***
Он мальчишку, сквозь бурю бредущего, пред мысленным взором различает. И тут же мнимый танец призраков останавливает. Музыка последними нотами виолончелей стихает — сестра когда-то на виолончели играла. Воспоминания эти в душе ничем не отзываются. Он на балкон выходит, в бурю снежную вглядываясь. Ему не нужно видеть, чтобы знать — приближается кто-то. На его земли ступил, и на замок набредет неизбежно. Пророчества древние так велят: правитель один другого сменяет, и путник, что забредет в замок льда и холода, королем следующим станет. Они с сестрой века назад на ступенях дворца уснули, холодом и дорогой измученные. Их голос вел. Госпожа. Он по ней порой скучает. Она мать ему заменила. И магии своей обучила — он на лету схватывал, приумножая. Королева — он до последнего ее так звал, имени настоящего не спрашивая — гордилась им. И корону когда передавала, хрупкими ледяными пальцами сняв ее с рассыпающихся серебряным дождем волос, говорила: — Мне жаль, мой мальчик, что оставляю тебя одного. Их обоих грусть сковывала. И скорбь безболезненная. Сердце ледяное больше не способно ничего чувствовать. Она для него учителем стала; той, кто от одиночества спасает. Он для нее — воспоминаниями о жизни далекой, в которой какой-то мальчишка звал ее мамой. Воспоминания льдом стираются. И боли не дают разумом завладеть. А потому, когда она в снежную пыль на его глазах рассыпалась, он лишь счастливой дороги ее духу пожелал. И сейчас, смотря в эту метель бесконечную, он к себе прислушивается. Стоит ли в дом свой пускать, стоит ли этот круг порочный продолжить? Разрушится замок с его смертью, и снег таять начнет. Королева говорила: нельзя. Говорила, что весь мир тогда лед подернет, и времена мрака наступят. А мальчишка уже к ступеням подходит, в плащ разодранный кутается. Спускаться пора. Гостей нужно с почетом встречать: в этих краях слишком они редки.***
Мальчишка на ступенях лежит, руки под головой сложив. Обессилел от холода, от долгой дороги совсем устал. Будить найденыша этого не хочется совсем, а потому он рукой взмахивает, порыву ветра повелевая мальчишку в объятия подхватить и вслед за собой нести. В старых покоях — куда не заглядывал давно уже — огонь разжигает, раздувая искры, летящие от ударов камней — этому его тоже колдунья научила. Говорила о том, что огонь с помощью их магии не получить. Это забавно даже. Жить в вечном царстве льда, не имея даже возможности кого-то колдовством своим отогреть. Мальчишку он на кровать укладывает, спутанные волосы с его лица убирает и руку на его коже задерживает на мгновение. Красивый. Не красотой морозных узоров, на которую он уже и внимание перестал обращать. Не строгостью ледяных колонн дворца. Красивый в какой-то своей давно забытой им летней красоте. Это кажется странным. Он и не помнил уже, как светит солнце, и как оно в утренней росе свои блики оставляет. А на этого мальчишку глядя, вспомнил вдруг, словно он кусочек лета с собой принес. Как печально, в нем этого лета не останется вскоре. Он стоит над мальчишкой с минуту и отворачивается. Руку к своей груди прижимает. Он думал, что сердце отзовется; думал, что за столько лет одиночества оно будет радо лицо живое, на котором румянец проступает постепенно от жара камина, видеть. Но держит руку секунду, две… На тридцатой сбивается со счета. Оно молчит.***
