Ощущение.

      Он честно старается сдерживать себя. Горло сдавливает чёрным ремнём, душит безжалостно, оставляет такие же чёрные следы и вязкую субстанцию. Парень не удивляется, когда видит, что она такого же цвета, как следы, и чувствует, что она неприятно липнет к пальцам. Живот скручивает спазмом и он хрипит что-то в листки бумаги. Хрипит, а после выпрямляется и судорожно пишет.       Как там пелось? «Man, the man is non-stop!» Н-да, точно уж без остановки. Без остановки он работает, без остановки проносятся мысли в голове. Без остановки едет крыша. Много думать — плохорошая привычка. Важно лишь держать эти самые мысли в узде, потому что постепенно стирается грань между реальностью и выдумкой.       Страх касается плеч паренька холодными руками и сдавливает. Делает это так, словно бы сдавливает не сами плечи — душу. Сдавливает так, словно бы держит в крохотной клетке, из которой не выбраться. Можно лишь биться о металлические прутья и пачкаться чёрной субстанцией, что мешает двигаться. Ремень на горле затягивается с новой силой и тело покрывается неприятными мурашками. В глазах стоят отвратительные слёзы, а в голове мечутся с удвоенной скоростью и силой мысли. От тех, что он должен поскорее вылить всё, что думает, на бумагу, и что плевать на почти закончившиеся чернила, до тех, что он прямо сейчас должен встать и «случайным» образом выпасть в окно. И плевать, что шестнадцатый этаж. В голове судорожно проносится мысль о том, что на крышу есть лазейка. И парень вполне легко может её преодолеть.       С губ срывается судорожный смех и он откидывается на спинку стула.       Парень отчаянно жмурит глаза, пока перед глазами пляшут разноцветные пятна. Красные, белые, жёлтые, даже синие и зелёные. Вроде, были и фиолетовые. Лёгкие адски горят, будто в них плещется вода. Он когда-то чуть не утонул, и теперь Страх сполна упивается его ощущениями. Он будто бы забирается под кожу, распространяется по венам то жгучим теплом, то невыносимым холодом.       Парень глухо ударяется лбом о поверхность стола и слышит, как звонко ударяется крышечка чернильницы о края, словно бы подпрыгнув. Этот звук кажется слишком звонким и парень открывает глаза. Как оказалось, зря.       — Знаешь, я так скучал по этому всему.       Голос Страха отдаётся эхом в черепной коробке парня и он отшатывается. Стул опрокидывается назад и парень ударяется лопатками о края спинки. Голове, впрочем, тоже досталось. Ковёр совершенно не смягчает падение и из груди выбивается весь воздух. Чернила проливаются на стол, который случайно оказался задет ногами, пачкая не только его поверхность, но и судорожно исписанные листы. Жидкость постепенно стекает и капает на паркет и край ковра. Его теперь будет сложно отмыть. А ещё теперь вряд ли разберёшь, что написано на листках. Хотя, это не являлось чем-то важным. Паренёк вообще не считал важным то, что написал в судорожной истерике и, зачастую, эти самые листки сгорали в печке.       Отчаянно хотелось верить, что рукописи всё же горят.       Страх развеивается, исчезает со стола, на котором сидел до падения его собеседника, а после едва нависает над лежащим на полу парнем сбоку, прямо у головы. И глядит пристально, склонившись чётко над лицом. У него на губах — улыбка, обнажающая едва ли не акульи зубы и искреннее наслаждение где-то на глубине зрачка. Парень чувствует, как сердце начинает биться чаще, из-за чего накатывает паника. Он старательно отводит глаза в сторону. Впрочем, взгляд падает на ползущих ближе из темноты монстров-галлюцинаций и пареньку остаётся лишь с силой жмурить глаза. Мозг отчаянно отказывается верить, что всё это — выдумка. Реальность давно уже смешалась с выдумкой и отличать одно от другого практически невозможно.       — Глянь на меня. Это ведь не так страшно, верно?       С губ юноши срывается нервный смех, но он, немного несмело и даже как-то медлительно, открывает собственные глаза. Глаза у Страха белые, края радужки едва заметно в темноте очерчены серым. А зрачок маленький, едва ли не узкий, и будто смотрит не просто в глаза. Страх словно бы смотрит прямо в душу. Он смотрит так, словно бы видит каждую мысль, каждую эмоцию. Смотрит так, словно от него ничего не утаить. Паренёк немного зависает, всматриваясь в них, а после чувствует, как горло сдавливает с новой силой. Ему словно бы ударяют под дых, а ощущаемый на горле ремень, что с ощутимой болью давит на кадык, не даёт вдохнуть полной грудью.       Страх улыбается шире и, кажется, у него трескается губа. Парень ощущает подступающую тошноту.       — Тебе нравится это. Нравится ощущать эту связь между нами.       Страх давит на его горло ногой, ниже ощущаемого ремня, и заставляет запрокинуть голову назад. Зажмуриться. С трудом и через ощутимую боль проглотить ком слёз, задышать чаще. Тело, правда, будто парализовало, так что юноша не может двинуться. Это чем-то напоминает паническую атаку. Хочется бежать и прятаться, вот только парень не может сделать ровным счётом ничего. Не спасает от наваждения даже холод от пола и из открытого окна.       Он лишь слышит, как подошва тяжёлого армейского ботинка немного хлюпает из-за находящейся под ним субстанции.       — Тебе нравится смотреть мне в глаза. Потому что это единственное, что заставляет чувствовать себя живым.       Парень не может отрицать это. Он лишь закатывает глаза, чувствуя, как начинает вновь жечь лёгкие. В этот раз — из-за недостатка воздуха, а не из-за воды в них, как когда-то в детстве. Всё же в этом есть какая-то прелесть, пусть и слишком безумная. Им обоим нравится. Только вот Страх ощущает эйфорию, когда чувствует окутывающий парня страх и видит, как в испуге сужаются его зрачки, потому что эти эмоции, хоть и редкие, но всегда до жути яркие и сильные. А юноша просто чувствует себя благодаря им живым, а не бракованной куклой с прекрасным личиком.