***
Для своего возраста Федор оказался слишком взрослым, к своему дару относился как к проклятью. Матери он не помнил, кажется, она его бросила, едва родив, и умотала куда-то с очередным «мужем». Федора взялась растить бабушка. Сказала, что материна мать. Ну как растила: накормит вовремя — и то в радость. Бабушка жила, перебиваясь на пенсию и доход от мытья подъездов их дома. Напашется, наработается за день, вечером еле приползет домой, а там еще маленького Федю кормить-поить надо. Федя быстро стал самостоятельным, научился резать хлеб и чистить вареные яйца. Однажды порезался, но не заревел как маленький, только зубы стиснул, потому как бабка ворчала: «Ты ж мужик, терпи давай!» Зажал порез ладошкой — кровь остановить, и, чтобы отвлечься, закрыл глаза, представляя, как затягивается рана, прекращая кровотечение. Через пару минут почувствовал, что боль ушла и рука чешется в месте пореза. Отнял ладошку и тихо вскрикнул: раны не было! Что это? Может быть, ему показалось, что он порезался? Может быть, он просто себе навоображал? Ведь говорит ему бабка, что он большой выдумщик! Особенно после того, как однажды он ей рассказал, что видел ночью в окне, как по небу пролетела тень. И вроде была похожа на человека. Бабушка его тогда отругала, сказав, что на ночь не стоит смотреть всякие глупые мультики. Да, верно, он вообразил себе, что порезался. Федор вздохнул с облегчением, успокаивая себя, что ему все показалось, и снова ойкнул: на хлебе, поверхности стола и его собственных пальчиках виднелись бурые пятна. Рассказывать бабке он ничего не стал, только проверить, придумывает ли он себе порезы, было жуть как интересно. А делать еще один порез нарочно — боязно. Федор хоть и был «настоящим мужиком», но порезов боялся как обычный человек. Как же проверить? Случай представился через день. На окно их маленькой квартирки прилетела бабочка. Она складывала и распускала крылышки, будто любуясь своей красотой, потом порхнула в открытую форточку и села на кустик небольшой герани. Бабка очень любила герань и не выносила чужих посягательств на «личное пространство» своей любимицы. Увидав непрошенную гостью, бабка замахнулась на нее кухонным полотенцем. Раз! — и бабочка упала на подоконник, беспомощно дергая крылышками. — Ах ты, негодяйка! — бабка хотела смахнуть бабочку в свернутую кульком газету, но Федор не дал: — Дай мне, я сам! Ба! Он почти оттолкнул ее, накрыл ладошкой обмякшие крылья, на которых от газеты местами смазалась пыльца. И унес в свой угол, молча и угрюмо. Бабка только пожала плечами и отвернулась к цветку. Федор сел лицом к окну, задумался. Представил, как от его ладошек протягиваются тонкие голубые нити, настолько тонкие, что их почти не видно. Обволакивают маленькое тельце бабочки, ее хрупкие крылышки, нагревают их, как ультрафиолетовая лампа просвечивает больные места (про действие такой лампы Федор знал, бабка однажды рассказывала, как ей в больнице прогревали руку синим светом — «облучали»). Представить было нетрудно, трудно сделать так, чтобы оживить неподвижное тельце. Мальчишка даже зажмурился, пытаясь вызвать картинку перед глазами. Сидел так до появления цветных пятен в глазах, вытянув плотно сомкнутые руки к солнцу — почему-то именно солнечный свет казался Федору олицетворением жизни, неким символом возрождения. Держал до тех пор, пока ладони не стало печь, а мышцы не задеревенели, затекли. По рукам побежали мурашки… — Ой! Нет, это не мурашки — кожу ладоней Федора щекотали… Крылья бабочки! Не веря себе, он, почти не дыша, поднес шалашик из рук к глазам, очень медленно раскрыл ладони и засмеялся: на руке сидела, подрагивая крылышками, крупная живая бабочка. Она двигала крыльями, будто пробуя их силу, и вдруг вспорхнула, полетела на свет, ударилась о стекло. — Да стой же! — зашипел Федор, испуганно оглядываясь на кухню — там бабка готовила обед. — Я тебя сейчас выпущу! Он полез на подоконник, помахал руками и выгнал незваную гостью. Улыбнулся, проследив за полетом красно-черного пятна, и с удивлением и восторгом посмотрел на свои руки, перепачканные пыльцой.***