Странно. В этих краях ночь может длиться долгими месяцами, а сегодня тот день, когда солнце впервые из-за горизонта показалось. Он на балконе стоит и смотрит, как оно по кромке горизонта скользит, отражаясь ослепительно ярко от белоснежного покрывала земли. — Вы спасли меня. Он слова мальчишки слышит и оборачивается к нему. Видит, как тот щурится и глаза, не привыкшие к такому блеску, потирает. В одеяло кутается — видимо, с кровати стянул: не найти, чем еще можно от холода укрыться здесь. И босыми ногами по льду топчется. Хочется на руки его подхватить, чтобы не мерз. Забота эта внезапная в мыслях поселяется, заставляет к себе прислушаться — молчит сердце, ледяным комом в груди все ее скованно — тогда откуда забота эта? Теплое чувство, ему не подходит совсем. — Что считать спасением, — отзывается он и, все-таки, к мальчишке подходит, руку ему протягивает. Мальчишка на руку таращится боязливо, но делает все же шаг навстречу, и он его в объятия свои тянет. Чувствует, как тот дрожит весь. — Замерз? Мальчишка кивает несмело, будто боится признаться в слабости своей. — Хочешь, сделаю так, что ты больше никогда мерзнуть не будешь? На него взгляд недоверчивый устремляется, и воспоминания вдруг накатывают. О том, что такое море. Как в нем закаты отражаются и как чайки над гладью воды кружат. У мальчишки глаза точь-в-точь морские волны перед штормом. — Вы — волшебник? — ресницами хлопает доверчиво. Ребенок совсем — хоть и старше, чем он сам был, когда с сестрой в этот замок попал. Он улыбается ему мягко, к лицу наклоняется и ледяным дыханием за ухом обдает. Мальчишка вскрикивает испуганно. — Теперь согрелся? Мальчик потирает местечко за ухом, которое только что холодом обдало, и кивает неуверенно. Перестает в руках его дрожать судорожно. — Волшебник все-таки, — выдыхает пораженно, — а я не верил, что такое бывает. — В мире еще много того, о чем не каждый знает. Мальчишка взглядом любопытным зал оглядывает. Из объятий выбирается, идет к столу огромному, и пальцами тонкими проходится по гладкой блестящей поверхности. — Здесь все изо льда почти, как в сказках, — говорит, видимо, не понимая, кому: может быть, сам себя пытается убедить в том, что действительно все вокруг так, как ему видится. — А я… Даже и в сказки не верил раньше. Меня Яр зовут. И… спасибо, наверное? Как вопрос звучит. Мальчишка смущенным взором смотрит из-под растрепавшейся челки. Летний ребенок. — А вас как? — так же смущенно и тихо спрашивает: будто не знает, должен ли вообще заговаривать со странным ледяным волшебником, на ступенях которого уснул, пробираясь сквозь метель. А волшебник брови хмурит, пытаясь вспомнить. Его так давно никто по имени не звал. Так давно колдунья его покинула, в этом холоде оставив править пустотой. Она его Александром звала. Ему странным казалось, а потом привыклось. Других форм не осталось в памяти. Только это высокомерное и холодное «Александр», что в ее устах так мягко звучало. Но без любви. Без привязанности. Мальчишка его замешательство ловит и смущенно отворачивается — на свой счет, приняв, видимо. — Саша, — само вылетает. Потому что так когда-то давно сестра называла. Это имя чем-то не до конца забытым отдается. Летним — как этот мальчишка, который поворачивается тут же. Голову к плечу склоняет. — Неволшебное имя совсем. И ухмыляется, сползшее с плеча одеяло поправляет — так хочется взглядом за мелькнувшую на миг ключицу зацепиться. — Неволшебное, — соглашается, — пойди в покои, из которых пришел: в шкафу одежду найдешь. И возвращайся, ты голоден, наверное. — Хорошо, — в глаза заглядывает пристально и выдает серьезно так, что уже и не кажется ребенком вовсе, — Спасибо… Саша. И уносится в бесконечные коридоры — и как только дорогу запомнил. В сознании сладким мороком отдается собственное имя.***
