Spell on you

Питер распахивает глаза. Он рывком поднимается, готовый к любой опасности, к схватке, к сковывающим тело веревкам — и едва не падает с кровати, когда оказывается, что ничего этого нет. Абсолютно ничего. Он так привык ко всяким безумным вещам, к чужим погоням за влиянием и властью, что был готов больше очнуться укутанным и с кляпом и с повязкой на глазах в чьем-нибудь багажнике, чем… Чем так. Перед глазами рябит мерзкая зелень, и некоторое время Питер просто хватает ртом воздух, приходя в себя. Последнее, что он помнит, это падение. Падение! На мгновение он вскидывается от мысли, что все-таки умер, но тут же успокаивает себя: на том свете вряд ли скрипят кровати. Он прислушивается — тишина. Кажется, где-то капает вода, но в целом вокруг тихо, и очень спокойной и все выглядит… нормально. В комнате темно и даже прохладно — Питер трясет головой, стряхнуть остатки дурмана в мозгах, но безрезультатно. Ладно, само пройдет. Он пытается встать, и в ту же секунду под кожей разгорается огонь. Не просто огонь — настоящий пожар; на мгновение Питер пугается мысли, что он заболел или что-то себе сломал, но тут же понимает, насколько же идиотская эта мысль. Хотя, с учетом падения, нормальная. Полоска света, желтым зигзагом пробежавшая по полу, заставляет его удивленно проводить ее взглядом, прежде чем в комнате снова наступает темнота, только теперь он не один. Питер поднимает взгляд, и в ту же минуту темная, плотная фигура с того конца комнаты, становится выше и шире, приобретает очертания — за опьяняющим и новым наплывом дурмана. Человек наклоняется. Он присаживается на корточки рядом, и Питер видит аккуратно причесанные темные волосы и похожие на драгоценные камни глаза. Квентин всегда смотрел так. Будто Питер единственное, что что-нибудь значит. Теплые пальцы изобретателя касаются разбитой скулы и затем темных, вьющихся волос Питера, и Питеру в момент становится плохо, хотя до этого он чувствовал себя вполне нормально — потому что то самое темное, что время от времени загоралось в глазах Бека, вдруг стало отчетливым и очень ясным. — О, боже, — стонет Питер и пытается выпрямиться, но ласковая рука Бека удерживает его, и Питер повторяет, пытаясь оттолкнуть его. — Нет. Только не ты. Уйди. Убирайся. — Тшшш… — мягкий голос вкрадывается не просто в слух — в сознание, и Питер почти отключается. — Все в порядке. Питер чувствует, как Бек всем телом оказывается на кровати, и голос Квентина звучит издевательским и сладким эхом. — Малыш. — Что ты… Что ты сделал со мной? Боже, пожалуйста, пусть его голос не дрожит сейчас. Квентин смотрит очень внимательно и даже с заботой. Он гладит Питера — его пальцы на лбу Питера, в его волосах, другая упирается на угол кровати, и Питер вздрагивает от того, как холодок мурашек сбегает по коже, туда. — Ничего, — отвечает Квентин. — Ты ублюдок. — Ничего, чтобы подвергнуть тебя лишней опасности, Питер. Все в порядке. — Тебе не провести меня, — с горечью произносит Питер. Квентин смеется, и Питер ненавидит его красивую улыбку. — Я это исправлю, — обещает Мистерио и наклоняется очень плавно, чересчур плавно, чтобы Питер не смог просто зажмуриться и ждать. Он ждет поцелуя, готовясь заранее укусить или ударить — попытаться укусить или ударить — но его не следует. Дыхание Мистерио на своем лице, тепло его кожи (собственная была будто снята заживо и подожжена); запах одеколона. Питер невольно хватает ртом воздух — так выламывает от волны электричества, прошедшей по телу — и в ту же секунду рот Мистерио накрывает его, и его губы теплые и мягкие. Питер пытается снова