В некотором смысле это всё та же древняя идея о падшем ангеле, не так ли? Это Бог и Люцифер. — Дж.К. Роулинг
До того часа, когда Дьявол пал, Бог считал его прекрасным. —Артур Миллер
***
Ты встречаешь его на кладбище. Позже это покажется тебе пророческим. Твоя мать умерла месяц назад, и твои мечты теперь также мертвы. Ты приходишь на могилу на рассвете, чтобы сотворить цветы у её надгробия — оплакивая свою мать, оплакивая своего отца, оплакивая свои упущенные возможности. Лишь поднявшись с колен, ты замечаешь на противоположной стороне светловолосого незнакомца, склонившегося у другой могилы. Ты точно знаешь, у какой именно. Он встаёт, и солнечные лучи сверкают на его золотистых волосах, обрамляя их, словно нимб, когда он оборачивается, почувствовав на себе твой взгляд. Его голубые глаза встречаются с твоими, и ангельское лицо освещает блистательная, ослепляющая улыбка. Так всё и начинается: двое молодых людей, встретившихся взглядами посреди моря надгробий. «Ты, должно быть, Альбус Дамблдор, — говорит он лёгким, почти музыкальным, голосом, с лёгким, почти незаметным, акцентом. — Я многое слышал о тебе». Ты ничего не знаешь о нём, об этом ослепительном мальчишке, паломнике к могиле Певерелла, об этом ангеле Смерти, явившемся тебе на небольшом церковном кладбище.Ты же хочешь знать всё. И неожиданно чувствуешь себя живым. «Только хорошие вещи, я надеюсь», — отвечаешь ты. Он смеётся. Это дикий, волнующий смех. От него твои кости гудят, а кровь поёт. От него ты забываешь, как дышать. «Великие вещи». Он подходит ближе, переступая через надгробия, и его глаза не покидают твоих. «Мне кажется, мы с тобой станем хорошими друзьями». Подойдя так близко, что ты мог бы коснуться его, если бы только посмел, золотой незнакомец поднимает изящный палец и проводит им в воздухе, оставляя сверкающий след заклинания. Нарисованный символ сияет между вами пару мгновений и исчезает: Палочка, Камень и Плащ. Знак Даров Смерти. Когда ты снова переводишь на него взгляд, его глаза, на полтона светлее твоих, смотрят пугающе пронзительно. Его взгляд вопрошает — бросает вызов — а ты никогда не мог устоять ни перед тем, ни перед другим. Ты придаешь своему лицу самое нечитаемое выражение. «Так ты в поисках». Он кивает, выглядя довольным и ни капли не удивленным: всё написано на его лице, безо всяких масок. «В поисках, да. Величайших». Он указывает в сторону деревни, мимо церкви, мимо могилы Певерелла: «Пройдёшься со мной?» Да, думаешь ты тотчас же. Да, ты пройдешься с ним до деревни. Да, ты пойдешь за ним куда угодно. Ты проглатываешь эти слова. «Кто ты?» «Геллерт, — просто отвечает он, с очередной веселой, преображающей улыбкой. — Геллерт Гриндевальд». Его имя тотчас же становится твоим любимым заклинанием. Он наклоняется ближе и называет твоё, словно в пророчестве: «Однажды, Альбус Дамблдор, весь мир узнает наши имена».***
Геллерт, конечно же, всё меняет. Геллерт спускается на твой причудливый, тихий город, словно грозовая буря — ломая традиции, бросая вызов условностям, искореняя всё обыденное. Его прошлое загадочно, его биография туманна: кажется, будто он возник в Годриковой Впадине в одночасье — дикий взрыв почти сверхчеловеческой красоты и харизмы, сотканный из солнечных лучей, покрытых чистым золотом. Магловские девушки сражены им; магички — тем более. Они волочатся за ним по узким деревенским улочкам, толпятся вокруг него, прихорашиваются и борются за его внимание, но Геллерт неизменно смотрит мимо них. Геллерт, неизменно, находит тебя. Геллерт — это солнце, и с самого начала ты, как и множество других планет, вращаешься вокруг, в ловушке его гравитационного притяжения; но ты ярче их, ты самый яркий, и он освещает тебя ярче всех. «Освещать», возможно, слишком скучное слово. Геллерт не просто сияет — Геллерт пылает, затмевая всё вокруг себя ослепительной силой своего бытия. И когда он устремляет на тебя этот благостный взор, все твое тело оживает ради него — разгораясь изнутри, обращая в свет кровь в твоих жилах.***
