Она

0

       Она снова была сломана, но это уже не казалось ей трагедией. Она привыкла. Ее так часто ранили, что это стало сродни завтрака — вот ты ешь кашу, между прочим, на воде и без сахара, чтобы не набрать лишних сто грамм, и не чувствовать себя самой жирной и отвратительной во всем мире, а вот твоя семья измывается над тобой. А самое главное, как умело! Ее снова убили, так еще и вину свесили, будто она самоубийца.       Но это только сейчас, через неделю она снова станет самой счастливой непоседой, которая со страхом будет озираться назад и не замечать огромную бурю, вновь надвигающуюся на нее, уже в тысячный раз. Ту, что вновь перемешает ей кости, а она, как обычно, вправит их со слезами на глазах, и пойдет на изломанных ногах с яркой, искренней и ищущей приют улыбкой. Потому что она хочет быть счастливой, она хочет, чтобы кто-то забрал ее к себе, как потерявшуюся собаку, пригрел, погладил, защитил.

1

       Во рту была словно пустыня сахара, глаза не открывались, тело не слушалось, голова раскалывалась. Но нет, она не пила вчера, просто очередная истерика и приступ кп с последующим прочищением желудка. Ничего нового. Она встала, налила стакан воды, молниеносно осушила его и налила еще один. Голова кружилась, живот крутило. Но она не пошла есть, она легла назад в кровать: искренне верила, что в глазах у нее темнеет из-за того, что она просто плохо выспалась, значит нужно еще полежать.       Когда на часах красовалось пол седьмого, она встала, быстро собралась, не красилась. Она же себя любит такой, какая есть! Ну или пытается доказать себе это, но пока плохо выходит. Всегда плохо выходило. Минут десять она выбирала, чем же позавтракать, да так, чтобы на обед тоже можно было поесть, но не набрать вес. В итоге выбор пал на омлет. Каждый маленький кусочек она старалась есть с максимальным наслаждением, растягивая момент так, словно она ела огромную порцию вкусной, калорийной еды и теперь невероятно насыщена.       Лифт. Она ненавидела его. Но жизнь на верхних этажах высотки предполагала его использование. Когда ты заходишь в него, все вроде хорошо, но стоит дверцам закрыться с громким звуком стуком тяжелого железа, и страх начинает залезать под кожу, и ничем его оттуда не выцарапать. Лифт тронулся. Мышцы напряглись, вздох так и остался не выдохнутым, сердце бешено забилось в ожидании. И вот оно дождалось того, о чем грезило — лифт пошатнулся и ударился о стенки. В этот момент все менялось. Каждую секунду казалось, что звуки вокруг становятся громче, лифт спускается вниз все быстрей и быстрей, а благодаря тому, что ехал он с высокого этажа, в самом конце развлекательной поездки создается ощущение, что лифт уже сорвался и просто летит в вниз: в объятья смерти.       Но вот звук металла закончил свою игру, и лифт остановился. Она открывает заболевшие от напряжения, зажмуренные глаза, разжимает кулаки, и смотрит на следы от ногтей на ладонях. Дверь открывается с таким же громким стуком железа, напряжение спадает, она снова надевает маску спокойствия и выходит из подъезда.

2

      Математика. Она не была глупой, понимала предмет. Но всегда есть свое «но», и в ее случае это было ненавистью к этому предмету. Хотя ненавистью назвать это было сложно, с такими яркими словами можно обращаться к себе, а математику она просто не любила. Слишком нудно.       Ноль. На листке красивой розовой тетради рисовался он. Она смотрела на него, но видела не цифру, а себя, такую же круглую, одинаковую, неинтересную, пустую. Она бы хотела быть единицей, но причиной было не желание стать «номером один»: из всех цифр именно единица была самой тонкой, и в отличии от нуля, как и все остальные цифры, впрочем, имела разные способы написания. Но ноль всегда оставался нулем, и единицей или даже восьмеркой ему не стать.       Время обеда было лучшим временем. Она стояла в очереди и прикидывала, что возьмет, сколько килокалорий в каждом блюде, и сколько надо съесть, чтобы и сбросить вес, и не сорваться на кп. Хотя ее мысли были странными, потому что она все равно из пюре, макарон и риса выбрала бы рис, который за время похудения успела полюбить, как деликатес, а также котлету, потому что без мяса ее организм отказывается функционировать.       Она все время делала вид, что ее не особо парит учеба, что она не старается и не убивается за домашкой и работами, но она убивалась. И каждая тройка выливалась в слезы и обиду, а о двойках можно и не говорить. И вот во время пары в очередной раз она получила тройку и, естественно, заплакала. Вышла из аудитории, спряталась в углу за выступом стены, и тихо рыдала, проваливаясь в ненависть к себе, в сожаления о том, что не сделала что-то когда-то и теперь, благодаря этому, получила тройку.       Когда мимо проходили разные личности, по всей видимости направляющиеся справить нужду, она старалась не дышать, ведь самое страшное для нее — плакать на людях. Пошло это еще с детства. Причин на то было много. Например то, что с самого начала она была слишком чувствительной, намного сильней, чем другие дети, и это их забавляло. Главной шуткой дня ее класса в начальной школе было сначала довести до слез, а потом смеяться, ведь так весело, когда кто-то плачет.       Второй причиной была семья. Не только дети жестокие, и не только детей пугают люди, которые чем-то отличаются от большинства. Семью также веселили слезы ребенка, ведь если им не обидно, то значит ее слезы в этой ситуации ничего не стоят. А что могла сделать малышка. Ничего.       Самое страшное воспоминание с детства — семейное застолье. Семья любила безобидно шутить, и объектом таких шуток почему-то всегда становилась она. И чудесным образом шутки всегда были направленны на плач ребенка — это было главной целью. Но она всегда не любила плакать на людях, ведь это странно — так постоянно твердили. И за столом после таких шуток она всегда пыталась сдержаться, не заплакать, но будто бы их, голодных на человеческие эмоции, это остановит.       Они шутили, шутили, шутили. И вот, когда замечали, что слезы на подходе, они дружно, хором, как настоящая семья, начинали кричать: «За-а-плачь, за-а-плачь, за-а-плачь!». А как только огромная соленая слеза скатывалась по щеке, они также дружно смеялись. Как объяснили ей, повзрослевшей, они учили ее сдерживать слезы, но увы научили только убегать и прятаться по углам, чтобы, не дай Бог, никто не заметил эту огромную соленую слезу на ее щеках.

