* * *
Один год и пять месяцев до встречи Прошедший месяц был для меня невероятно плодотворным. Прожив буквально тридцать дней в Толедо в полной изоляции от людей, я научилась очень многому. Будучи запертой по своей воле в этом доме, я поняла, что моя жизнь никогда не станет прежней. Честно говоря, мне это нравилось. Меня грела мысль о том, что ограбление Королевского Монетного двора Испании покажет общественности, что с несправедливостью и беззаконием можно и нужно бороться. Да, мы грабители, да, мы преступники, да, мы вооружены винтовками, пистолетами и взрывчатками, но мы делаем это во благо других людей, во благо воцарения в обществе справедливости и равноправия. С этого момента меня стали звать Вена, а такой девушки, как Кристина Гарсия больше не существует и не будет существовать никогда. Гениальный план Профессора, того самого водителя красной Ибицы, предполагал по триста миллионов евро на каждого. Нужно было всего лишь следовать плану и соблюдать три правила: никаких имён, никаких личных вопросов и никаких личных отношений.* * *
Выпив бокал моего любимого красного вина, я была готова лечь под тёплое одеялко, но моим планам не суждено было осуществиться, так как в комнату, как ураган, влетела Токио. – Эм, Токио, – начала я, вздрогнув от хлопка дверью, – прежде чем войти в комнату, приличные люди обычно стучатся. – А что? Разве ты делаешь здесь что - то противозаконное? Может быть, ты считаешь свои сбережения? Или думаешь, в какой лучше момент сдать нас полиции? А может, ты трахаешься с Берлином? – Последнее вероятнее всего, – сказала я, усмехнувшись, встав с кровати, тем самым сократив расстояние между нами. – Для чего ты здесь? – сказала она, подойдя ко мне вплотную, в её глазах была злость, – неужели богатенькой девушке стало настолько скучно, что она решила поиграть в грабителя? – Скука и сопротивление, Токио, это разные вещи, – начала я, – не знаю, наверное тебе это не знакомо, но очень часто людям приходится расплачиваться за ошибки своих близких. И, к сожалению, родственников не выбирают. Я обошла девушку, желая налить себе бокал вина. Честно говоря, выяснять отношения не хотелось совершенно, но интерес и азарт взяли надо мной верх. Токио – взрывная девушка, настоящая бомба. Она не умеет контролировать себя, эмоции ставит выше разума. Как по мне, Токио представляла серьёзную угрозу для всех нас. – Ты понимаешь, что из - за тебя нас всех могут вычислить? Твою личность установят на раз - два, – сказала она, нагло взяв мою бутылку вина и сделав глоток, – план полетит к чертям, и мы все окажется за решёткой. – Единственная угроза для нас всех – это ты. Ты не видишь ничего и никого дальше самой себя, – я сказала ей своё мнение, не пытаясь даже подбирать слова. Как только мы увидели друг друга, я поняла, что мы не поладим, – какая у тебя мотивация быть здесь? Такая же, как и у всех остальных – деньги. Деньги, беззаботная жизнь, вседозволенность. Я так жила, и, ты думаешь, если бы это была не жизнь, а сказка, я бы сейчас здесь с тобой разговаривала? Я подошла к своей кровати, достав из - под неё спортивную сумку, в которой лежали все необходимые вещи. Достав оттуда последнюю банкноту, я подошла к ней. – Это ненормально, Токио, что дети и родители готовы перегрызть друг другу глотки ради разноцветной бумажки, – сказала я, разорвар купюру перед её носом. – А ты здесь ради чего? Строишь из себя Робин Гуда? – Я здесь ради того, чтобы бросить вызов государству и системе, – сказала я, сев на кровать. – Я не удивлена, что ты крутишь с Берлином, вы друг друга стоите, – ответила она с ухмылкой на лице. – Я думала, что психопаты с раздутым эго должны быть вместе, но ты почему - то трахаешься с Рио. Хочешь чувствовать себя молодой? – я рассмеялась, глядя на то, как терпению Токио приходил конец. Видимо, решив не тратить драгоценные минуты ночи на словесную перепалку со мной, девушка вылетела из комнаты. Я же, выдохнув с облегчением, наконец - таки собралась спать, как в дверь постучали. И я уже знаю, кто это был. Берлин. Человек, которому почему - то