«Альбус, — сообщает Батильда Бэгшот своему внучатому племяннику за чаем, пока тот слушает с улыбкой, забавляясь, — в прошлом году стал лауреатом премии Варнавы Финкли». «Знаю, тётя Батильда, — отвечает Геллерт, бросая улыбку в твою сторону. — Ты уже рассказала мне всё о своём знаменитейшем соседе и его чарах». Он переводит взгляд на место, где ты сидишь, и медленно добавляет: «О большинстве, во всяком случае. Кое-какие ты не сочла должным упомянуть». «А упоминала ли я, — продолжает Батильда, не замечая, как слегка покраснели твои щёки, и побелели пальцы, крепко сжимающие чашку чая, — что он был избран Представителем Молодёжи в Визенгамоте?» «Профессор Бэгшот, пожалуйста, — перебиваешь ты, разгорячаясь, — я ценю вашу признательность—» «О да», — отвечает Геллерт со смехом в голосе. Батильда ласково поглаживает тебя по ноге. Ты замечаешь, как Геллерт задерживает взгляд на этом жесте. «Альбус слишком скромен. Так что хвастаться его достижениями — мой удел. Слышал, «Современная Трансфигурация» присудила ему звание самого многообещающего дебютанта за статью о—» «Ниспровержении принципа квази-доминирования материализованных животных путем межвидовой трансфигурации», — заканчивает Геллерт, смещая фокус внимания со своей двоюродной тётки на тебя, словно узкий, сконцентрированный луч заклинания. Это кружит тебе голову. «Читал её. Потрясающее понимание теории созидания редких магических тварей, хотя сомневаюсь, что эта теория работает на практике. Безусловно, если бы материализация существ вроде феникса была возможна, кто-нибудь уже давно бы это сделал». У тебя возникает отчётливое ощущение, что он бросает тебе вызов. Снова. «Меня не особо интересует то, что было возможно раньше. Гораздо интереснее невозможное». Ты довольно улыбаешься, делая очередной глоток сладкого чая Батильды. «Но это лишь моё скромное мнение». Уголки рта Геллерта приподнимаются. «Твоё мнение не может быть скромным», — замечает он, постукивая пальцами по чашке, по стулу, по своей ноге. Геллерт всегда в движении. Геллерт неудержим. «Меня не особо интересует скромность». Прежде чем ты успеешь ответить, он поднимает свою чашку, торжественно произнося подобие тоста: «За стремление к невозможному». «Ох, Геллерт, — снисходительно усмехается Батильда. — Альбус, я думаю, ты окажешь на него хорошее влияние. Если бы он тратил хотя бы половину того времени, что и ты, на чтение моих учебников истории—» «Я не хочу читать историю, — перебивает Геллерт, разом допивая оставшийся в чашке чай.–Я хочу творить историю». Ты встречаешься с ним глазами, и на этот раз — твоя очередь бросать вызов. «Как насчёт и того, и другого?»***
Изящные пальцы Геллерта танцуют над твоими книжными полками, словно вызывая заклинание — мимо «Теории магии» Уоффлинга, «Алхимии, древнего искусства и науки» Пиритса, «Новой теории нумерологии» Карузоса, и, наконец, «Истории Хогвартса» и «Истории магии» его двоюродной тётушки, и на губах его играет полуулыбка. «Ты вообще читаешь что-нибудь кроме истории и теории магии?» Ты поглаживаешь подбородок, словно прикидывая. «Магловские писатели считаются?» Геллерт кривится так, будто не может решить, рассмеяться ему или нахмуриться; будто не может понять, шутишь ты или нет. «Не особо, полагаю». Ты наклоняешься за книгой на нижней полке и открываешь страницу с закладкой. «Неповиновение, в глазах всякого, знающего историю, — читаешь ты, — является первородной добродетелью человека. Именно неповиновение движет прогрессом; неповиновение и бунт». Геллерт выгибает белокурую бровь, и ты улыбаешься: «Оскар Уайльд. Осмелюсь сказать, что ты весьма похож на него». «Уайльд, — повторяет Геллерт. — Об этом магловском писателе я слышал». Он бросает на тебя острый, обжигающий взгляд. «Его посадили в тюрьму». «Да, — невозмутимо отвечаешь ты. Твое сердце бьётся чаще — но, с другой стороны, оно всегда так бьётся, когда Геллерт поблизости. — Он не подчинился. Он взбунтовался». Пронзительные голубые глаза Геллерта впиваются в твои, будто могут