Мальчишка неожиданно занимает слишком много пространства. Каждый из коридоров, в которых он бродит в одиночку, изучая и думая, что Саша не наблюдает за ним. Не понял еще, что от взора его никто в этих чертогах не сможет укрыться. Саша улыбается, когда Яр залезает на самую высокую башню замка и долго стоит у открытого окна, вглядываясь в безграничные снежные дали, что простираются на мили вперед. Он кажется совсем хрупким. Восторженный мальчишка. Слишком много его эмоций здесь. Саша каждую из них чувствует. Благодарность, восторг, интерес безграничный. И грусть, как-то слишком внезапно навалившуюся на плечи. Мальчишка сидит на широком подоконнике, и у него почему-то слезы текут из огромных голубых глаз. Саша наблюдает. Мальчишка здесь три дня всего, Саша с ним говорил мало, объяснить еще ничего не успел. На Яра неизвестность давит. Потерянность. И Саша к нему переносится. Помочь с этим справиться хочется. Яр его появления пугается, неуклюже цепляется за край подоконника, но все равно чуть было не соскальзывает с него. Саша его в объятия ловит, уберегая от падения в бездну — а может, они и так уже в ней: застряли навеки, не выбраться. — Второй раз тебя уже за спасение жизни благодарю, — Яр рукавом слезы вытирает и улыбается широко, живо так: будто и не плакал вовсе минуту назад. Но Саша его тяжесть на сердце все равно ощущает. — О чем ты грустишь? Яр отворачивается. Из Сашиных рук выбирается и отходит снова к окну. У него спина напряженная, и острые лопатки сквозь ткань ситцевой туники проглядывают. Прикоснуться хочется. — Я ведь здесь пленником? — мальчишка шепчет, и голос у него подрагивает слегка. — Уже не смогу уйти? — он к Саше поворачивается и взгляд на него умоляющий поднимает. — Если можешь, отпусти меня. У меня ведь вся жизнь там осталась… Саша голову опускает. От этой грусти что-то к груди колет. Как будто осколок уже давно омертвевшего сердца под ребра впивается. — Это не в моей власти, прости. Те, кто нашел этот замок, обречены им править. — И неужели никто и никогда правила не нарушал? — вокруг Яра надежда угасающая все еще клубится горячим облаком; а жару ее здесь не место. — Не уходил разве никто? — Моя сестра. Яр глаза на него поднимает, и на ледяное спокойствие в Сашиных натыкается. — Я остался здесь за нас обоих, — Саша говорит совсем без эмоций, хотя слова о сестре иголками в сознании отдаются, — Ты один пришел. Прости, я знаю, что это совсем не просто. Мальчишка смотрит долго, будто мысли пытается его прочитать. А потом судорожно кивает. Надежда гаснет. Но тепло остается почему-то, Саша его чувствует, оно кончики пальцев колет. Яр на него все смотрит, и Саша впервые думает о том, как его другие видят. Закутанного в белые бальные одежды, с тонкой коркой льда, кое-где кожу покрывающей. И инеем на ресницах. Он думает, что, наверное, выглядит почти так же, как и его Королева, когда он впервые увидел ее. Она была безупречной. Красивой, как сияние полярной звезды. Но холодной. Саша теперь такой же. А может, и холоднее. В глазах этого мальчишки он не будет выглядеть спасителем, каким Королева казалась ему. Тюремщик — вот кем его Яр видит. Саша мальчишку вдруг к себе притягивает и обнимает крепко. Порыв — совсем неосознанный — причиняет боль. Потому что тепло, которое от Яра разливается, по всему телу иглами отдается, что кожу терзают. Но он помочь хочет. Скорбь о прошлой жизни заглушить. — Я понимаю, — Яр шепчет ему в плечо, — ты ведь таким же потерянным когда-то был. Жаль только, что к семье не вернусь больше. Саша его по спине гладит. И чувствует, как мальчишка в его руках расслабляется. — Я могу кое-что сделать. Чтобы ты о них не грустил. Никогда больше. И сердце ни о ком не будет болеть. Саше это кажется логичным. Кажется правильным. Дар, что когда-то вручила ему Королева — не чувствовать боли. Не знать отчаяния. Но Яр от него отшатывается почему-то. И смотрит загнанным злобным волчонком. — Моя грусть — единственное, что будет у меня в память о них. Неужели кто-то согласится на то, чтобы лишиться ее? И уносится тут же куда-то прочь. Вниз по винтовой лестнице, а дальше Саша его отпускает. Не следит, куда мальчишка пойдет. В груди что-то отзывается болезненным ударом. И замирает снова, оставив во льду крохотную трещину.***
