«В ту ночь звёзды светили ярче, чем обычно, а ты был нежным, как бесконечное тепло белоснежного шёлка, как лепестки алых, словно кровь, роз, как лёгкий ветерок и манящий запах свежескошенной травы. Ты был прекрасен, мой ангел… Но ты был совсем другим…»
Вечер. «Призрак Оперы» разделял людей пополам, пробирая сначала до мозга костей, после чего оставлял на костях обилие трещин, затем музыка затрагивала нервные окончания, из-за чего люди, сидящие в зале, не могли сдержать слёз и моментами вздрагивали. Зрители будто разлетались в прах от сего исполнения. Лихт Джекилленд Тодороки — молодой пианист восемнадцати лет, исполнения которого заставляют людей проливать море слёз. Пальцы прыгают по клавишам сами, будто со встроенной программой. Легко и будто совсем не думая, какую клавишу нужно нажать, Лихт проигрывал все нужные ноты. Может и казалось, что Тодороки безразлично, он может играть любую музыку вообще без запинок, ведь он избранный, он «ангел», посланный с небес для того, чтобы научить людей жить. Жить красиво, и музыка им в этом поможет, ведь в свои исполнения Лихт вкладывает скрытую потустороннюю симфонию, которая незаметно проникает в души людей, остаётся в сердцах, а потом разрушается грехами. Нет, ему не всё равно. Если на своих концертах Лихт старался, как мог, то сегодня ему придётся стараться в двое, а может и в трое больше, ведь сегодня он играет перед пятью самыми уважаемыми критиками. Малейший прокол, и ты уже плохой пианист. И кто бы мог подумать, что Лихт разочаруется в себе только потому, что его игру не одобрили из-за одной невытянутой ноты, да и кто бы вообще подумал, что Лихт ошибётся? Этот гордый и всегда уверенный в себе пианист не боится поражения потому, что его для брюнета не существует? Нет, всё не так. И каким бы ангельски-милым не был Лихт с его привязанностью к животным, он всё равно остаётся собой — хладнокровный, грубый и вспыльчивый, а это значит, он будет вести себя так, как и всегда в любой ситуации, даже если определённого Лихта не существует вовсе. Как так? Пока рядом с Ангелом находится тот, кто его раздражает, он не будет расслабляться ни на секунду в любом деле, не смотря какой сложностью оно отличается, ведь Лихт выше своего ненавистника, и он ни в коем случае не будет уступать место Поганой крысе, а значит только и будет, что пытаться превзойти его во всём, хоть в этом никогда и не было нужды. Не надо ничего доказывать и даже говорить что-то на эту тему, Лихт знает, что он — лучший и лучше своего врага, но что-то не даёт покоя бедной голове пианиста, что-то, что терзает изнутри, где-то в сердце, уже давно нанизанном на длинную острую иглу тех самых страшных неизвестных чувств, которые подавить в себе никак не получается, сколько бы Тодороки не старался. Во всём виноват Дрянной ёж. Беззаконие в свою очередь спокойно, не считая пинки его Евы, проводит время, наслаждаясь музыкой пианиста на его концертах, от чего и того берёт дрожь. Сегодня важный концерт и Хайд знает, как это важно для его хозяина, от чего появляется маленькое желание всё испортить, но это лишь из вредности, ему нравится смотреть на то, как Лихт выходит из себя, но получая пинки во все части тела становится уже не так весело. В любом случае даже если хочется насолить Еве, он этого делать не станет, не из-за того, что боится смерти от руки — или же ноги — Лихта, нет, просто не хочет портить вечер, понимает. Да и пусть в очередной раз люди увидят настоящий талант и перенесут уйму самых разных эмоций, посмотрят, какой Лихт у него всё-таки молодец. Хайд не раз сам восхищался умением своего Ангелочка играть на рояле, это всегда заставляло его задуматься: «он правда ангел?», в его музыке было что-то, что заставляло открывать все двери в памяти, переживая самые грустные и трогательные события, вытирая льющийся по лицу водопад слёз. Брюнет может передать свои чувства и эмоции через музыку, и кто знает, что бы он тогда сказал на языке музыки. «Ох, если бы я мог передать тебе все свои чувства…» Если бы… Хайд часто думает об этом, но всё никак не решается открыть свои чувства Еве. Беззаконие уже не помнит, когда это всё началось, и как долго он держит в секрете свою громкую влюблённость. И с каждым днём любовь к пианисту становится громче. Чего жаждет Жадность? Жаждет того, чтобы его любимые оставались рядом. Навсегда. Навсегда… Но это лишь мечты.* * *