прочесть твои мысли. (Не могут, успокаиваешь ты себя. Ты спрашивал. Ты единственный легилимент из вас двоих, и ты никогда бы не вторгся в его мысли без приглашения. А он не приглашал). «Маглы, –тихо говорит он, — предпочли бы, чтобы он скрывался в изгнании — не имея возможности быть самим собой, выражать свой талант, любить того, кого он любил». Он изучающе смотрит на тебя, блуждая взглядом по твоим чертам со странным, задумчивым выражением. «Может ли любовь быть неправильной? Любовь, единственная магия, дарованная маглам?» «Нет, –ты нервно сглатываешь сердце, поступающее к твоему горлу. — Любовь всегда права». «Как и магия, — напряженно отвечает Геллерт, и в его собственном тоне слышится нарастающее волнение. — Скрытность же… Скрытность — неправильна. Быть вынужденным скрывать свою природу из-за боязни разоблачения, из-за страха наказания — вот что неправильно». Воздух вокруг него практически трещит магией, пока он вышагивает по твоей комнате. Невозможно отвести взгляд, когда он такой — гипер-оживленный неумолимой энергией, словно неистовое, безумное пятно. «Ты и я, Альбус…– его улыбка настолько обезоруживает, что ты не удивился бы, если бы твоя палочка перелетела через всю комнату, –…мы всё исправим».***
С нетерпением и раздражением ты смотришь, как позвавший тебя на кухню Аберфорт вычищает грязь из-под ногтей, пытаясь избежать твоего взгляда. «Если тебе есть что сказать, дорогой брат, то говори прямо». «Я не желаю видеть его рядом с ней, — произносит он наконец, поднимая глаза, чтобы смерить тебя вкрадчивым взглядом, полным намёка. — Я не желаю видеть его в этом доме». «Почему нет? — срываешься ты. — Он уже знает, что случилось, от Батильды—» «Дело не в этом, — хрипло отвечает Аберфорт. — Он опасен». Ты моргаешь, опешив. Что бы ты ни ожидал от него услышать, так уж точно не это. «Я слышал в деревне разговоры—его исключили. Из Дурмстранга. Что, во имя Мерлина, должен был натворить маг, чтобы его исключили из Дурмстранга?» Он делает паузу, заметив твоё мимолетное удивление. «Что, не знал? — он презрительно фыркает. — Разве вы двое не рассказываете всё друг другу? Вечно прячетесь в твоей спальне, нашёптывая друг другу секреты, как хихикающие девчонки—» «Ариана девчонка, — ледяным тоном перебиваешь ты, — и она гораздо опаснее, чем ты и я вместе взятые». Ты одариваешь Аберфорта своей самой чарующей, самой раздраженной улыбкой: «Уверен, что она сладит с Геллертом Гриндевальдом». Ты поворачиваешься на пятках и, не говоря больше ни слова, следуешь вверх по лестнице к своей комнате, распахивая дверь, возможно, с чуть большей силой, чем следовало бы. Вид Геллерта, развалившегося на твоей кровати — разбросанные по подушке золотые волосы, длинные ноги, растянувшиеся по твоим простыням — выбивает воздух из твоих лёгких. Вокруг него раскиданы вскрытые свитки и листы пергамента, один из которых он держит в руках с взволнованным блеском в глазах. «Международная Алхимическая Конференция приглашает тебя представить свою работу в Каире?» Он нашёл твою почту. «Невежливо шпионить», — невозмутимо отвечаешь ты, взмахивая палочкой, чтобы собрать бумаги и вернуть их в раскрытый ящик твоего стола. Геллерт элегантно фыркает. «Невежливо томить в ожидании величайший ум волшебного мира последних четырёх столетий, и всё же, ты проигнорировал все приглашения Николаса Фламеля посетить Париж за последние два месяца». Он вскакивает с кровати и подходит к тебе, взволнованный, с последним письмом Фламеля в руках. «Ты должен поехать, мы должны поехать—» «Не могу», — категорически отвечаешь ты, стараясь не замечать, как твоё сердце загорается на слове мы. «Мне нельзя в Париж… И в Каир нельзя… Я не могу уехать из Годриковой Впадины». «Можешь, конечно, — усмехается Геллерт. — Этот город слишком мал для такого ума—эта страна слишком мала—» «Не могу», — повторяешь ты снова, на этот раз громче—морщась от своего резкого тона. Геллерт изучает тебя, нахмурившись: «Почему же?» Он подходит ближе, откладывая в сторону письмо. «Ты можешь рассказать мне, Альбус, –говорит он мягко, осторожно кладёт руку на твоё плечо и как будто бы не замечает, как ты напрягся от прикосновения. — Ты можешь рассказать мне что угодно». Он так близко, что можно почувствовать его теплое дыхание на твоих губах, сладкое, как чай Батильды. «Возможно, проще будет показать».***