Яр по коридорам гуляет долго. И вдруг понимает, насколько они все одинаковы, один на другой похожие. Чудные ледяные статуи вдруг кажутся совсем неизящными, грубыми и отчужденными. И Саша, тот, что показался сперва ангелом в белых одеждах… Какой человек мог предложить добровольно отказаться от памяти? Какой человек предпочтет холодную пустоту воспоминаниям и любви, хоть они и боль причиняют? Он не замечает, как в свои покои возвращается. Здесь камин зачем-то горит. Полыхает ярко, согревая. Яр к огню руки тянет, хоть и не мерзнет совсем. Касается местечка за ухом, где сашины губы почти что его кожи касались. И замирает. Ледяной принц, что спас него от морозной бури. Яр, его увидев, дар речи почти потерял. Не могут такие, как он в мире существовать. Идеальные. От объятий его в дрожь бросало. И голос в сознании приятным мороком отдавался. Сейчас же что? Яр осознает вдруг, что все это — фасад лишь. Напускное, ненастоящее. Как стены этого замка, что манят своей красотой, но на деле — холодный и твердый лед, не знающий чувств. Яр к кровати подходит — хочется забыться глубоким сном, чтобы наутро проснуться в своем доме, не думая о том, что холод может потревожить его. Но замирает вдруг — на покрывале белоснежном записку замечает. Сложенный вдвое желтоватый лист пергамента. Яр его разворачивает и буквы идеально ровные разглядывает долго, зацепившись за красоту почерка и даже не пытаясь в слова вникнуть. Но читает все же: «Я не хотел, чтобы ты держал зла на меня; прости, если невольно оскорбил. Твои чувства понятны мне, и я не хотел бы их у тебя отнимать, уж точно не против твоей воли. Приходи в бальный зал в полночь. Надеюсь, что до скорой встречи, Александр» Яр пытается подавить улыбку. Пытается вспомнить, что еще пару минут назад злился и не хотел никогда больше видеть его. Пытается противиться этому невероятно сильному обаянию. Но на его кровати вдруг появляются алые розы, лепестки которых покрыты серебристым инеем. Яр восторженно тянется к ним, беря букет в тонкие пальцы. Аромат их разносится по комнате, и это такая изящная иллюзия, что вся злость отступает. Яр тонет в этом запахе, что так напоминает о доме — где розовый сад за окнами цвел — даже не замечая, что ранит подушечку большого пальца об острый шип.***
Яр спускается в бальный зал по широкой винтовой лестнице, и Саша ловит его в объятия у самого ее подножия — и когда только успел появиться там?.. — Спасибо за цветы, — Яр неуверенно шепчет ему в плечо, несмело обнимая в ответ. Яр не привык к подобному. Не привык к тому, что его оберегать пытаются, защищать. Объятиями от всего мира укрыть и отогреть. Хоть и руки у его спасителя вечно ледяные. И, хоть спаситель этот сам не понимает, наверное, почему с этими объятиями к нему тянется. Яр улыбается. Потому что он-то как раз Сашу понимает. — Мне никогда не дарили… Ничего никогда не дарили. Яр голову смущенно опускает, Саше он нравится таким — мальчишкой, который не привык к заботе. Не привык к тому, что он нужен. И Саша неожиданно вдруг эту мысль в голове прокручивает. Она такой простой кажется. Яр ему нужен. Не потому, что кому-то корону передать придется. И не потому, что так обычаи старинные обязывают. А потому, что этот мальчишка вдруг появился и собой заполнил весь замок огромный. Своими улыбками. Чувствами своими яркими до ужаса. От них Саша вспомнил, что значит улыбаться, что значит радоваться чему-то беззаветно. Он смотрит на Яра, который в черном плаще посреди всего этого сияющего великолепия выглядит маленьким вороненком. — Ты очень красивый, — говорит ему Саша, прядь волос мальчишке за ухо заправляет. — Ты всегда в белом. И я подумал, что белое с черным будет… — Дивно смотреться, — Саша за него заканчивает и руку Яра в свою берет трепетно. Мальчишка, кажется Саше, дыхание задерживает даже, когда он его пальцев губами касается. — Прости, если расстроил тебя сегодня. — Каждый для себя выбирает. Тебе, наверное, совсем