Хана(хаки)зава

Дверь в цветочный магазин отворяется с легким скрипом. Молодой человек тихо проскальзывает внутрь, стараясь, чтобы дверь не задела колокольчик, вдыхает застоявшийся воздух и, найдя небольшую коробку, ставит её в щель у двери. Свет, проскользнувший в неё, освещает свежие розы в воде, кадки с яблонями сбоку от прилавка, и светлые волосы уткнувшегося в подарочные упаковки носом Минегиши. Он имеет на это полное право — рабочий день закончился, и Теруки хмыкает, пододвигая к деревянному столу табурет и садясь на него. Он не помнит, как так вышло, что они с Минегиши стали зависать по вечерам, говоря ни о чем, но это никогда не запланировано, так что он просто подождёт, проснётся ли эспер или же уйдёт ни с чем. В любом случае, ему нравится этот маленький цветочный магазин — едва ли десяток квадратов, и развернуться негде, зато пространство ощущается уютным и каким-то своим. Через пару минут Теруки расслабляется. Откидывается на высокий горшок и смотрит, как лучи вечернего солнца проходят сквозь соцветия акации, словно прожигая прозрачные белые листья. Маленький лист подхватывается порывом ветра сквозняка и медленно опускается вниз. Он смотрит на него, наблюдая за маленьким танцем, пока акация наконец не приземляется ему на нос, а потом падает на губы. Как и у всех цветов, привкус у этого кисловатый. Теруки хочет сдуть его, как вдруг он слышит рядом с ухом тихое сонное: — Акация означает тайную любовь. И давится злосчастным лепестком. Минегиши смотрит на него рассеянным взглядом и легким движением закрывает дверь силами. — У тебя тут душно, — замечает Теруки, морщась от кислого привкуса. Он ощущает прилипший к гортани лепесток, и уже предчувствует веселье вечером, которой потратит, чтобы вынуть его. — Тут стоит кондиционер, не выдумывай, — отвечает Минегиши и недоуменно смотрит на часы. — Десять вечера? Ты что, сидел здесь все это время? — У меня были дополнительные, так что я только пришел, — Теруки не может сдержать улыбку, видя, что несмотря на показное недовольство, стоящая у тумбочки с чайником лиана уже вовсю орудует чашками и заварками. Получив свой женьшеневый чай, Теруки с удовольствием осознаёт, что Минегиши на разговор более чем настроен, и недельную нехватку в общении они с лёгкостью восполнят сейчас. Эспер достаёт свой лучший запас пуэра и коротко поясняет на вопросительный взгляд: — У меня в три встреча, поэтому засыпать снова не планирую. Как в школе? И Теруки начинает медленно рассказывать, по порядку, с ненужными подробностями, растворяясь в запахах и передающимся по венам тепле. Говорит о том, как чуть не завалил нулевой срез, как уже получил несколько приглашений на свидания от настырных девушек, даже считает нужным объяснить, почему был вынужден поменять галстук с голубого на более нейтральный синий. Из Минегиши хороший слушатель, а главное, ему действительно интересно, но достаточно всё равно, чтобы не лезть с советами в личную жизнь. Хотя за ними-то Теруки и приходит, вот ирония. Как и всегда, спустя минут двадцать, когда ежедневные радости перечислены, его речь становится менее насыщенной, паузы становятся длинее, пока он и вовсе не затихает, обхватывая чуть подрагивающими пальцами кружку и отводя взгляд. Сколько раз они ни заводят разговор, он чувствует жгучий стыд. От того, что говорит о чувствах вслух. От того, что вообще их испытывает. Но Теруки умный малый и понимает, что сам не разберётся в волне эмоций и даёт себе шанс выговорится при посторонних. У него есть друзья, но… Они все знакомы с ним. И даже если ребята будут не против, — он почти уверен, — возможно, они захотят помочь. Захотят, чтобы Теруки рассказал о своих чувствах, начнут подстраивать одиночные встречи и глупо хихикать в ожидании раскрытия и прочее, что обычно делают его воздыхательницы. Он не хочет быть таким. Не хочет напрягать своего друга и принуждать к чему-либо. Тем более Кагеяма-кун часто зависает с той девушкой, Цубоми, в которую, верно, все ещё влюблён… Он сконфужен. Раздражён из-за усталости. И зол, на себя, на мир и на всевысшую несправедливость. Теруки — один из многих. Он не первый, кто обнаруживает себя напрягающе долго смотрящим на его развёрнутые плечи и тающим, когда он начинает смеяться. Кагеяма счастлив, открыт, как никогда… Своими чувствами он запрет это в клетку. Шигео из тех птиц, что поют миру, требовать от него что-то большее… Непростительно. Грубо. Грязно. И Теруки продолжает смотреть в плавающие чаинки, пока Минегиши тяжело не вздыхает и не хлопает его по плечу: — Я ведь все знаю, чего ты сутулишься. Он кусает губу. — Я знаю, но… Я не хочу раскрывать эти чувства, понимаете? Не хочу. Но каждый раз. Когда он проходит мимо, мне хочется схватит его за руку, прижать и сказать все-все-все, что он только заслуживает, — его голос сбивается, руки дрожат, когда громкость нарастает и Теруки поддаётся эмоциям. — Он лучший и самый добрый. Кагеяма-кун буквально спас меня, я должен быть благодарен, но одна мысль, что с ним может появится кто-то другой… Не плакать. Это того не стоит. Его голос затихает. — Если с ним появится кто-то другой, то… Я думаю, каждый раз. Если с ним будет кто-то, один из многих… То почему им не могу быть я? Звучит отчаянно, и Теруки становится противно от самого себя. Высказанные сомнения не приносят облегчения, а понимающе-сочувствующий взгляд Минегиши вызывает лишь тошноту. Но эспер молчит, и Теруки ему премного благодарен: еще капля напряжения, и он просто взорвется, буквально или закатит истерику, жалея самого себя. Непозволительная глупая слабость, которая точно расстроит Кагеяму, если он узнает. И именно по этой причине он молчит и продолжит молчать. Его влюбленность, ревность и злость — только его проблемы, с которыми он справится, однажды. На это может понадобится еще пару десятков так бесед, и его отпустит. Не может же влюбленность продолжаться вечно, так ведь? Теруки вспоминает светлую улыбку и стискивает зубы. Взгляд самовольно падает на маленькую кадку рядом с ним. Белые лепестки колышутся на ветру, полупрозрачные в падающем свете. Акации означают тайную любовь. Глоток чая обжигает горечью, и Теруки желает, что дал ему передержаться. Главное, шутит он, чтобы его любовь не передержалась и поскорее ушла, прежде, чем сгниет, и Теруки начнет ненавидеть себя и лучшего друга. Он видел, как такое происходит, и не допустит. Ханазава Теруки не дурак, и держит ситуацию под контролем. Должен же его ум на что-то сгодится. Он убеждает себя, что все в порядке, сменяет тему, заговаривает с Минегиши о бытовых делах и старается не ерзать на стуле. Тревога не отпускает, когда они прощаются, и Теруки выходит на свежий воздух, вдыхая весну всеми легкими. Сакура, соль и холод. Очередной день пережит, время двигаться дальше. Он планирует еще зайти за документами к однокласснику, спросить расписание парикмахерской… Теруки жонглирует планами, отвлекается на мелочи и изо всех сил пытается изгнать Кагеяму из своей головы. Жаль, даже два эспера не могут с ним справиться. Как и галлон теплой воды — даже в конце дня, когда лепесток акации давно проглочен, ощущение горечи на языке преследует его, а гортань горит огнем, словно что-то маленькое, но колкое плотно застряло в горле. Теруки не обращает на это внимания. Нервы расшалились, думает он и приступает к домашней работе. Он занимается ей до середины ночи и, изнеможденный утренними делами и болью в горле, засыпает на рабочем месте. Утро встречает его в груде бумаг запахом пота, ломотой в теле и покалыванием в носу. Он чихает, тетрадные листы переворачиваются, ручка скатывается со стола и падает, а Теруки сонно моргает и пытается вспомнить, была ли у него когда-то аллергия. Причем не на пыль (он держит квартиру в чистоте), а на что-то легко цветочное, с очень знакомым запахом. Теруки берет платок, вновь чихает, и удивлением видит лепестки акации в складках ткани, свежие и мягкие как только-только распустившиеся почки. Странно, думает он, неужели он вчера задел растение и принес связку лепестков в рукавах формы? Он удовлетворяется объяснением и начинает собираться в школу. То, что лепестки местами окрашены в алый, ускользает от его внимания.