Когда Геллерт входит в комнату Арианы, та отскакивает назад, бросая игрушки и прижимая колени к груди, глядя на него широкими, испуганными глазами. Ты спешно подходишь к ней, заключая в объятья. (Она сжимается, как всегда. У Аберфорта это лучше выходит). «Ариана, это Геллерт, — говоришь ты, успокаивая. — Он тебе понравится. Мне он нравится». Геллерт улыбается тебе, и ты краснеешь, не смея и думать, почему. «Привет, Ариана, — говорит Геллерт, наклоняясь, с приятной, грустной улыбкой. — Моя тётя Батильда тебя очень любит». Ариана принимает его с сомневающимся, испытующим выражением лица. «Золото», –произносит она тихо, протягивая дрожащую руку, чтобы коснуться локонов Геллерта. Странный укол ревности пронзает тебя, когда он позволяет ей провести пальцами по своим волосам, а затем касается её волос в ответ, подмигивая: «Красное золото — ещё лучше». «Ариана, — вежливо говоришь ты, — Аберфорт там, внизу». Большие, яркие глаза твоей сестры загораются при упоминании имени. Ты пытаешься не дать этому уязвить тебя. «Почему бы тебе не помочь ему покормить коз?» «Козы», — радуется Ариана, позволяя тебе поднять её и проводить до двери. На полпути она оглядывается на Геллерта, затем на тебя, и с застенчивой улыбкой тянет тебя вниз, чтобы прошептать на ухо: «Ты ему тоже нравишься». Ты закрываешь за ней дверь и выжидаешь, пока с щек сойдёт румянец, прежде чем обернуться. В глазах Геллерта кипят слёзы. «Она была—есть— такая сильная, — говорит он резким, приглушенным голосом. — Я почувствовал это — всю подавленную, сдерживаемую магию, кипящую под её кожей». Геллерт качает головой, уставившись на разбросанные по комнате игрушки. «Оно снедает её, Альбус. Оно сжигает её заживо, изнутри». Он поднимает брошенную игрушку, куклу, и касается её выцветших светлых волос. «То, что случилось с Арианой — вот что происходит, когда маглы встречают нечто непонятное, нечто, что они не могут контролировать». С щелчком пальцев Геллерта голова куклы отваливается. «Они ломают это». «Теперь ты видишь, почему я должен остаться». Ты щелкаешь пальцами в свою очередь, чиня куклу, и ощущаешь, как та тупая, свинцовая пустота, что грозила поглотить тебя до того, как появился Геллерт и вернул тебя к жизни, снова приближается. «Я не могу оставить её — не сейчас, а может и никогда. На мне лежит ответственность за неё с Аберфортом». «Я не позволю этому месту украсть твой гений так же, как оно украло её магию, — горячо протестует Геллерт. — Я не позволю вам обоим оставаться здесь, взаперти». «Ничего не поделаешь, Геллерт, — отвечаешь ты тихо. — Всё это уже никак не исправить». «О, есть один способ». Твёрдый взгляд Геллерта находит книгу у тумбочки Арианы, старую и изношенную годами чтения и перечитывания: Сказки Барда Бидля. «Три способа, — говорит он, оборачивая на тебя пристальный взгляд, в котором пылает страсть и целеустремлённость. — И мы их найдём».***
Геллерт пользуется магией как художник. В его руках заклинания — это краска, и мазки его палочки создают шедевры прямо из воздуха, смешиваясь и сливаясь в яркую композицию света и цвета. Дуэльная практика между вами — не битва, а вальс. Геллерт будто танцует: каждый шаг сделан в такт только ему слышной музыке, каждое движение исполнено точной, плавной, хореографической грации. Ты вторишь ему шаг за шагом, заклинание за заклинанием, и лес — ваш бальный зал. После, тяжело дыша, вы растягиваетесь на траве, глядя на сияющее сквозь ветви деревьев солнце. «Это первая моя дуэль, — говоришь ты, не задумываясь, –окончившаяся вничью». Ты оглядываешься на него с усмешкой, всё ещё распалённый магией и опьяняющим азартом сражения в полную силу — свою, и, на этот раз, в полную силу