я могу доверить абсолютно всё. С первых дней моего пребывания в Толедо я прониклась абсолютной симпатией к этому человеку. Да, он нарцисс, эгоист, сексист, " полный мудак", как его охарактеризовала Найроби. Но при этом этот человек невероятно внимательный, душевный и харизматичный. Глупо скрывать, что он привлекает меня, как мужчина. Наверняка он разбил десятки сердец, возможно и не только женских. Я действительно хотела с ним намного больше, чем просто разговоры по вечерам, я хотела доверить ему не только свою душу, но и тело. Однако я позволяла себе в его сторону только лёгкий, ничего не обязывающий флирт. Также я вела себя и с Денвером, которому хотелось затащить меня в кровать. – Кажется, сегодня все хотят почтить меня своим вниманием, – сказала я, скинув с себя одеяло, чтобы дать возможность Берлину рассмотреть мою фигуру, которой я могла гордиться. Кажется, о провокациях и лёгком возбуждении в правилах ничего не было. – Кто же посмел нарушить личное пространство мисс Вены? – мужчина пробежался взглядом по моему телу, задержав взгляд на ногах. – Токио решила повыносить мне мозг, – усмехнувшись, сказала я, – у всех такие низменные желания. Острова, вертолёты. Разве этот план стоит такого? Он перевел взгляд прямо на моё лицо, такое ощущение, что его глаза вот-вот испепелят мои. – Ты такая красивая, – начал он, – но я бы тебя убил, если бы ты нарушила план. Его выражение лица в миг стало серьезным, а затуманенный взгляд прояснился. Он подошел к столику, где стояла недопитая бутылка вина, облокотился на него, сложил руки на груди и продолжил свою речь. – Всё, что человек делает на этой Земле, это искусство. Картины, драгоценности, ограбление – это произведения искусства. Для меня план – это не получение огромной суммы денег, это не протест, это не попытка кому-то что-то доказать. Это искусство, дорогая, это то, что продумано и красиво исполнено. А знаешь, что ещё красиво? – Что же? – спросила я, встав с кровати, и начала подходить к нему, тем самым сократив расстояние между нами. – Когда мужчина и женщина занимаются любовью, – он взял мою руку, поцеловав тыльную сторону и запястье, – когда на теле остаются синяки и укусы – ещё один поцелуй, уже в щёку, – когда перехватывает дыхание от прикосновений, – его губы сначала легко прикоснулись к моим, дразня и распаляя желание. Секунда, и нежный поцелуй превратился в убийственный, страстный, нарушающий все правила и законы. Он кусал, сминал мои губы, пытаясь вложить в него все чувства. – Берлин, – начала я, когда он прижал меня к стене, и я рвано выдохнула. Тяжесть его тела, невероятный парфюм, его крепкие руки, стянувшие с меня футболку заставили меня полностью отдаться чувствам. – Хочешь что - то сказать, дорогая ? – мужчина аккуратно, положил меня на кровать, осыпая поцелуями моё тело, спускаясь ниже, распаляя меня всё больше. – Возьми меня жёстко.* * *
За один год до встречи Всё пошло наперекосяк уже на первый час нашего ограбления. Токио, не дождавшись команды Берлина, выбежала на улицу и попала под пальбу полицейских. Началась перестрелка, в ходе которой Токио ранила двух представителей закона, а Рио получил травму. – Рио, скажи мне, зачем ты ломанулся туда? – сказала я, недовольно посмотрев на него, – ладно она, она не соображает, что делает. А ты-то куда? – Ты считаешь, что я должен был кинуть её, оставить её одну? – спросил он, слегка поморщившись от того, что я приложила ватку с перекисью водорода к его ране – Я считаю, Рио, что из-за глупости одного человека не должны страдать остальные, – он посмотрел на меня обиженно, и, честно говоря, от такого взгляда мне стало как-то не по себе, – ладно, прости. Я правда переживаю за всех нас, за план, за исход. Я не хочу, чтобы что-то пошло не так. Хотя я понимаю, что это неизбежно. – Я вижу, что она тебе не нравится, с самого первого дня чувствовалось напряжение между нами. – Рио, ты невероятный парень, – сказала я, улыбнувшись. Он взял в свои руки мои ладони, – я и мечтать никогда не могла иметь такого друга, как ты. Я не хочу и не имею право разводить борьбу внутри коллектива и оказывать на кого-то какое-то воздействие. Просто будь осторожен, хорошо? Токио ветреная, не постоянная, сегодня она хочет одно, завтра она хочет другое. Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за этого. Ты мне дорог, как и все здесь. Он поднялся с пола, потянув меня за собой и крепко обнял. Я чувствовала его руки на своей спине, лёгкие поглаживания, его тепло и его улыбку. – Ты прекрасно знаешь, что ты единственный человек из всех нас, не считая профессора, который заслуживает самого благоприятного исхода из всего этого.* * *