Потом было много подобных случаев: нечаянно придавленный майский жук, сломанная лапка котенка, которого чуть не замучили до смерти соседские мальчишки. Вороненок, без конца выпадающий из гнезда. Даже случайно обломанная веточка герани (Федор выпускал жука в форточку, когда задел бабкин цветок). И еще куча всяких других вещей. Бабке Федор решил ничего не рассказывать — и так она смеется над ним, постоянно ворчит, что он большой выдумщик. А тут вообще решит, что с ума сошел, еще чего доброго, запрет в комнате. Нет, нельзя ему в комнате прохлаждаться, у него еще куча дел непеределанных, ему еще вороненка лечить… Все это доверчивый Федор рассказал чудному старику, когда они гуляли в очередной раз по проспекту. Старик назвался Шепотом. Федор почему-то сразу проникся доверием к нему: Шепот оказался не только внимательным слушателем, но и интересным рассказчиком. Ему можно было доверить любой секрет. А однажды Шепот пришел на встречу не один: из-за пазухи у старика выглядывала черная мордочка. — Кто это? — удивленно шепнул Федор. В ответ мордочка тихонько заскулила. — Это щенок той собаки, которую ты пытался спасти, Федор. В тот день она бегала в поисках еды, когда мальчишки загнали ее в подворотню. Эти маленькие негодяи хотели перетопить весь выводок, а мать отвести на бойню. Чтобы отвлечь их от своей норы, она увела мерзавцев подальше и… Дальше ты знаешь. — За что они так? — снова всхлипнул Федор. — Что она им сделала? Укусила кого-то? — Нет. Им нужны были деньги, а за ловлю бродячих собак платят. Щенки никому не нужны, а вот взрослые самки — они востребованы на мыловарне. По крайней мере, я слышал, что отлов вывозят за город на скотобойню. Федор снова всхлипнул, но в этот момент мордочка из-за пазухи высунулась и тявкнула, как бы ободряя мальчика, и он протянул руку, чтобы погладить щенка. — А где же другие щенки? — Кто-то выжил — я раздал их. А кто-то — нет. Вот, последний остался. Твой, наверное. Возьмешь? У Федора перехватило дыхание: как раз неделю назад он почему-то стал задумываться о том, чтобы завести себе собаку. Однажды заикнулся — бабка заворчала, что «голодных ртов и так хватает!». Борясь с соблазном, Федор вздохнул, с сожалением поглаживая черный нос: — Не. Бабка ругается. Она вороненка того вымела, когда я его домой принес. — Так то птица, а этот — охранник, сторож, — улыбнулся глазами старик. — Ты попробуй, попроси ее. А я тебе помогу… Федор на всю жизнь запомнил бабкино выражение лица, когда они притащили щенка домой. Как из брезгливого, отталкивающего оно вдруг стало послушным, согласным на все. Уже много позже Федор догадался, что Шепот просто применил какой-то гипноз. Глаза старика могли быть и спокойно-равнодушными, и жестко-стальными, и чарующе-глубокими. Вот бабка и поддалась. Федор не признался бы никому, даже самому себе, что побоялся. В тот раз он подумал, что Шепот может и на нем использовать свои… гипнотические штуки. Но ничего никому не сказал. Однако старик, видимо, сам догадался: наблюдая, как мальчик возится с щенком, он погладил его вихрастую голову и негромко произнес: — Ты, Федор, меня не бойся. Мои слова на простых людей действуют. А ты — ты особенный… Спустя еще