противника. «Определённо приятно, наконец, найти себе достойное испытание». Геллерт приподнимается на локте, одаривая тебя одним из своих завораживающих взглядов. «Наконец найти себе равного». Он чертит знак Даров Смерти на обнаженной полосе груди, видимой из-под расстёгнутого ворота твоей рубашки, и его пальцы оставляют за собой мерцающий свет заклинания — делая твою кожу его холстом. Ты едва дышишь, когда он заканчивает с ухмылкой: «Я разделяю это чувство». Он откидывается назад прежде чем ты успеваешь ответить, поворачиваясь в сторону яблони, укрывающей вас от солнца. Он великолепен в профиль: тонкие, классические изгибы его лица выглядят эфемерными в мягком дневном свете. Лениво манящим жестом он срывает с ветки спелое красное яблоко, и оно опускается в его протянутую руку. Ты завороженно смотришь, как Геллерт подносит его ко рту и кусает — очарованный тем, как блестит сок на его губах, как движется его горло, когда он жуёт и проглатывает. Когда он протягивает его тебе, ты откусываешь. Геллерт улыбается и съедает ещё кусочек с того места, где ты откусил, прожигая своими голубыми глазами твои, и между собой вы доедаете яблоко. Он без слов испаряет огрызок и облизывает пальцы; ты сидишь неподвижно, ощущая касание его плеча и острую сладость на своём языке. «Расскажи мне секрет», — неожиданно говоришь ты, вспоминая насмешку Аберфорта, эхом звучащую в твоей голове. «Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю». «Что-нибудь, чего ты не знаешь?» Он пихает тебя локтем, поддразнивая. «Список будет довольно коротким». Ты толкаешь его в ответ, улыбаясь, в ожидании ответа. «Ладно, вот кое-что», — произносит он наконец, садясь лицом к лицу с тобой. «Знаешь, почему я начал свои поиски?» «Нет». Ты внезапно понимаешь, как сильно хочешь это узнать. Почему Дары зажгли Геллерта так же, как и тебя? Что пробудило в нём жгучую потребность стать повелителем Смерти? «У меня есть миссия», — говорит Геллерт, понижая голос, словно говоря о чём-то священном. Праведность, которую он излучает, заставляет тебя думать об ангеле мщения, либо о пророке. «Чтобы выполнить её, мне нужны Дары, мне нужен—» Он делает паузу. «Ты». У тебя перехватывает дыхание. «Я не могу сделать то, что должно, в одиночку, но с Дарами, вместе с тобой… твоим талантом, одарённостью, твоим гениальным умом…» Он неуловимо наклоняется ближе, будто притягивая тебя к себе, словно заклинанием. «Мы должны завершить поиски—вместе». Неотвратимая тяга между вами возрастает. «Вместе мы неостановимы». Когда ты находишь в себе способность говорить, то произносишь: «Что за миссия?» «Маглы», — отвечает Геллерт отчётливым, резким тоном. «Их нужно остановить, Альбус, и мы должны быть теми, кто остановит их. Если этого не сделать, они уничтожат нас, уничтожат всё — положат конец всей жизни на этой планете». Он бросает на тебя многозначительный, зловещий взгляд. «Я видел это». «Ты провидец?» Ты смотришь изумлённо, и он кивает. «Что ты видел?» «Войну», –отвечает он прямо. «Войну, которая положит конец всем войнам, и войну ещё хуже, следом за ней. Долгие годы всемирной бойни и разрушения…» По его телу пробегает заметная дрожь, и он глубоко вздыхает, закрывая глаза. «Куча голодающих, горящие трупы». Он открывает глаза и говорит твоими словами: «Возможно, будет проще показать тебе». На твой вопросительный взгляд Геллерт кивает, и ты тяжело сглатываешь. «Легилименс». Мир распахивается. Волны солдат, уничтожаемых новым, неотвратимым оружием; толпы женщин и детей, растерзанных неостановимыми армиями. Взрывы, падающие с небес и поднимающиеся из океанов. Призраки скелетов, сваленных в канавы; стены и заборы, запирающие иссыхающих заключенных вместе с мёртвыми. Печи, полные тел, горящих, горящих, горящих. Целый город, стёртый с лица земли, превращенный в дым и пепел. Ты дрожишь, вырываясь из его мыслей. «Сколько погибших?» — слышишь ты свой голос, звучащий слишком слабо для твоих ушей. «Тысячи—сотни тысяч—?» «Миллионы, — твёрдо отвечает Геллерт, — и многие