невыносимо было терять ее, — у Яра глаза — понимающими теплыми омутами, Саша растаять в этой теплоте уже не боится почему-то, — раз ты сделал с собой это. Рука Яра на грудь ему скользит и останавливается там, где должно быть сердце. Прислушивается с немой горечью. Когда Яр сам к его губам тянется, впивая холодное дыхание, Саше впервые за сотни лет хочется, чтобы оно забилось. И впервые за сотни лет кажется, что лед трескается, как на замерзших реках по весне. Яр его целует, едва губами касаясь, шагнув на ступень выше, чтобы разницу в росте сократить. И Саша его с тем же трепетом к себе прижимает, спугнуть боится, сделать что-то неправильное. Он не целовал никого до этого. Не мог и подумать, что когда-нибудь поцелует. Что это будет так дыхание сковывать. И под ладонью Яра сердце вдруг пару ударов отстукивает. И Яр плотнее к губам его прижимается, хоть Саша и вздрагивает почти испуганно. Мальчишка его губы зацеловывает, прикусывает слегка, а когда отстраняется, его собственные губы инеем покрываются от Сашиного дыхания. — Ты и без того из мороза скован, — Яр ему шепчет, — дай хоть сердцу гореть. Саша чувствует, как лед все больше и больше трещин дает. Это физическую боль почти причиняет. Но он в глаза Яра смотрит и не чувствует ее совсем. — Ты потанцуешь со мной? У Яра озорной огонек в глазах загорается. — Как на балу? — Здесь проводили самые прекрасные балы, которые только вообразить можно, — доверительно в глаза заглядывая, отвечает ему Саша, — Здесь короли и королевы порхали в вальсах. Он подхватывает Яра, пару секунд кружит его в воздухе, а после на пол опускает и в танце закруживает. Яр смеется на это. В ногах путается, но Саша его ведет уверенно, поддерживает, помогая не споткнуться. Яра вдруг музыка оглушает. Он по сторонам начинает оглядываться и вокруг них танцующие снежные тени видит. Они вальсируют мимо, изяществом и грацией лебедям не уступая. И Саша в своих белых одеждах почти совсем с ними сливается. Только он настоящий. Живой. И можно его губ коснуться несмело, когда музыка стихает, и тени тают, уносимые порывом ветра. А на их место новые приходят, танцуют вокруг них двоих уже под какую-то странную обрывистую музыку. В ней север чувствуется. И мороз. Яр в ней тонет почему-то. В тягучих мотивах, обрываемых вдруг ритмичными ударами барабанов. В энергии, которой она пропитывает все вокруг. Он Саше в глаза заглядывает, в музыке растворяется полностью, в Сашиных руках, что его все еще обнимают, к себе притягивая. Его безумие охватывает какое-то. Он к Сашиным губам жмется отчаянно, пальцами к груди скользит, начиная застежки камзола расстегивать. Музыка в голове ритмично гремит, и ему кажется, что снежные призраки вокруг них в жарких объятиях сплетены. Щеки от жара лихорадит. — Что же ты делаешь? — Саша ему в губы шепчет, руки его перехватывая, но, не сдержавшись, сам целует яростно губы такие манящие. И отстраняется в мгновение. — Хочу чтобы оно снова забилось, — Яр ему руку над сердцем кладет, — Чтобы ты чувствовал то же, что я сейчас. — А что ты чувствуешь? — Саша намеренно его эмоции не читает, закрывает свой разум от них. Мальчишку узнать хочется. Каждую его грань, каждую частичку. Не прочитать, как открытую книгу, но увидеть в жестах, услышать в словах. Понять. — Что мне тепло. Саша рукой взмахивает, в покои Яра их перенося. Мальчишку на кровать спиной опрокидывает и нависает над ним. Яра целовать хочется без остановки. Вдохи его выпивать, хрупкое тело гладить. Саша не знает, что такое страсть. Не ощущал ее никогда, но этот мальчишка… Он что-то в его жизни приносит совсем новое, совсем дикое, странное. И Саша сдерживать себя не может. Руки сами будто Яра от одежды избавляют, желая обнаженной кожи касаться. И поцелуи огнем отдают, хоть и дорожку инея за собой оставляют. — Я не знаю… Яр палец к его губам прижимает, договорить