Вверх

Мощённая кирпичом дорожка отзывается ноющей болью в лодыжке, конечно, она знала, что танцы до пяти утра — не лучшая затея, если с утра нужно на работу, но отказать Хорхе чертовски трудно, даже если чётко осознавать, с какими последствиями придётся столкнуться. Портье, одобрительно улыбаясь, приветливо распахивает тяжёлую дверь, и Кэти думает, что ей бы в жизни не хватило сил сдвинуть эту дубовую махину даже на миллиметр. Кэти едва успевает ступить да порог магазина, как её подхватывает безумная суета, не позволяющая сделать вздоха. Но Кэти обожает Лэйси со всеми его проблемами и даже недостатками; у Лэйси есть особый аромат, что кружит ей голову и витиеватым шрифтом отпечатывается в заглавии её детской мечты, и Кин готова отдать что угодно ради её исполнения. Кэти знает здесь всё до миллиметра, ей знакомо здесь почти каждое лицо и даже каждая вешалка; в Лэйси мало что меняется с течением времени, и Кэти такая приверженность традициям, пожалуй, нравится, вот только игнорировать очевидные перемены при таком раскладе крайне трудно. Не выходит не замечать отсутствие Глории и, конечно, совершенно невозможно не обращать внимания на преобразившийся восьмой этаж. Восьмой этаж теперь — оплот таланта на грани болезненной гениальности, скрытой завесой тайны полупрозрачного гипюра. Гай стоит перед очередной моделью и хмурится, когда она залетает в мастерскую, и эта картина настолько привычна, что Кин не теряет ни секунды прежде, чем всучить ему латте объёмом гранде на кокосовом молоке с двойной порцией миндального сиропа в левую руку и его любимую ручку-указку — в правую, на ходу закатывая глаза при мысли о том, насколько хорошо она знает его требования. Вертикальная складка на лбу не разглаживается окончательно, но становится заметно мельче, и Кэти неожиданно вспоминает о наборе чернографитных карандашей, закинутом куда-то на дальнюю полку в её комнате. Кэти почти жалеет, что специализируется на эскизах тканей, потому что Ламонтанье кажется идеальной моделью для портрета. — Кэти, принеси те пуговицы, которые... Он требовательно щёлкает пальцами, и Кэти послушно угадывает: — Вы примеряли позавчера к пиджаку для Миранды? Гай оторопело кивает и провожает взглядом её миниатюрную фигурку, теряющуюся в кулуарах органзы и шёлка, пока его не окликает сестра. Она оповещает его о сроках, об очередных «нужно-успеть-с-новой-коллекцией»; Ламонтанье морщится, потому что рамки оскорбляют его творческую натуру и сковывают свободолюбивое вдохновение. Вдохновение, правда, выныривает где-то посреди замши с позолоченным мешочком пуговиц и летит с воплем «я нашла, Гай». Он, если честно, совсем не видит здесь смысла, но она становится его крохотной феей дизайна, и это всё начинает напоминать плохо прописанный анекдот, потому что Кэти Кин должна быть маленькой, вечно-не-впопад помощницей, никак не музой его графитных драпировок. Кэти действительно маленькая, скорее, даже крошечная, даже когда взбирается на свои безумные каблуки, она едва достаёт ему до плеча, и это вызывает у него что-то сродни умилению. Ламонтанье хмурится и кончиками пальцев легко массирует виски, силясь прогнать навязчивые мысли. Кэти-чертова-Кин не выходит из головы, разрывает шаблоны его реальности с самой первой встречи и перекраивает его рутину, легко завладев должностью ассистента-ученика. Когда она объявилась в ателье, он дал ей задание — непосильное, если честно, кому, как не ему знать упёртый нрав Александры — он и не думал, что она справится, и решил для себя, что возьмёт её даже в случае провала. Но Кэти — миниатюрная, мягкая, рафинированная Кэти — обыгрывает по-деловому жёсткую Кэбот, не моргнув зелёным глазом, и вручает ему добытое платье, легко пожимая узкими плечиками /но со скрытым ликованием в улыбке/ — и, чёрт возьми, это достойно восхищения. Как и то, что она