миллионы после». Он качает головой, глядя на охвативший тебя ужас. «Грядущий век будет самым кровавым в человеческой истории, но и он не сравнится с тем, что будет потом. Когда маглы устанут убивать самих себя, они убьют планету. Их дым, отходы, газы, останки давно умерших существ, которые они добывают, чтобы заправлять свои машины — всё это опустошит Землю настолько, что ты не можешь себе и представить». Он смотрит мимо тебя, на зелёные просторы деревьев вокруг вас — устремляя свой взгляд в будущее, которого ты не видишь. «Неописуемая катастрофа, Альбус; абсолютное уничтожение. Моря поднимутся. Воздух превратится в яд. Они сожгут себя заживо, и мы сгорим вместе с ними». «Если мы не…» — твои слова звучат как отчаянный, тихий вопрос, и Геллерт кивает. «Если мы не остановим их». «Спасём от самих себя», — поспешно отвечаешь ты. «Будем направлять их, поведём за собой, покажем лучший путь—» «Будем сдерживать их», — поправляет Геллерт. «Контролировать их, раз сами на это не способны». «Править ими, — говоришь ты медленно, — при помощи магии». Его глаза загораются, когда ты заканчиваешь: «Ради общего блага». Проходит несколько долгих, томительных секунд, прежде чем Геллерт продолжает: «Там не только смерть и тьма. Я видел гораздо большее». «Что же ты видел?» — спрашиваешь ты снова, затаив дыхание, слыша его пылкий ответ: «Нас. Нас с тобой, вместе, освещающих этот путь магией — самых обожаемых, самых устрашающих, самых могущественных. Мы станем великими, Альбус. Я видел это. Величайшими волшебниками, что когда-либо жили». Рука Геллерта обхватывает твою шею, прежде чем успеваешь заметить, и ты подаёшься навстречу этому прикосновению, оказываясь в его плену. Его губы всего в нескольких дюймах от твоих, когда он выдыхает: «Мы спасём этот мир». Ты падаешь в манящий океан его глаз, в этот раз даже не произнося заклинание. Вы вдвоём, создающие этот мир заново: раскрывающие все секреты мироздания. Вы правите как короли — как боги — как повелители Смерти. Милосердные и почитаемые; блистающие мудростью, обжигающие силой. Толпы склоняются пред вами в поклоне. Геллерт надевает кольцо на твой палец — Камень с выгравированным знаком Даров Смерти. Ты снова дрожишь, когда видение заканчивается — в объятьях Геллерта. «Вот тебе мой секрет», — говорит он мягко. «Я отправился в Годрикову Впадину не только за Дарами». Его сияющий взгляд скользит от твоих глаз к губам. «Я пришёл за тобой». Он целует тебя. Его рот мягко прижимается к твоему, а язык скользит по твоим губам, яблочный на вкус, и что-то, скрытое глубоко внутри тебя, стремительно расцветает. Он целует тебя, и ты—ты целуешь его в ответ. Глубже, сильнее, ненасытнее; будто ты уже делал это прежде, будто ты точно знаешь, что делаешь, будто ты всегда берёшь именно то, чего желаешь… И сейчас, всё, чего ты желаешь — это он. Геллерт стонет в твои губы, вплетая руку в волосы, а второй хватает ворот твоей рубашки, притягивая ближе к себе. Его золотые локоны скользят между твоих пальцев, как шёлк, и желание обжигает твою кожу огнём, когда тепло Геллерта проникает в тебя, разжигая пламя. Он прикусывает твою губу, рука усиливает хватку в твоих волосах– и перед твоими глазами кружатся звезды. Это магия, настоящая магия. Это откровение. Нет заклинания могущественнее, чем восторг, взрывающийся в твоей груди от звука своего имени, сбивчиво выдыхаемого Геллертом; нет чар пленительнее, чем ощущение его кожи, касающейся твоей; нет волшебства более захватывающего, чем переплетение янтаря и пепла на траве. Нет ничего—ничего—кроме этого.***