выпрямиться и подняться, он сопротивляется так, что мышцы выкручивает от напряжения, и до него вдруг доходит, что он слаб. Очень слаб; пальцы Мистерио сжимаются в его волосах, скорее напоминая, чем реально удерживая, и другая его рука оглаживает живот Питера, оставляя ожоги под рубашкой, скользит вниз, гладит пах, ныряет дальше, подхватывая под ногу, и Питер накрепко сцепляет зубы, пока Мистерио рычит от удовольствия. — Вот так, — теперь он укладывается на кровать рядом, и его одежда ощутимо касается одежды Питера. Ощутимо — да. Питер не знает, как это еще передать. — Такой красивый, сильный… Бородка Мистерио колется, его волосы падают на лицо Питеру, пока тот кусает его под челюсть и засасывает кожу на шее. — Сладкий, славный… Руки Мистерио скользят по его телу, приподнимая футболку, расстегивая ремень брюк, и Питер вытягивается в струнку, пытаясь сопротивляться. Он цепляется пальцами за предплечья Мистерио. Он ведь Человек-Паук, он может удерживать автобусы, да? Так бесполезно сейчас. — Мой. Мистерио приподнимается, чтобы взглянуть ему в глаза, и Питеру кажется, что он видит себя. Покрасневшего, со слезящимися глазами, лохматого. Это фокус, очередная выходка Мистерио, наверняка. И желание, которое Питер ощущает при это, тоже не его. — Да, ты знаешь, — вдруг говорит Квентин, и Питер вздрагивает, возвращаясь в реальность. Мистерио смотрит на часы на руке. — У этой штуки есть очень классное свойство. Я специально подобрал дозу так, чтобы тебе… Сейчас. Питер не замечает, чтобы Мистерио что-то сделал. Он просто смотрит, с мягкой и извиняющейся улыбкой, явно ждет, и Питер чувствует, как что то ускользает из его головы и меняется. Он сам меняется — не внешне, нет, какая ерунда. Меняется какая-то мысль — и страх. Его просто нет больше, страха. И пока новая волна настроения обмывает сознание Питера, сбивая с толку, Мистерио вытряхивает его из одежды, стягивает брюки, расстегивает свои, спокойный и сосредоточенный, как во время испытания очередного гаджета; а все, о чем пытается думать Питер — это то, что еще секунду назад все это было неправильно. Он будто просыпается, когда Мистерио оказывается совсем близко. Его член упирается внизу, тяжелый и горячий, уже почти там, ноги Питера раздвинуты, а сам Квентин все с той же приветливой улыбкой всматривается в ему глаза. — Здорово, да? Но лучше так. Как по щелчку Питер вскидывается, но поздно. Мистерио наваливается всем телом. Его не останавливает ни напряжение Питера, ни его крик, переходящий в стон; Питер бьет его, извивается, игнорируя и подкожный жар, и унизительную боль, пытается достать головой, руками, оцарапать или ударить, но Квентин сдавливает его запястья по сторонам и снова толкается, качнув бедрами навстречу движению Питера. От его вздоха, который патокой ложится на кожу, Питера трясет. Он снова напрягается, пытаясь избавиться от отвратительного вторжения, смотрит бешено в искаженное лицо Бека, стряхивает пелену проступивших слез с глаз, а Мистерио смотрит. Его глаза горят дикой зеленью в тусклом свете из окна. Он видит все — по крайней мере, он видит Питера, и этого достаточно. Квентин видит его боль, его страдания — и эта улыбка, теперь торжествующая и сияющая, исчезает только когда он зарывается лицом в шею Питера и снова кусает, вылизывая заболевшие места. — Ладно, — выдыхает он, обхватывая руками лицо Питера, и снова говорит. — Ладно, сейчас. Сейчас. Питер до судорог стискивает зубы, чтобы не закричать, но боль отступает. Действительно отступает, будто ему показалось, что она была. Ладони Квентина аккуратно гладят