Наступила моя очередь дежурства в Королевском монетном дворе, так что я, вооружившись винтовкой, неспешно обходила все этажи, кабинеты, закоулки. Честно говоря, прошли всего лишь ровно сутки с момента начала операции, но я чувствовала себя ужасно. Мне было страшно, я переживала абсолютно за всё. Я чувствовала невероятную усталость. Из потока моих мыслей меня вытянул странный звук, доносившийся из третьего хранилища. Открыв дверь, я увидела Денвера и раненую Монику, секретаршу нашего любимого Артурито. Он перевязывал ей рану на бедре совершенно не профессионально. –Денвер, что ты делаешь? – сказала я, зайдя в хранилище, –ты хочешь чтобы у неё загноилась рана? Что вообще происходит? Я подбежала к Монике, выхватив у Денвера из рук ватку, и начала обрабатывать рану. Я обомлела, когда увидела пулю. Моника посмотрела на меня диким, затуманенным страхом, запуганным взглядом. Она словно была загнана в угол. Девушка очень нервничала и не могла вымолвить ни слова. – Берлин нашёл у неё телефон и приказал мне убить её, – слова Денвера пронеслись эхом у меня в голове. Берлин только что нарушил самое главное правило Профессора – без жертв и кровопролития. Я знала, что этот человек вспыльчивый, и у него есть свои тараканы в голове, но я видела, как он был предан плану, и я была уверена на сто процентов, что он единственный, кто не сможет пойти против него, что бы ни произошло. – Я не смог, – продолжил Денвер, – если кто-то узнает о том, что Моника жива, Берлин меня убьёт. – Я принесу тебе обезболивающее, не волнуйся, рана не смертельная, – сказала я, обратившись к Монике, а затем посмотрела на Денвера, – пойдём. Когда мы вышли, я первая начала разговор. Я положила свои руки ему на плечи, начала слегка их массировать, пытаясь расслабить парня. – Посмотри на меня, – его взгляд бегал, и, наконец, когда он сосредоточил свои глаза на моих, я продолжила, – никто не узнает, слышишь меня? Никто не узнает о том, что Моника жива. Я даю тебе честное слово о том, что я не скажу. Всё будет хорошо, слышишь? Всё будет хорошо, со всеми нами. Ты был в таком положении, что у тебя не было выбора, – парень нервничал, не знал, как себя вести и как выйти из этой ситуации, – я сейчас схожу за таблетками и вернусь, ладно? Побудь с ней, только постарайся сделать так, чтобы она молчала. Вас очень слышно.* * *
Денверу пришлось соврать, признавшись перед всеми, что он убил Монику Гастамбиде. Если бы он сказал правду, Берлин бы его убил, даже не моргнув. Его отец, Москва, не смог перенести того, что его сын стал убийцей. Мужчина винил в этом себя, потому что это он взял Денвера в это ограбление. У Москвы случилась паническая атака, ему нужен был отдых. Мы по очереди сидели с Москвой, чтобы следить за его состоянием. Когда пришло время моего дежурства, Москва уже не спал. – Вена, – сказала мужчина хриплым ото сна голосом, – ты когда-нибудь кого-нибудь убивала? – Это как посмотреть, – ответила я, опустив глаза в пол, – я не убивала никого физически, а морально много раз. – Я не верю в то, что мой сын убийца. Я так себе в этом виню, – я видела, как у Москвы начали скапливаться слёзы в уголках глаз. Я подошла к мужчине поближе и взяла его руку в свои. – Москва, послушай меня, то, что я тебе сейчас расскажу, является правдой. Пока ни я, ни Денвер не сможем тебе этого доказать. Просто поверь на слово. И пообещай мне, что та информация, которую я тебе сейчас донесу, не заставит тебя делать то, о чём ты потом пожалеешь, – я обратила