Сегодня на кладбище пасмурно, но тебе не нужна хорошая погода — рука Геллерта обвивает тебя, и на сердце становится светлее, а небо сияет ярче, чем когда-либо. Ты, как обычно, сотворяешь цветы на могиле, но на этот раз не чувствуешь траура — скорее, завершение чего-то; больше не конец твоих мечтаний, а новое начало. Рука Геллерта сжимает твою, а затем проводит пальцем по выгравированной на надгробии надписи. «Ибо где сокровище ваше, — читает он тихо, — там будет и сердце ваше». Его пальцы останавливаются в конце строфы. «Из их Библии», — бормочет он, оборачиваясь к тебе с испытующим взглядом. «Она была религиозной, твоя маглорожденная мать?» Ты киваешь. «В детстве, — рассказываешь ты, — отец читал мне сказки Бидля, а мать — библейские предания. И почему-то волосатые сердца колдунов и Дары вселяли меньше страха в моём юном сердце». Ты чувствуешь, как сила взгляда Геллерта смещается с надгробия к тебе. «Магия для моей матери, — спокойно поясняешь ты, — была божественным даром, удивительным и страшным». Ты нащупываешь палочку в своем кармане. «Мы, смертные, должны быть осторожными, будучи наделенными такой силой». «Она боялась собственной природы, — говорит Геллерт, сжимая губы в тонкую линию, — и видеть эту же природу в тебе». Ты бросаешь на него удивленный взгляд, вспоминая, как мать стояла по ночам у твоей постели, сжимая в руках крест, который всегда носила на шее, и читала молитвы, словно заклинания. Твоя мать — боялась тебя? Тебя, унаследовавшего осторожность и расчетливость матери, вкупе с собственными бескрайними амбициями: своей неутолимой жаждой получить всё больше и больше знаний, больше и больше магии, больше и больше богоподобной силы. Не простого, прямолинейного Аберфорта, с отцовской любовью к фермерству и бутылке огненного виски у костра. Не милых чудес маленькой Арианы — исцеляющей раненых животных, превращающей сухие листья в бабочек. До тех пор, пока не… До тех пор. «Но ты, Альбус, — продолжает Геллерт, — Ты, Аберфорт и Ариана…» Он переводит указующий перст с надробия на твою грудь и кладёт руку напротив сердца. «Вы были её сокровищем». Острый импульс удовольствия пробегает по тебе, когда волшебные пальцы Геллерта следуют за твоим сердцебиением, двигаясь вверх, чтобы вывести знак Даров Смерти на пульсирующей точке у твоего горла. Он прижимает губы к коже, наклоняясь и выдыхая в твоё ухо: «И когда мы вернём её — когда мы воскресим её, словно сына её магловского бога — она наконец познает, каково это — иметь сына, который может творить чудеса». Он тащит тебя к могиле Певерелла и прижимает к камню в страстном поцелуе, скрывая дезиллюминационным заклинанием ото всех глаз, кроме Смерти. Вы целуетесь, пока не начинают звонить церковные колокола, пока не пробуждается вся деревня; и ещё немного — у узкой кладбищенской калитки, которую называют воротами поцелуев — и невидимый смех Геллерта наполняет твой рот. Вы могли бы продолжать это вечно, думаешь ты: ты и Геллерт, в неразрывном сплетении. Восставшие против Смерти, не подчинившиеся законам маглов, Бога и природы, наслаждающиеся магией и друг другом. Весь мир подождёт. Весь мир будет вашим.***
Аберфорт ничего не говорит, когда Геллерт спускается вместе с тобой и присоединяется к завтраку — лишь накалывает омлет с особой злостью. Ариана смотрит своими ярким, проницательными глазами как Геллерт, подмигивая, наполняет её бокал соком при помощи невербального заклинания левитации, расправляясь тем временем с колбасками. «Ваш брат, — сообщает он твоим родственникам в перерывах между укусами, — показывал мне, как лучше пользоваться моей палочкой». Ты закашливаешься, поперхнувшись беконом. «Он одарён в искусстве позиционирования и движения кистью не меньше, чем во всём остальном, — продолжает Геллерт, ярко улыбаясь, — но у нас в Европе предпочитают более вольный, нестрогий стиль в заклинаниях, так что я борюсь с этой английской… чопорностью. Честно говоря, не припомню кого-либо, настолько твёрдого в этом вопросе». Аберфорт негодует. Ты сосредоточенно намазываешь маслом тост, делая вид, что в мире нет занятия увлекательнее. «И когда именно, — спрашивает Аберфорт сквозь зубы, — ты возвращаешься в Европу?» «Надеюсь, скоро, — тотчас же отвечает Геллерт. — Приключения не ждут, а я уже нашел в Годриковой Впадине всё, что хотел». Он сжимает твою ногу под столом, лукаво добавляя: «Может, Альбус составит мне компанию». Ариана беспокойно всхлипывает, когда Аберфорт ударяет вилкой