похититель сердца

      — Почему не затянешь их туже, м? — почти полностью алый язык с удовольствием облизывает пересохшие, потрескавшиеся и искусанные губы.       Юнги за одно это движение уже готов душу отдать, почки продать и возможно продать в рабство своего лучшего друга.       За одни эти губы, за этот мутный взгляд. За слегка влажные, потемневшие от злобы и похоти, до налившегося коньячного цвета в глазах, за мокрую от пота челку и прилипшие ко лбу рыжие пряди.       За неумело привязанное юношеское тело, которое связанным чувствует себя более свободным, чем без этих веревок.       За Чимина — за его рыжего похитителя сердца.       У Юнги руки дрожат. Ему дурно, душно, дышать практически невозможно и сердце, кажется, готово отказать в любой момент. Он сильно перевозбужден — ноги подкашиваются сильнее.       — А…Мы разве не играем в плохого и хорошего мальчика, м? — Чимин смеется невинно, словно не он тут сидит в порванной прилипшей к телу футболке и стреляет похотливыми взглядами. — Я такой несчастный, стал твоей жертвой… А ты коварный или похотливый враг, который наконец поймал меня и хочет наказать, м? — перед ним снова тот мальчишка, который является олицетворением добра и ласки, а не похотливый демоненок с вражеской банды.       Добрая и ласковая катастрофа.       — Что, солнце, это твой первый раз? — приторно-сладкий голос разливается ядом по комнате и на миг Юнги кажется, что милое личико Чимина вот-вот расплавится, стирая за собой дьявольскую усмешку. Хочется нажать на кнопку отмены и прекратить это головокружение — и он бросается к бандиту, едва не падая на колени. Ладони сами тянутся к его лицу, обмахивают щеки и подбородок, тянут вверх, поглаживая.       Помутнение в глазах отступает и образ перед ним собирается воедино-острые худощавые черты лица, большие карие глаза…и отвратительная ухмылка…       блять…       Чимин ластится под прикосновения врага, трется щекой и тянется к его губам…        — Уебищный с тебя похититель, ты весь дрожишь. Это скучно. — взгляд сверху вниз, кокетливый голосочек и легкий укус за губу. Это всё неправильно, это он жертва, он должен бояться, а не заставлять, чтоб боялись его. Он должен просить свободы, уговаривать, обещать, что их банда уйдет с их территории… Но… Умолять походу будет только Юнги.       У Мина в голове было много сценариев для развития событий. Он ловил его в подворотне, пленил во время драк банд, зажимал в коридоре университета, в переулке, в его собственной квартире — он представлял много раз каждую из этих мелочей, каждый вдох и выдох. Он проживал их все… Но ни в одном из сценариев Чимин не вёл себя так. Он просто не мог себя так вести. Он же сущий ангелочек, который неизвестно как вообще попал во вторую по опасности группировку.       Чимин не имел права желать этого. Не мог затягивать сам веревку на своем теле, подставлять под удары щёки и под ладони шею. Не мог требоваться продолжения, провоцировать, не мог вырывать с Юнги каждое новое желание, он должен был бояться его, а не умолять о продолжении.       — Ты больной? — с трудом выдыхает Юнги, судорожно мешая панику и похоть. Он словно на одержимого смотрит, стоя и хороня свою влажную мечту, не зная как реагировать на такое.       — А ты трусишка? — Чимин каждое слово выплевывает, вальяжно размещаясь в чужих руках. — Ну? Я сдаюсь. Говори мне, что делать, господин. — он вытягивается, наклоняется, насколько может позволить веревка, слабо привязанная к стулу, пытаясь сильнее прижаться к груди его похитителя. — Как же мне тебя попросить? М? — он проводит носом по шее и кусает за мочку уха. — Так? Или же…? — он почти в его руках, оставляя веревки телепаться на стуле и спускается обратно к шее, оставляя на ней свои красные отметины.       Юнги мог учесть всё, но он не учёл одного…        Пак Чимин был мастером актерской игры. Он сам стал игрой — зловещей, манящей и пугающей.       В нём тысяча чертей — и все хотят Юнги.       И каждого он хочет.       И каждого получит.