внимание на то, как выражение лица мужчины сменилось в секунду. В его глазах смешалось удивление, страх и ожидание. – Я обещаю. – Твой сын не убивал Монику, он выстрелил ей в ногу и спрятал её в третьем хранилище. Я услышала это случайно во время дежурства. Рана, конечно, несмертельная, но достаточно глубокая. Я обработала её ногу и принесла обезболивающее, но необходимо вытащить пулю. – Мой сын не убийца, – прошептал он, и мягкая улыбка посетила его лица, – Денвер не убийца. – Конечно не убийца, Москва. Денвер не смог, он добрый парень. У него доброе сердце, как и у тебя. – Спасибо, Вена, ты полностью оправдываешь свой псевдоним.* * *
В своё законное время отдыха я не могла уснуть, поэтому, чтобы не тратить время зря, я решила пойти в офис Найроби и поговорить с ней просто по душам, не об ограблении, не плане, не о том что мы будем делать с огромной суммой, которую вынесем после, если останемся живы. Найроби – это тот человек, которому я могла доверить всё, даже больше, чем Берлину. Найроби на первый взгляд кажется взбалмашной, весёлой, но на самом деле глубоко внутри она несчастна. Девушка очень скучает по своему сыну, которого в связи с её криминальным образом жизни у неё забрали. Те деньги, которые она получит, она хочет потратить на то, чтобы забрать своего сына. – Чики - бум, чики - бум, чики - бум, – сказала я, зайдя к ней в кабинет. Этими словами Найроби мотивировала заложников печатать деньги, и работа было действительно похожа на рейв, а не на скучную, муторную деятельность. – Вена, – она подошла ко мне и обняла, – как ты? – Знаешь, иногда я так хочу повернуть время вспять, и... – Ты сожалеешь? – Нет, конечно нет, я не сожалею о том, что я согласилась на предложение Профессора. Я не жалею о том, что я в принципе решила что-то делать со своей жизнью и пытаться бороться с несправедливостью. Я думаю о том, что я бы сделала многое по-другому. – Вена, ты золото, ты искусство, ты невероятная. Господи, если бы я была лесбиянкой, я бы с тобой замутила, серьёзно. Без шуток. Ты не совершила никаких ошибок, ты не нарушила ни одно правило. – Ну, как тебе сказать, – я улыбнулась. – Послушай, что это за правило – никаких личных отношений? Нет, я, конечно, это понимаю, он прав, это логически объяснимо, но разве можно контролировать свои чувства? Только я не понимаю, Вена, почему именно Берлин? Мне казалось, что у вас с Денвером есть какая-то химия. – Ты сама прекрасно понимаешь, что мы не можем себе объяснить, почему мы влюбляемся именно в этого человека, почему он привлёк наше внимание. Это происходит как-то спонтанно, и ты не можешь это изменить. – Он психопат, Вена, он приказал Денвера убить Монику, – она взяла меня за руку, – тебе не страшно рядом с ним? –Нет, – ответила я, мягко улыбнувшись, – он говорил мне о том, что, если я помешаю нашему плану, он сам лично меня убьёт, но я не боюсь. Я в это не верю, я не верю в то, что он направит на меня пистолет. У него есть сердце, Найроби.* * *
Не могу и не хочу представлять, как тяжело сейчас было Хельсинки. Он кажется таким грубым, грузным, но на самом деле это самый добрейший человек из всех, кого я знаю. И сейчас он был абсолютно беззащитным. Он поступил, как должен был сделать настоящий солдат: он избавил своего товарища от муки, он освободил его, но от этого на душе ему не было легче. Мы все не могли смириться со смертью Осло. Это была первая потеря нашего товарища, и это было невыносимо тяжело. Но сложнее всех было Хельсинки. – Эй, Хельси, – начала я, но мужчина просто подошёл ко мне, обняв меня. Я не стала ничего говорить, так как я понимала, что ему это нужно. Он плакал. Я чувствовала, как его слёзы промочили мой комбинезон. Слёзы – это не признак слабости, это признак того, что у тебя есть душа, что тебя есть сердце. Я готова была рыдать вместе с ним, но я сдержалась.Так мы простояли достаточно долго. Когда он отпрянул от меня, я посмотрела на него. Он прошептал " спасибо" и ушёл. Иногда слова абсолютно не нужны.* * *