3

      Вечером она как обычно сидела в телефоне и параллельно писала реферат. Но каждые десять минут появлялось непреодолимое желание пойти в коридор, где стоял зеркальный шкаф, и оценить свою фигуру. Это стало своеобразным ритуалом, в который входило оценивание талии, живота, ног, ключиц и формы лица. Ведь вдруг она снова набрала вес, или талия, не дай Бог, увеличилась на сантиметр. И вот сейчас это желание ужасно мешало сосредоточиться на своих повседневных делах, и она не выдержала. Оценив фигуру, она убедилась, что ничего не изменилось с прошлого захода, который был буквально пару минут назад.       Желание осмотреть фигуру было удовлетворено, но теперь покоя не давал телефон. Нужно было обязательно включить фронталку и осмотреть лицо. Этим она и занялась, в тайне от других делая фотографии. Но семья большая, и кто-то постоянно оказывался рядом, а делать подобное она могла только тайно. Непонятное и тягучее чувство вины разливалось по венам, да и страх того, что над ней посмеются никуда не пропал. Поэтому при каждом звуке она дергалась, и делала вид, что безумно занята рефератом, но единственным, что ее гложило, был вес.       Ужин. Страшное время. Она не знала, нужно ей есть или нет, ведь если поешь, то отвес будет меньше, а не поешь — возможен срыв с последующим кп. Она решила, что все же нужно хоть что-то запихнуть себя, ведь после срыва отвеса не будет вообще, и только если повезет не наберешь еще больше. За семейным сборищем все было как обычно: все шутили, либо над ней, либо над младшей за столом, а она делала вид, что ей не обидно. Но получалось все как всегда плохо. И начиналось: -Что у тебя лицо такое недовольное? -Не порть окружающим настроение своим поведением.       И прочее, и прочее. И она верила, что во всем виновата она, что ее лицо всегда недовольное, что она раздражает всех своим странным, в плохом смысле, характером.       После застолья ее попросили помыть посуду, что она и сделала, несмотря на то, что состояние было ужасным, и хотелось уйти в темную маленькую комнату, сесть в угол, зарыться с головой в одеяло и рыдать. Она пересилила себя, а потом ушла. Но спустя время вместо слов благодарности или просто игнора, она получила крики и унижения. Она помыла посуду, что стояла в раковине, но не заметила ту, что стояла на столе. Она неприспособленная, она глупая, она ничего не делает, она никчемна.       Внешне она принимала унижения с недовольным видом, даже с некой агрессией, ведь это перекрывало грусть и слезы, но внутри хотелось кричать и плакать, как маленький ребенок. И так было всегда. В глазах людей она была плаксой, истеричкой или хамкой. Им не нравились все реакции, кроме одной единственной — терпеть и с улыбкой принимать все унижения, смеяться со всеми, когда ты являешься объектом издевок, ведь это всего лишь шутка и обижаться, либо требовать хорошего отношения — глупо.

