Нельзя просто так взять и...

Чего уж греха таить, Монаган всегда любил внимание. Сначала он осознал, что его пружинистые красно-рыжие кудряшки, глаза-пуговки, миллион веснушек и большой улыбчивый рот невероятно умиляют мамаш, бабушек, прабабушек и собак. Диана частенько говаривала, что сынульку ей фейри подкинули, а сам мелкий, тогда еще Каролковски, слушал, да на ус мотал. Познавший темную сторону своего детского обаяния, Кэмерон радостно царствовал в бабьем царстве до подросткового возраста, а потом вытянулся, превратился из мелкой лесной нечисти в прокачанную (и подкачанную) версию Питера Пэна и пошел освещать тысячеваттной улыбкой мир большого кино. Кино встретило Кэма скромными ролями, но он не жаловался – жизнь была прекрасна, он был прекрасен и все вокруг было just for fun. А потом на пути неотразимого рыжего симпампончика выросли Бесстыжие и недрогнувшая рука Уэллса превратила всю монаганью жизнь в ржавую вагонетку, несущуюся в ад. Не сразу, правда. Поначалу все было очень даже классно: Кэм активно проникся драматичной ролью Йена Галлагера, легко просочился в душу всему касту плюс тысячам фанаток и запросто убедил мать, что в 16 лет уже можно целоваться с взрослым канадским мужиком (когда я принесу тебе Оскар, ты поймешь, что я был прав). Словом, самоуверенность Монагана росла вместе с ним и закрывала ему глаза на то, что пресловутый канадский мужик был опасен, как гуки на деревьях. Впервые Кэмерон всерьез заподозрил неладное, когда Фишер беззастенчиво распластался перед ним на спинке дивана голым задом в анфас, сверкая симпатичными яйцами прямо ему в лицо. Неладное было настолько неладно, что рыжему пришлось срочно представить голого Дэнни де Вито, потом английскую королеву, а потом и собственную прабабушку. Сволочной Фишер, конечно же, почувствовал, как тряслась его рука у того на плече, и потом долго ходил с загадочным видом, не переставая дружелюбно улыбаться рыжему. Так дружелюбно, что аж зубы сводило. Кэм физически ощущал, что призрак прабабушки проклинает его из могилы каждый раз, когда он дрочил перед сном, вспоминая голые манящие булки Фиша с сексуальным леопардовым принтом. Мать нервно звонила после каждой серии и молча курила в трубку. Шло время. Время шло. Внимание к перспективному юному дарованию росло в геометрической прогрессии. Взрослеющий Монаган упивался славой и выглядел как кот, обожравшийся премиум-сливок: счастливым, довольным и максимально неприступным. Но тут внезапно Фишер начал пакостить - выключил загадочный вид и начал смотреть на Кэма, как хипстер на фраппучино с карамелью. Облизывал свои непристойные губы, блестел масляными глазами, жарко дышал в шею и в общем излучал сигналы, которые быстренько расшатали монаганий пьедестал самоуверенности. Что-то явно шло не так. При каждом прикосновении к тому рыжего било током, волоски везде вставали дыбом, а вопль «Снято» вызывал то ли облегчение, то ли желание встать и уебать вопящего по черепу. Кэм не понимал, что за хуйня с ним творится. Это люди всегда хотели его, а он лишь снисходил к ним, ненадолго ласково согревая самых везучих своими лучами. Но хищный Фишер, коварно прикрывшийся шкурой Микки, плавил его с головы до ног со скоростью света и мощностью ядерного реактора, при этом не предпринимая ничего реального, чтобы Кэм мог уцепиться хоть за что-то и понять, что это борьба на равных. Ничерта, его будто просто уложили на лопатки, как юную целочку, поимели всласть и хлопнули дверью. Что-то из серии «было круто, я тебе перезвоню (нет)». Дотянув на ручной тяге и попадающихся под руку девахах до седьмого сезона, Кэм крепко приуныл. Фишер на съемках стелился под него, как сучка, специально заводил, целовал так, что ноги подгибались, а потом писал провокационные комплименты своей ненаглядной в соцсетях. Рыжий издрочил годовой запас спермы, а потом ночами гуглил про когнитивный диссонанс и раздвоение личности. Когда злоебучий Пер-мать его-Ноэль вывалил перед всеми свой последний рождественский сюрприз в виде ухода из сериала, Кэм выжрал годовой запас вискаря и позвонил маме. Когда желтопузый Фишер воздвигся на пороге тюремной камеры и невозмутимо развалился на койке, нервная система Кэма ушла в цикличную перезагрузку. Он завалился на него, практически обездвижил и смотрел в это лицо до тех пор, пока Фиш наконец не перестал притворяться, что все это игра. Первым просяще потянулся к губам, первым чуть заметно прижался бедрами, первым залился краской по самые брови. Самооценка Монагана моментально взлетела до небес и уткнулась ему в пупок: баланс мироздания был восстановлен, сериал можно было закрывать. Когнитивный диссонанс мягко вспорхнул с рыжей головы и улетел ебать мозги другим несчастным. Когда Уэллс анонсировал десятый сезон и свадьбу Галлавич, Кэм мысленно станцевал джигу и продолжал делать это до тех пор, пока не дотанцевался до грандиозного перелома ноги. Впрочем, это не имело большого значения, потому что Фишер завалил свой инстаграм фотками с вышеупомянутой свадьбы и даже запостил их мегагейский торт. А еще смотрел на Монагана перед алтарем влюбленными влажными глазами и так жадно гладил йенову руку в первое брачное утро, что рыжий чуть не стрельнул из своей девятидюймовой пушки вместо Терри. А потом прилетела черная ворона и унесла тоскливо оглядывающегося канадского принца в родовое гнездо. В общем, Монаган в очередной раз убедился в своей неотразимости, смел в черный совочек осколки сердца, запер их в черную шкатулочку и запел на луну. Ежедневные шастанья по галлавич-тэгу вдохновляли так сильно, что яйца синели. Сволочной Фишер заперся с женой в загородном бункере и творил там свои черные фишерские дела под покровом лос-анджелесской ночи, изредка игриво полайкивая монаганьи посты. Монаган решил не отставать и жахнул по Фишеру тактическими сторисами из спортзала в обтягивающих штанцах, практически не скрывающих атомную боеголовку, от которой скользкий канадец столько лет зачем-то пытался ускользнуть. Исход баттла продолжал быть неизвестным, но силы наконец-то были равны. Когда Уэллс анонсировал финальный одиннадцатый сезон, Кэм истерично рассмеялся и порвал струны, а потом пошел закупать годовой запас смазки и презервативов. Судьба в очередной раз дала ему очередной последний шанс и он категорически вознамерился его не просрать.