Минута. У нас была ровно минута на то, чтобы выйти через туннель в ангар Профессора, замаскироваться и скрыться с места преступления. Минута. Шестьдесят секунд. Токио и Рио побежали первыми, затем в ангар добрались Денвер и Стокгольм бывшая секретарша Артурито. Самой последней в ангар добралась Найроби, Хельсинки всё ещё носил мешки с купюрами. К сожалению, Москва был расстрелян буквально за несколько дней до окончания нашей операции. – Берлин, – сказала я, положив руку ему на плечо, – нужно уходить, слышишь? Нас расстреляют снайперы, мы не выберемся отсюда. – Моя любовь, моя родная, моя Вена, я болен, я смертельно болен, – я перебила его, не дав ему договорить. – Берлин, сколько можно это обсуждать? Мы говорили об этом миллион раз. Как только мы выберемся отсюда, мы найдём тебе лучших врачей, они вылечат тебя, Берлин. Доверься мне. – Помнишь, мы с тобой много разговаривали об искусстве? Мы много говорили о том, что человеческие поступки – это своего рода шедевр. Так вот, сейчас я хочу воплотить в жизнь самый громкий и самый красивый шедевр. Я хочу уйти красиво. – Берлин, я хочу уйти с тобой, слышишь? Я не уйду без тебя. Если ты хочешь лечь под пули, то мы сделаем это вместе, слышишь? – мои глаза наполнились слезами. Я смотрела на него и не видела в его взгляде ни капли сожаления. Я увидела в них любовь. – Пожалуйста, спроси у Серхио, как найти Мартина. Серхио – это Профессор, это мой брат, а Мартин – лучший друг. Не оставляй их, моя дорогая. Пожалуйста, позаботься о Мартине. Воплати вместе ним его план. Ради нас. Я люблю тебя. – Нет, Берлин, нет, – сказала я, увидев, как мужчина перезаряжает винтовку и собирается выходить из укрытия. – Хельсинки, – он крикнул мужчину, который спустился из ангара за последним мешком денег, – забери Вену и взрывай туннель. – Берлин, нет. Хельси, – я посмотрела на него, и мои слёзы покатились градом по щекам. Я видела, как Хельсинки стушевался. – Солдат, это приказ, – сказал Берлин, зная, что на Хельсинки это подействует, – дорогая, меня зовут Андрес, Андрес до Фонойоса. Я люблю тебя, – он вышел из укрытия, и ком застрял в горле. Я хотела кричать, я хотела бежать за ним, но моё тело словно оцепенело, я не могла сдвинуться с места. Последнее, что я увидела перед тем как, Хельсинки потащил меня в ангар, это тело Андреса, всё ещё красивое, но уже мёртвое тело. Двадцать пуль, двадцать пуль прошли сквозь тело моего любимого. Лучше бы я была на его месте.* * *
За неделю до встречи Прошёл ровно год. Этот год я провела на острове. Честно говоря, я даже не помню его название. Все мои дни были похожи друг на друга, и я ни на секунду не переставала думать об Андресе, о его словах, о том, что он сказал мне перед тем, как пойти лечь под пули. В последнее время я очень часто прокручивала у себя в голове его слова о Мартине, его лучшем друге. Серхио дал мне контакты перевозчика, если вдруг я захочу приехать к нему или же к Мартину. И я решила, что этот момент наступил.* * *
День встречи Я постучала в дверь, безумно волнуясь. Я не знала, как он отреагирует на меня, я понятия не имела, что ему говорить, я сомневалась, стоило ли вообще сюда ехать. Мне открыл дверь достаточно красивый, статный мужчина, но его глаза были пустыми. В них была словно битое стекло. От него веяло алкоголем, вероятно он продолжительное время пил. Скорее всего, он долгое время не спал, на это указывали мешки под глазами. – Мартин, меня зовут Вена. Я могу зайти?* * *
– Я последняя любовь Андреса, – я решила рассказать ему всё как есть, не пытаясь подобрать красивые слова, я говорила искренне и честно, – перед тем, как пойти на верную смерть, он назвал мне своё имя, а я не успела ему сказать своё. Он говорил о тебе и попросил о том, чтобы мы вместе воплотили ваш план. Я не решалась целый год на то, чтобы приехать сюда. Мужчина подошёл ко мне и крепко обнял, я обняла его в ответ. Он сжимал меня так сильно, впиваясь руками в кожу, что я слышала хруст своих рёбер. Я чувствовала, как мои слёзы, которым я не позволяла появляться последние полгода, снова настигли меня. – Мы должны, Мартин. Ради него. Ради искусства. Ради сопротивления.