Твоя фарфоровая правда

Никого со мной нет. Я один... И разбитое зеркало...

В своей жизни Винегар Доппио боялся только двух вещей: разочарований и отражающих поверхностей. Скоро два этих страха перемешались, точно темные краски на палитре, став одним целым. Это началось давно. Маленький Доппио, лежа животом на пушистом, точно шелковом, прохладном и немного влажном от вечерней росы ковре изумрудной травы и подложив ладони под подбородок, смотрит с невысокого берега на свое отражение в ледяняще-спокойной, очаровывающей глади реки. На тонко-изящных чертах детского лица тень дремы и задумчивости легла на тень от лап-ветвей прибрежных елей, причудливо добавляя лицу оттенок новый и незнакомый, точно тень залегла глубже кожи, отразившись в самих глазах. Или дело не в тенях? Розово-клубничная челка спадает на лицо и завитым кончиком почти касается воды. Ресницы Доппио слабо трепещут, по телу разливается приятно-сонливое тепло, но вдруг сердце начинает бешено стучать, а в голову ударяет кровь. Мальчик вглядывается в воду напрягшимся взглядом, блуждая по знакомому отражению. Кажется, словно что-то не так. Отражение мягко улыбается, а в глазах появляется еле уловимый, чужой и незнакомый желтоватый блеск. Только вот на лице Доппио нет и тени улыбки. – Здравствуй, мой дорогой Доппио, – успокаивающе снисходительный, почти елейный голос раздается, кажется ребенку, откуда-то извне, разливаясь по холмам родных лугов, отскакивая от воды и неба; и он никак не поймет, почему голос звучит так приглушенно и задерживается в голове. Доппио пробирает холод, когда он снова опускает глаза на воду и видит совершенно чужое лицо. Он судорожно вздыхает и замирает, хватаясь руками за голову. – Не бойся. Только доверяй, – шепчет оно одними только губами, но мальчик слышит непонятные слова пугающе отчетливо. – Лучи заката тебе к лицу. «Доверяй». Как просто и заманчиво звучит. И Доппио, отбросив на мгновение страхи и сомнения, доверяется. Выдохнув в холодный воздух клуб молочно-белоснежного пара, он резко наклоняется к отражению ближе и, в забытьи, хочет коснуться пальцем бледной щеки незнакомца. Лицо тут же мигом растворяется в воде, и рука уходит глубоко в обжигающе ледяную воду, больно щипающую за крохотные царапинки на нежной ладони. Зря? Сколько лет прошло, никто не считал. Только Винегар Доппио, снова не зная, ошибается или нет, снова чувствуя себя заблудившимся, потерянным ребенком, напряженно вглядывается в зеркало. И снова знакомый голос шепчет: «Все в порядке, мой милый Доппио. Только доверяй». «Кому?» – судорожно проносится в воспаленном сознании юноши, когда он, снова пытаясь дотронуться до уже знакомого лица, снова натыкается на ледяную преграду, за которой, кажется, кроется такая близкая и очевидная правда, и он впервые вскрикивает от сгустившегося вокруг и внутри ужаса и страха, впервые не смотрит в глаза отражению, впервые заносит ослабевшую руку и слышит, уже точно со стороны, скрипучий, звонкий и протяжный дребезг разбивающегося стекла, серебристыми звездными осколками подпрыгивающего у его ног. Доппио в ужасе бросается на пол и подбирает один из осколков, испуганно и трепетно глядя в него, не замечая, как руки окрасились, словно в темновато-красный сок ягод шелковицы с дерева у дома, в теплую кровь от порезов. – Случается, случается, мой милый Доппио, – снова окутывает шепотом ставший родным, своим, голос. И остается одно – доверять. Навсегда отбросив вопросы и сомнения. Захлебываться восхищением, судорожно хватаясь за единственную оставшуюся нить чужой жизни, на которой и держится хрупкая фарфоровая правда Доппио.