода творчества, это красиво. Он глотнул чай. Стрелецкий слушал внимательно. — Помнишь, ты спрашивал про... ну, про мужчину, который меня бросил? — Ага. — Он звонил, — Кинастон усмехнулся. — Ничего такого не сказал, даже пытался извиниться... Ты не обидишься на то, что я сказал ему, что мы переспали? Стрелецкий рассмеялся и покачал головой. — Ну, я сказал не про тебя конкретно, я сказал, что переспал со своим психологом. — Выдаёшь желаемое за действительное? Скрыться от прямого взгляда — Кинастон опустил глаза, а на улыбку легла тень грусти. — Не важно. Ты мне нравишься, Артём. И я хотел извиниться за то, что приставал. — Извинись. — Прости меня. Он вновь поднял взгляд. В нём не было ни решительности, ни надежды, ни капли флирта — только нежная благодарность. Стрелецкий поставил кружку на стол. Он встал. Приблизился к Кинастону, присел около его ног и внимательно, долго вглядывался в его лицо — на нём застыло недоумение и любопытство. — У тебя вот тут, — Стрелецкий осторожно прикоснулся к правому нижнему веку Кинастона, и его длинные ресницы дрогнули, — подводка смазалась. — Да, знаю, я... поторопился немного, а исправить это без вреда для всей линии нереально. Поэтому я... как это по-русски, забил. — Забил на то, что не идеален. Я горжусь тобой, Эдвард Кинастон. В голосе его была чистейшая, как смотрящие друг в друга светлые глаза обоих, искренность. В глазах Кинастона блеснули слёзы. — На первый спектакль в новом театре уже раскупили билеты, хотя он только через три месяца. Сказали, что так быстро их не раскупали никогда. Я бы предложил тебе прийти, но, видимо, в следующий раз. — Хорошо, — тепло улыбнулся Стрелецкий. О том, что билеты закончились, он не знал. А Кинастон не знал о том, что Стрелецкий успел купить себе билет — чтобы своими глазами увидеть нового Кинастона.