Ворона

      Я, как никто другой, могу сказать точно — ты можешь выделяться внешностью, но тебя не заметят, пока ты не откроешь рот. Уж я-то знаю — со своими татухами по шею, волосами ниже плеч, проколотыми ушами, бровями, губой, с черными, в цвет волос, кругами от недосыпа, хриплым, будто прокуренным голосом, хотя на самом деле я просто пою в группе. Те, кто меня знает, привыкли ко мне, а в толпе таких как я десятки, ничего особенного. Хотя в любой компании «приличных» людей я остаюсь вороной — черной, с небрежно растрепанными перьями, противной и каркающей на все, что ей «не нра». Сложно родиться единственным ребенком в семье металлистов, но еще сложнее — не спиться до двадцати, унаследовав гены.       Арсений — тоже ворона. Но белая, холеная, с приглаженными перьями — перышко к перышку, любящая все блестящее и яркое. И я, наверное, никогда бы не подумал, что с ним что-то не так, что он другой, если б Вася, наш барабанщик, не взял у бати его бэху — покататься.       — Вау, — говорю я, усаживаясь на переднее сиденье, пока на заднем устраивается Дениска, гитарист. — Охрененная тачка.       — Соска, скажи? — лыбится Васька и переходит на ультразвук, обернувшись на Дениса. — Эй, ты пиво там при себе держи, прольешь — вылизывать салон будешь!       — Такой не грех и вылизать, — малодушно вздыхает тот, поглаживая обивку своего сиденья.       Его палец забирается в ложбинку между кожаными складками и трет с противным звуком. Я морщусь и отворачиваюсь, смотря на дорогу, все лучше, чем сношение пальцев Дениса с несчастными складками. Стекло ползет вниз, и я почти высовываюсь наружу, как едущий с хозяевами на дачу пес, потому что на улице весна, солнце, девчонки в коротких юбках, мальчишки в обтягивающих джинсах, и в моем случае неизвестно, что привлекательней.       — Зверь, а не тачка! — продолжает восторгаться Васька. — Каждую кобылку под капотом готов расцеловать!       — Ты меня домой, главное, довези, а потом целуй, — говорю я, пытаясь нашарить ремень. — Чего-то очкую я с тобой ездить.       Денис трет ложбинку и помочь мне не может. Васька, повернув голову, объясняет, откуда именно тянуть, и поднимая голову вместе со мной открывает рот, а я ору:       — Красный, долбоеб!..       А потом — тот самый «бах», который я слышал лишь в кино, потому что прежде участия в сбивании людей на зебре не принимал. Правда, однажды въехал в зад бабке на велике летом, но она сама тогда затупила на светофоре и, как пострадавшая, компенсацию свою получила там же, отпиздив меня сеткой с луком. Лук, чтоб вы знали, бьет больно, если его больше двух кг. Васька, конечно, успевает притормозить, но когда я выбегаю из машины, девушка лежит на асфальте без сознания. В одной туфле — вторая где-то под машиной, платье съехало с плеча, белокурый локон прилип к блестящим от прозрачного блеска губам.       — Какой ангелок, — сорванным шепотом произносит рядом Васька, а я, отпихнув его в сторону, склоняюсь ниже.       И правда — ангелок. Красивая девочка. Я беру ее руку, нащупываю пульс, и он, слава всему, есть. Ангелок открывает глаза, и у меня перехватывает дыхание, настолько они голубые и наивные, как у сказочных принцесс. Вторая ее рука тянется поправлять платье, брови сдвигаются, и не совсем нежный, даже не совсем женский голос произносит:       — Молись, падла.