его, скользят. Питер изумленно вздрагивает, все еще ощущая отголоски шока в нервах, но Квентин касается его члена, гладит, двигается сам — и боль и страх испаряются окончательно, исчезая, потому Мистерио задевает что-то там, и Питер выгибается и прогибается, захлебываясь стоном. — Вот так, — шепчет Мистерио. Его голос теперь завораживающий и приятный. Питер против воли приподнимается, стремясь получить еще того удовольствия, когда это снова случается, ахает. — Да, Паучок. Давай. Он не имеет права говорить так. Не имеет права — называть его так. Питер знает, что он ненавидит Мистерио, он ненавидит его всей душой, но телу сейчас плевать. Питер пытается стряхнуть с себя морок, избавиться от удовольствия и снова драться, но поцелуи Мистерио сладкие, его руки именно там, где надо; Питер чувствует, как кровать выдерживает их общий натиск, он не сразу понимает, что это именно он так долго, протяжно стонет от очередного толчка Квентина. От его горячей руки на своем напряженном члене. — Да, — Бек зажмуривается, не останавливаясь, и тут же распахивает глаза. Все его тело напряжено и в движении, и его порочные глаза светятся. «Ненавижу» Питер не знает, говорит он это или только думает. Он предан своим телом, своей супер-силой — и Квентином, который когда-то, казалось, был ему так дорог. Все, что у Питера осталось сейчас — это его мысли, и он толкается в эти чуткие пальцы, подставляется под прикосновения и поцелуи и повторяет про себя снова и снова, пока с собственных губ срываются короткие вскрики и стоны, а тело утопает в паутине из искусственного удовольствия, напоминая себе: ненавижу. Его собственные движения и движения Мистерио становятся беспорядочными. Питер чувствует, как разрядка, горячая и быстрая, принужденная, острая, рождается внизу спины, собираясь-аккумулируясь со всего тела — и нет, он не почувствует облегчения. Он не может. Не может — так. Он должен… — Мистерио! — выкрикивает Питер, хватаясь за напряженные предплечья Бека. Квентин вздрагивает. Он смотрит Питеру прямо в глаза; его пальцы растягивают простыни по сторонам от них. Он кажется таким беззащитным, и Питер с отчаянием выговаривает, задыхаясь от ощущений: — Ненавижу тебя. Мистерио издает короткий, гортанный стон, содрогаясь, и Питер следует за ним. Как бы он хотел, чтобы это была вся правда. Сознание приходит не сразу. Оно выныривает из темноты желтыми и белесыми кругами перед глазами. Питера мутит. Его выворачивает от собственного оргазма и от чужого, от отвращения, от ощущения чужого члена и теплой влаги внутри и на своем животе. От шока и боли — и слабости, которые постепенно возвращаются, еще хуже, чем было, и он почти не чувствует, как Мистерио выходит из него и поднимается. Квентин перекатывается с постели. Он встает и расправляет плечи, встряхиваясь, как после пробежки и, потянувшись, снова склоняется, чтобы подхватить одежду с пола. Он не обращает внимания на Питера, пока одевается, и оборачивается только тогда, когда брюки снова застегнуты, а светлая рубашка оказывается у него на плечах. Он ловит плывущий от наркотика взгляд Питера и, ни мало не смущаясь, еще несколько секунд разглядывает его, прежде чем улыбнуться еще раз и подойти ближе. — Знаешь, — говорит он. Он смеется, когда Питер пытается подняться — даже через близкое к обмороку состояние — и роняет его обратно, обхватывая рукой за шею и легко, как игрушку, придавливает его к кровати. — Я передумал. Пожалуй, я оставлю тебя еще на какое-то время. Он гладит лоб Питера, и тот чувствует, как сознание ускользает в пропасть с легким поцелуем в висок. — Спи, Паркер.