возвращает ему подарок. Отчасти это больно режет по самолюбию и так не к месту раскрывшейся душе, потому что платье он — пожалуй, впервые за долгое время — дарит от чистого сердца, не имея каких-либо планов или просчитанных наперёд шагов, а просто желая вызвать улыбку на её лице. Кэти и в самом деле слегка улыбается, вручая ему перетянутую чёрной атласной лентой коробку и неуверенно бормочет что-то про рабочие отношения. /Ради бога/ Гай мысленно закатывает глаза и поджимает губы. Отношения между ними, пожалуй, могут иметь любую характеристику, от лёгкого флирта до искрящейся страсти, но едва ли удерживаются в рамках деловых. Кин — он уверен — и сама это понимает отлично, но упрямо пытается придерживаться идиотских правил, придуманных кем-то для кого-то, кто не они, потому что Гай — стоило бы запомнить, Кэти — терпеть правила не может, но всё же отдаёт должное её выдержке. Их тянет друг к другу магнитом, и это так же очевидно, как и то, что Баленсиага не сошьют платье на Мета Гала этого года — оба факта вызывают скупую улыбку на его уставшем лице. — Если ты этого хочешь, Кэти. /Если ты захочешь, Кэти, я подарю тебе мир/ Кэти не хочет. Кэти склоняет голову в вежливом кивке и спешит покинуть его, оставив после себя лишь тонкий аромат, в котором он чувствует что-то ягодное, с намёком на Живанши. Ламонтанье сжимает челюсти и возвращается в ателье. Он едва ли трудоголик, но, чтобы забыть милую-милую-милую Кэти Кин, ему нужны или три бутылки белого полусухого или три отреза ткани. В канун Мета Гала работа перевешивает бар, так что Гай работает долгую бессонную ночь, особенно долгую без его без умолку болтающей помощницы. У него сохнут глаза от яркого электрического света и отсутствия отдыха, а нервные окончания подрагивают, словно оголённые провода. /Думаю, будет лучше, если мы сохраним рабочие отношения/ Гай чертыхается, когда иголка соскальзывает и предательски впивается в подушечку пальца, вытягивая из организма две капли алой крови. Мысли разбегаются, концентрация безнадёжно путается где-то в шоколадных складках крепа, и он не к месту думает, что Кэти бы сделала всё совсем иначе. Он бессильно опускается на мягкий пуф и неверяще трясёт головой. Она же просто девчонка, и он совершенно не понимает, отчего на ней так клинит. Он видел таких инициативных и мечтательных сотни, все хотели стать дизайнерами, и ни одна не продержалась дольше двух недель. С некоторыми он спал, на других даже не смотрел, но чёртова Кэти Кин выбивается из общего ряда, быть может, тем, что не относится к нему, как к ступеньке на блестящей карьерной лестнице. Тем сильнее бесят её ладони, так привычно покоящиеся на груди воплощённого символа девичьих грёз. Кей О кажется идеальным до последнего кубика на мраморно-твёрдом прессе, и Гай, /не/ страдающий комплексом неполноценности, чувствует отвратительную необходимость вывести его из равновесия просто-потому-что, без каких-либо объективных на то причин, и вполне ожидаемо знакомит свою скулу с кулаком чёртового манекенщика. И после этого он всё же сваливает в бар на окраине Нью-Йорка. Этот бар имеет особый хлебный запах и неповторимую атмосферу вечного праздника, на котором место найдётся любому, вне зависимости от пола и социального статуса. Здесь вообще всем плевать на твоё положение, здесь ты не лучше откровенного пьяницы за соседним столиком, а он — не хуже тебя, даже если ты — известный дизайнер, а у него за душой едва ли какая-то коморка. Здесь удивительно легко забыться, чем Гай с удовольствием пользуется, потому что это место бережно хранит часть его самого: здесь он с десяток лет назад подрабатывал барменом; его тогда не приняли в Парсонс, он был безнадёжно далёк от своей мечты стать дизайнером, и единственное, что пришло ему в голову — надраться в каком-нибудь богом забытом баре. Что он и делает. Бармен