какое-то время Шепот осторожно спросил: — Федор, не хотел бы ты использовать свой дар, чтобы лечить людей? Мальчик удивился: до этого времени старик не заговаривал с ним о подобном. — А… так можно? — неуверенно спросил он. — Я… у меня получится? Вместо ответа старик вытащил из нагрудного кармана своей рубахи миниатюрный ножик и резко полоснул концом по своей ладони. Федор и ойкнуть не успел, а Шепот взял его ладошку, накрыл ею свой порез и произнес: — А теперь представь, что рана затягивается. Попробуй остановить кровь. Федор зажмурился — от страха, необычности ситуации, от… от того, что вдруг ясно понял: он сможет! В голове сразу возник образ реки: высыхающей, мелеющей, превращающейся в мелкий ручеек, который последними каплями уходит в растрескавшуюся от засухи землю. А еще он представил, что и трещины в земле затягиваются, исчезают, а вместо них остается ровная гладь… И почему-то Федору захотелось, чтобы на этой «земной глади» проросла трава. — Ну, хватит! — в голосе старика явственно слышался смех. Федор открыл глаза, поспешно отдернув руку. На ладони Шепота не виднелось ни царапины. Кожа была гладкой — даже чересчур. Как у мальчишки-подростка. — Переусердствовал, — пояснил старик. — Совсем залечил меня. На немой вопрос в глазах мальчика Шепот ответил, загадочно улыбаясь: — Я же говорил, что ты — особенный. Так началось обучение Федора. Опять применив свой гипнотический дар, Шепот убедил бабку, что ее внук талантлив и ему нужно развиваться. А чтобы был толк и польза, мальчик должен постоянно учиться, совершенствоваться. Набираться опыта. Бабка отпустила внука при условии, что он хотя бы изредка будет навещать ее. Щенка мальчик взял с собой. Отъевшийся пес немного подрос и стал напоминать небольшую свинку, за что и получил прозвище Боров.***
Шепот жил на крыше. У него была небольшая, но уютная квартирка в две комнаты с камином и небольшим диванчиком. Рядом с камином они оборудовали собаке место для лежанки. Каждый день Федора был занят теперь «важными делами»: он учился сращивать трещины, используя расколотые чашки, лечил простуду (как раз в это время Боров простудился и беспрестанно чихал), усмирял боли в желудке (для этой цели он даже наедался зеленых абрикосов, практикуясь на себе). И это не говоря о многочисленных исцелениях переломов у птиц и животных — собак, кошек, воробьев, ворон. «Работы» было много. Когда Федор навострился исцелять животных, Шепот привел к нему парнишку лет девяти, у которого был сломан мизинец на левой руке. Видно было, что тому больно, но он мужественно терпел, только изредка морщил лоб и шипел. — Сейчас я, Федор, вправлю больному фалангу, а ты попробуешь снять его боль. Помнишь, как я тебя учил? Федору было боязно смотреть на скривившийся палец. Ну и что, что он «уже работал с подобным»? То зверушки, а это — мальчик. Человек. Но Шепот был сосредоточен, молчалив, серьезен — и Федору стало еще страшнее, когда он представил себе, как его выгоняют. Квартирка старика, уютный диванчик и настоящие друзья (их оказалось много, этих удивительных людей, которые не смеялись над тем, что Федору было жаль раненых зверей и птиц, а наоборот, помогали ему притащить пострадавших в «лечебницу») — всего этого Федор ужасно боялся лишиться. Он дорожил каждым днем, проведенным у старика. Мальчик быстро кивнул, сглотнув неожиданно образовавшийся комок в горле. Несколько раз сжал и разжал пальцы, подышал на ладони, потер их друг о друга. И не отрываясь смотрел, как Шепот тонкими длинными, не по-стариковски подвижными пальцами нащупывает фаланги, поглаживает их, как бы выискивая что-то. Раз! — одно быстрое непонятное движение, и