не позволяет. Мягко рукой подтолкнув, Сашу заставляет на спину лечь, раздевает его неспешно, и Саша под его руками млеет. Глаза прикрывает и стонет едва слышно, когда Яр губами его шеи касается, медленно поцелуями вверх ведет и мочку уха несильно прикусывает. — Ты меня сожжешь, — Саша шепчет, даже не понимая собственных слов. Лишь жар вглуби — нестерпимый, но такой правильный — чувствует. Яр к его груди спускается поцелуями и над почерневшей коркой льда губами мажет. Саша вскрикивает, мальчишку к себе притягивая. И целует, целует жадно. — Кто-то ведь должен. Саша осмыслить слова не успевает. Чувствует только, что Яр рукой между их телами скользит, обхватывает их обоих тонкими пальцами и ведет медленно. Но у Саши и от этого движения сознание уносит, искры под веками рассыпаются. Он глаза распахивает в тот момент, когда Яр ему в губы судорожно стонет. Саша его ладонь своей накрывает, и они задыхаются вместе. Хорошо слишком. Желанно. У Яра на ресницах иней проступает, и кожа на правой щеке чуть льдом подернута. Саша не боится, что он замерзнет. У Яра сердце пылающее настолько ярко, что он с этим морозом примириться может. Саше кажется, что он распадается на сотни осколков, чувствует, как Яр в его руках дрожит весь от удовольствия, которое волнами захлестывает, и сам ему поддается. Позволяя себе чувствовать. Позволяя этому мальчишке теплом внутренним с собой делиться. Они оба отдышаться не могут, мысли в порядок привести. Но Яр ему под бок соскальзывает, и руку в центр груди кладет. Урчит довольно, и Саша не сразу понимает. Не сразу замечает это. Но сердце в груди трепещет испуганной птицей. И от этого, почему-то, нестрашно.***
— Ты говорил, что здесь балы много раз проходили, — Яр у него на плече лежит, в объятиях нежится, — почему здесь никого не бывает сейчас? Саша отыскивает в своей памяти, что на этот вопрос ему Королева ответила. — Про эти земли предпочитают не говорить, — он плечами грустно пожимает, — А мы не стремимся никого впускать. Падет этот замок — падет и весь мир. Саша Яра по волосам задумчиво гладит. И думает о том, что ему не нужны балы и приемы, ему не нужен никто во всем свете. Лишь бы этот мальчишка оставался рядом. Лишь бы чувствовать свет в его душе, не порабощенный даже холодом этого места. — Но мы можем вернуть все так, как было раньше. Этот замок не должен быть и домом, и склепом. Мир ведь… — Яр задумывается на минуту долгую, но продолжает, правильные слова находя. — Мир ведь должен знать о том, что его оберегает. И что легенды — не просто легенды. Саша готов к ногам этого мальчишки положить хоть весь мир. — Нас магия защищает, так ведь? И никто не посмеет твою корону отнять, никто… Саша его поцелуем обрывает, едва губами касается, но Яр от такого млеет тут же. Ресницы, инеем покрытые, трепещут, Саша чувствует, как они его щек касаются. — Я сделаю все для тебя, лишь попроси. Яр смотрит на него с восторгом, понимая, что слова безграничным доверием пропитаны. Нежностью. — Научишь меня танцевать? Как те призраки в бальном зале? Саша смеется. И обещает.***
Они кружатся в вальсе, утопая друг в друге. В белых нарядах, первыми начиная этот вечер под звуки музыки. Живой. Настоящей музыки. Среди самых знатных людей мира танцуют свой вальс вечной зимы, что не должна быть одинокой. К ним все больше и больше пар присоединяются, смех от ледяных стен отражается, и голоса вокруг звучат. Они не растают, стоит лишь морок смахнуть. Не исчезнут. И Яр смеется счастливо так, что Саша понимает — все не зря было. — Я просил лишь научить танцевать, а ты устроил для меня самый прекрасный бал на всем свете. Саша притягивает его к себе, целует трепетно, и понимает, что этот мальчишка своим появлением вдруг принес свет даже в самый темный уголок мира. Теплом согрел. И не дал во льдах сгинуть еще одному ледяному сердцу.