4

      На выходных она поехала гулять с друзьями. В метро она любила слушать музыку и думать. Но думать для нее опасно, ведь мысли иногда забредали туда, куда бы не стоило. Она вспомнила про задание по какому-то предмету и начала думать, как следует сделать его. Начиналась ветвь мыслей, которая делилась и приводила ее разум к следующим, все более страшным и невероятным вариантам. Тревога нарастала. И вот она уже представляла, что будет делать, если ее завалят, что будет говорить, если ее начнут унижать, что будет делать если ее отчислят. Из-за одной домашней.       Но эту ветвь прервало. Вагон начал набирать скорость, вместе с тем накаляя итак уже напряженные нервы. Казалось, что поезд с каждой секундой едет все быстрей, и вот уже мчится со скоростью света. Звуки глушат, свет слепит, мысли перемешались, и уже готовы разорвать голову. Дыхание учащенное, кулаки сжались так сильно, что оставляют новые следы от ногтей на еще незаживших старых. Поезд врежется, поезд разобьется, поезд слетит с рельс. Смерть. Тишина. Остановка Владимирская. Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Площадь восстания.

5

      В ее жизни есть два состояния, когда все хорошо, но она со страхом ожидает беды, и когда эта беда наступает. Сейчас она находилась в прекрасном настроении и даже позволяла себе верить, что возможно все будет хорошо. Новогодняя пора, подарки, теплые слова — она любила это. Но бури никогда не избежать, и не избежит она ее и сейчас.       Все как обычно начиналось с какого-то пустяка, который сейчас она и не вспомнит. Но разрослось до масштабов настоящей беды. Она не выдержала. Истерика, унижения, злые слова. Она даже не помнит, что говорила, но она знает, что обидела маму также, как мама обижала ее. Мама плачет. Теперь большие соленые слезы текут по ее щеке.       Она трясется, она напугана, она сделала что-то плохое. Мама звонит сестре. Сестра верит маме. Все ненавидят ее. Ей пожелали смерти. Она хочет умереть. Она берет нож. С каждым надрезом нож вонзается в плоть все сильней. Она даже не чувствует боли. Но для того, чтобы довести все до конца не хватает смелости. Она боится смерти. Она хочет, отчаянно желает жить, но только не так, как живет сейчас. Она застряла: не живая, но и умереть не может. Сообщения продолжают приходить, слезы на щеках мамы не высыхают, а ее трясет. Голова кружится, она уже не понимает, где, что, как. Она молит Бога остановить это, но он никогда не отвечал, сколько бы она не молила ее о помощи, что в детстве, что сейчас.       Голова опустела. Камера щелкнула. Сообщение отправлено. Сообщение прочитано. На экране появляется «хочешь умереть, делай это нормально, и больше не мучай никого своим существованием.» И она умирает. Больше ее нет, остался только жалкий комок боли и стыда.

6

      После бури всегда наступает затишье. Но бывает оно разным. Иногда ты просто переживаешь ее, оправляешься и заново начинаешь жить. А иногда буря уносит с собой что-то важное и сил существовать не остается.       Зимние каникулы. Она истощена, сил встать элементарно нет, ничего не хочется. Она спит, просыпается, засыпает, просыпается — и так по кругу. Все кажется таким пустым, холодным, серым, ненужным. Даже она сама. Она сама в первую очередь. Она словно провалилась в болото и не может вылезти, хотя она даже не пытается. Она просто продолжает медленно тонуть, опускаясь на дно. Хотя по сути ее жизнь уже можно назвать дном. Выгорела.

7

      Она всегда оправляется, как бы плохо не было. Выйдя на учебу, она начинает приходить в себя. Входит с свое обычное состояние, когда все вроде ужасно, но так привычно, что уже хорошо.       Отправляясь на учебу, она, как обычно, надевает наушники и включает веселую песню. Так она не слышит собственную мольбу о помощи в голове. Да и в целом с веселой песней в наушниках, красивой яркой одежкой и фирменной маской-улыбкой она выглядит счастливой. Она любит притворяться, что у нее все отлично, и прошлые обиды уже прошли. Так проще. Все равно, даже если она будет в убитом состоянии, никто не спросит, как она, никого не будут волновать чужие проблемы. Никому не нравятся люди с недовольными лицами. Ее существование тяготит других, значит не нужно ухудшать.       В колледже ее похвалили за работу, сказали, что она хорошо пишет сочинения. Она цепляется за комплименты, как за соломинку, пока тонет. Она любит комплименты, она живет ими. И эти слова делают ее счастливой. Но увы, она не верит в хорошие слова людей, она слишком привыкла к плохим. Поэтому заставляет окружающих поверить в них.       В любом разговоре она найдет способ упомянуть что-то хорошее, что слышала о себе, ожидая, что люди запомнят и будут считать ее таковой. Также она любит поступать и с комплексами. Если ей что-то в себе не нравится — она скажет всем, заставит всех в это верить. Она будет ненавидеть себя, и заставит ненавидеть всех.       Также она любит рассказывать всем, как у нее все хорошо, что она пережила рпп и справилась со своим характером, смогла пережить травлю, помириться с семьей. Ну и много других сказок, которые рассказывает теперь не для того, чтобы поверили окружающие, она пытается поверить сама. Как жаль, что, надев милые вещи и нацепив на лицо улыбку, нельзя стать счастливой.