Ночь. Звёзды накрыли тёмное небо нежным полотном бледно сверкающих огоньков. На улицах включили фонари. Они ярко освещали улицу вместе с проезжающими мимо машинами и красочными светящимися вывесками магазинов. Не может жизнь по нашей воле течь. Мы, может статься, лучшего хотим, Но ход событий не предвосхитим. Беззаконие, принявший форму животного, удобно устроился на футон и уже начал засыпать, как вдруг его позвали. — Хайд, ты спишь? «Хайд? Он назвал меня по имени? Не может быть». Ёж слез с уютного футона, с которого так не хотелось вставать, в чём-то иногда можно было позавидовать старшему брату Лени — лежишь себе спокойно, ничего не делаешь, особенно с такой-то активной Евой, но Жадность не жаловался на своего хозяина, в конце концов он сам его выбрал и сейчас очень рад находиться рядом и быть связанным с ним. Сервамп быстро побежал в сторону раскрытого балкона, заметив тень хозяина. Остановившись около ног Лихта, Беззаконие принял человеческую форму. — Не сплю. — Вот скажи мне, — начал пианист, — я играл фальшиво? Вот уж в этот момент Беззаконие был сильно удивлён. Лихт сомневается в себе, ещё и спрашивает об этом своего сервампа? Что вообще происходит? Ёж не мог понять, чему так недоволен Лихт, а скорее расстроен. Такого печального лица Жадность ни разу не видел у Ангела. Казалось, будто в его образе чего-то не хватает, внешне он похож на себя, а по поведению как-то отличается от обычного Лихта Тодороки. А почему он не срывается на сервампе, раз расстроен? Почему задаёт такие вопросы? Беззаконие не знает ответа, ему кажется, что брюнет играл отлично, превосходно, как и всегда. А может дело в этом? Это «как всегда». На миг Хайд представил реакцию Ангела на эти слова. Выглядело бы как-то так: «Ах ты ж, дрянной ёж! Ты что, сомневаешься в моих способностях? Как всегда, да? Как всегда? А как я всегда играю?», либо это всего лишь опасения ежа. — Ты не фальшивил. — Правда? — Лихт… — Беззаконие выделил паузу, собираясь с мыслями. — Тебя недооценили? — Я не дотянул один фрагмент, что сбило весь ритм. — Переволновался? — зря сказал. — Я? — Нет, я не так хотел сказать, — взволновано выпалил Жадность. — Знаешь, — Лихт неглубоко вздохнул, — я давно думаю, что нужно начать совершенствоваться. Шок. Беззаконие забыл слова, не смог связать предложение, и в памяти были лишь воспоминания о концертах и репетициях Ангела. «Но ведь он же идеален, — подумалось ежу». Стояла замогильная тишина. Атмосфера была какая-то похоронная. Слышен был лишь треск изредка проезжающих машин. Тёмную улицу освещали фонари, машин становилось всё меньше и меньше, а людей и вовсе не было видно. — «Мы знаем, что мы есть, но не знаем, чем мы можем быть», — произнёс пианист, чего Хайд совсем не ожидал. — Ты в порядке? Какие-то странные чувства просятся выйти наружу, но что-то определённо мешает, и это раздражает брюнета. Что может быть не так? Он заболел или это из-за стресса? — Я пойду спать, — наконец произнёс Лихт, уже направляясь к кровати. Хайд, принявший образ ежа, побежал за пианистом и сел возле кровати, смотря Ангелу в глаза. — Можешь поспать рядом, — прозвучал тихий голос Тодороки. — Ложись около подушки. Жадность был действительно удивлён поведением брюнета, но в этом были и плюсы. Например, в том, что его не били и не кричали за просто так. Ночь. Хайд уже давно заснул, а Лихту не спалось. И всё же концерт был не таким, каким представлял себе Тодороки. И явно своим результатом он был недоволен. Где-то недотянул, где-то ошибся. Это какое-то диминуэндо в его музыкальных способностях. Пианист нежно гладил рядом лежащего ежа. И вдруг он понял, те чувства — любовь? Лихт почувствовал некое тепло от того, что находится с тем, кто будет рядом и поддержит. Все силы Ангела ушли на разгадку этих чувств, а сейчас заставили сердце биться чаще, лицо горело, а мысли были заполнены только этим, может и безмозглым — как иногда выражался Лихт, — но любимым ежом. Это настоящее крещендо его чувств.