мальчишка взвыл от боли. — Ну, что же ты! — крикнул старик Федору. Неизвестно, чего Федор испугался больше: боли или крика старика. Шепот никогда не ругал никого, всегда говорил спокойно. И от неожиданности Федор растерялся на несколько секунд. «Давай, давай! — в сознание проник чей-то голос. — Больно же человеку! Ты сможешь, Федор!» Он протянул ладони к мальчику, накрыл ими больную руку. Закрыл глаза, представляя себе сломанную веточку бабкиной герани (почему-то он всегда представлял себе одну и ту же картинку при сращивании сломанных костей). В воображении увидел, как волокна тонкого ствола соединяются друг с другом, переплетаясь и обвиваясь, а почерневшие нити светлеют, становятся прозрачно-зелеными. Почувствовал тепло в руках и… — Молодец, Федор! — услышал он голос старика. Мальчишка шмыгал носом и удивленно разглядывал совершенно здоровый палец. Шепот улыбнулся, и совсем по-мальчишечьи блеснули его глаза. А Федор почувствовал, как по его спине стекает пот. После первой «терапии» последовали другие операции. Сломанные пальцы оказались цветочками по сравнению с тем, что Федору довелось увидеть в следующие дни. Вывернутые руки, открытые переломы ног, вмятины в грудной клетке… порезы и царапины мальчик мог вылечить самостоятельно, не дожидаясь прихода старика. С увечьями посложнее сам не справлялся. — Скажи, Шепот, — попросил его однажды Федор, — я помню каждое твое слово, каждое свое действие. И чувство при лечении. Так почему в тот раз ты сказал, что я не смогу вылечить мать Борова? Порезы, раны — они были неглубокие, я помню. Я бы смог. А ты меня остановил. Почему? Шепот остро глянул на ученика. И ответил, помолчав: — Видишь ли, Федор, мы, как ты уже понял, целители. Мы можем вылечить одним прикосновением. Мы можем снять боль одним взмахом руки. Но одно мешает лечить — наше сострадание. Когда ты плачешь, твоя целебная сила утекает вместе с твоими слезами. И ты становишься обычным человеком. Наша слабость — в сочувствии. Чтобы быть целителем, недостаточно иметь дар целительства. Надо обладать хладнокровием хирурга, чтобы в нужный момент собрать всю волю в кулак. Федор запомнил эти слова на всю жизнь. А еще — свое тогдашнее состояние, близкое к истерике, когда увидел рваные раны в боку самки, матери Борова. А однажды Шепот привел откуда-то мальчика и сказал, что тот поживет какое-то время у них. Пока не окрепнет. Мальчику нужно было залечить царапины на плечах и спине. Они не заживали, и Федор поинтересовался, от чего такие следы, кто их оставил и почему они не зарастают. — Это не простые порезы, Федор, — серьезно ответил старик. — Такие следы оставляют не обычным острым предметом. На мальчика напали, сделали это намеренно, и ему пришлось отбиваться. Федор ничего не сказал, но той же ночью невольно подслушал разговор Шепота с какой-то посетительницей. — Это нападение, Марта. Ты сама видела порезы на спине мальчика. Крысюки устраивают нам провокацию. Тимофею повезло, что напавших спугнули. — Да, мы случайно оказались в том районе. Николай хотел осмотреть место для тренировок. Как Тимофей попал туда, я не понимаю. Все настолько серьезно? — Я поставлю его на ноги, — уверенно произнес старик. — Но мальчика нельзя оставлять одного — ты же знаешь, он совсем недавно лишился брата… — Да, Шепот, — ответила женщина. — Я возьму его в свои ученики. Мне кажется, у мальчика имеются большие способности. Кто такие крысюки, Федор не знал, но отчего-то испугался слова «провокация». — Познакомься, Федор, — сказал наутро ему старик. — Это Тимофей. Он очень пострадал, и я надеюсь, ты снимешь его боли. Федор впервые улыбнулся незнакомому мальчику.