тогда участливо глядел на него, раздражающе хлопал по плечу и спрашивал что-то вроде «что произошло сынок?». Ламонтанье качал головой и опрокидывал новый шот текилы, а бармен всё уговаривал своим «давай, расскажи старине Бо, что у тебя стряслось». Вот прямо как сейчас. Сейчас Гай выкладывает старине Бо всё-всё про чёртову-Кэти-Кин и Мета Гала, которые ждут его где-то на Манхеттене. Старый бармен сосредоточенно кивает, задаёт краткие вопросы и усмехается в усы. — Ты, сынок, конечно, зря подрался с тем парнем, а я тебе вот что скажу: если бы она не была в тебя влюблена, то не несла бы всей той чепухи про то, что вам нужно сохранять рабочие отношения. Так что иди и скажи ей о своих чувствах. Гай глядит на спасшего его десять лет назад и почти заменившего ему отца человека пьяным затуманенным взором и глупо переспрашивает: — Сейчас? — Конечно сейчас, — смеётся бармен и отворачивается на секунду к шкафу за спиной. Гай подхватывается и качающейся, но стремительной походкой отправляется к выходу, игнорируя оклики за спиной. Он почему-то решает, что такси ему совсем не нужно, а вот прогуляться пешком кажется отличной идеей. Голова почему-то не светлеет, а лицо Кэти стоит перед глазами, когда он вываливается на проезжую часть, и «фольксваген жук» только благодаря своему крошечному весу успевает затормозить в сантиметре от него. Ламонтанье пьяно разводит руки в стороны и пожимает плечами в ответ на крики испуганной девчонки, сидящей за рулём. Чего он не замечает, так это патрульного, спешащего в его сторону. В полицейском участке неудобные стулья и совершенно не вежливые работники, Гаю здесь (какой сюрприз) не нравится и ужасно хочется уйти поскорее, но, когда Кэти влетает в участок и просит его вернуться, он гордо прогоняет её обратно. Кэти выглядит ужасно уставшей, несмотря на красивое платье и вечерний макияж, Кэти находится в состоянии стресса вот уже тридцать пять часов, она ругается с КейО, не спит всю ночь и пытается придумать платье, а самый-мать-его-талантливый-дизайнер откровенно посылает её после всего, что она сделала. Кэти обидно до чёртиков, потому что она такого не заслужила. Она заслужила хотя бы крохотный намёк на благодарность в карих глазах и, может, улыбку; никак не холодное отчуждение и небрежный взмах рукой, и она чувствует, что просто по-человечески устала. Кэти не приняли в Парсонс, Кэти работает с раздражающей Амандой, скучает по бывшему, переделывает платья за Гаем и заедает это всё успокоительными, которые нифига не успокаивают; Кэти орёт на своего босса, и из её глаз катятся позорные струйки слёз. Её, наверное, уволят — отстранённо думает она и разворачивается на каблуках — вовремя уйти, чтобы сохранить последние крохи самоуважения — единственное, что ей ещё остаётся. Кэти душит обида и собственная неуверенность. Она отправляется на Мета Гала, поправляет подол платья Кейси и изо всех сил пытается справиться с давящим чувством в груди. Ей удаётся, когда взгляд цепляется за иссиня-чёрный смокинг. Гай, кажется, возвышается над всеми со своими ста девяноста шестью сантиметрами роста и гибкой фигурой атлета, он невозмутимо ведёт Кейси под руку и позирует перед фотографами, засвечивая свой синяк, который не удаётся скрыть никаким гримом. Кэти смотрит на него с уже привычным восхищением и думает о том, что действительно хочет не только его, но и стать им. И когда она его целует в бывшем кабинете Глории, это не похоже на взрыв или фейерверк страсти. Он осторожно расстёгивает её платье и касается так бережно, словно боится сломать, а она обнимает его крепче и вдыхает его парфюм с нотками табака, и это похоже на «Смерть и деву» — такой же осколок искусства и так же отдаёт полузверинным отчаянным желанием жить (и чувствовать его губы на своих). Или сорваться в пропасть. Они падают вместе, выбирая падение вверх.