с такой силой, что стол вздрагивает. «Что?» Ты бросаешь на Геллерта предупреждающий взгляд. «Геллерт, как всегда, полон диких идей». Затем поворачиваешься к Ариане и успокаивающе кладёшь свою руку поверх её, говоря со всей серьёзностью: «Я бы никогда не ушёл без тебя». Ариана решительно кивает. «Приключение». Улыбаясь, ты тянешься за джемом — и Аберфорт, достаточно разгневанный для редкого проявления невербальной магии, взмахивает рукой и переворачивает его, измазывая тебя в клубничном варенье. На секунду все напряжённо замирают. Встретив взгляд Аберфорта, Геллерт подносит твою руку к губам и погружает палец в свой рот, слизывая джем — не прерывая с ним зрительного контакта. Твоя кожа внезапно становится обжигающе горячей. Аберфорт вскакивает так резко, что переворачивает стакан Арианы, отчего она начинает реветь. Ты убираешь пролитый сок и варенье при помощи магии, пока он пытается её успокоить. Наконец рыдания сходят на тихие всхлипы, и она угрюмо поднимается наверх в свою комнату, громко хлопая дверью. Продолжавший тем временем завтракать Геллерт доедает последнее яйцо и откидывается назад, вытирая рот. «Отличная стряпня, Аберфорт», — довольно произносит он. «Думаю, ты нашёл своё призвание». Лежащий на столе нож для масла подрагивает, и на мгновение ты забываешь как дышать, уверенный, что сейчас он полетит прямо Геллерту в глаз. «Альбус, — бросает твой брат, продолжая смотреть на Геллерта, — На пару слов». Аберфорт с гневом выходит через заднюю дверь во двор, и ты, бросив взгляд на Геллерта, лишь пожимающего в ответ плечами, идёшь следом. Как только ты выходишь, Аберфорт практически вжимает тебя в дверь. «С ума сошёл? Последних мозгов лишился, эгоистичный ты, высокомерный паршивец—» «Если ты позвал меня только чтобы оскорблять, — холодно отвечаешь ты, — то я, пожалуй, вернусь в дом». Аберфорт фыркает. «Ах, конечно, к Геллерту, который никогда не оскорбит тебя, потому что слишком глубоко в твоей—» Ты направляешь палочку в его грудь, становясь в идеальную дуэльную стойку быстрее, чем успеваешь вдохнуть. Аберфорт ошарашено отступает. «Что именно, — произносишь ты холодным, взвешенным тоном, — между мной и Геллертом тебя не устраивает?» Аберфорт качает головой, пристально глядя на твою палочку. «Вы вдвоём…» Он пожимает плечами, не в силах посмотреть тебе в глаза. «Это противоестественно». «Противоестественно». Ты сохраняешь спокойствие в голосе, но за ним скрывается поток сдержанной ярости, угрожающий прорваться и заполнить собой твои чувства, угрожающий утопить вас обоих — тебя и брата. «Противоестественно, Аберфорт? Может, совокупляться с козами для тебя было бы естественнее». Аберфорт делает два шага вперёд, пока наконец твоя палочка не упирается ему в грудь. «Ариана в Европу не поедет, — говорит он полным отвращения голосом, — ровно как и ты». Ты молча убираешь палочку, прежде чем успеешь пожалеть, что не сделал этого, и направляешься в дом. «Ты спросил его про Дурмстранг?» Держась за ручку двери, ты останавливаешься, не оборачиваясь. Позади слышится низкий, невесёлый смешок. «Так я и думал». Ты оставляешь его в саду и находишь Геллерта в своей комнате за письменным столом, изучающим твоё первое издание Бидля, как ни в чём ни бывало. Когда ты входишь и закрываешь за собой дверь, он подзывает тебя и указывает на страницу. «Смотри. Самым точным переводом этой руны будет одержать верх, но в более поздней латинской версии используется слово повергнуть, а это может значить, что—» «Зачем ты провоцируешь его?» Геллерт поднимает взгляд, когда ты перебиваешь, задерживая его на тебе, и захлопывает фолиант. Ты взрагиваешь. «Зачем ты терпишь его?» Он встаёт и вскидывает руки в раздражении. «Ты лишаешь себя всего ради него, лишь бы он смог закончить своё обучение, а в благодарность что? Насмешки, неуважение, презрение». Он касается твоей щеки и добавляет, уже мягче: «Я не могу спокойно смотреть, когда тебя не ценят. Кто бы то ни было». «А почему ты не закончил своё обучение?» Рука Геллерта замирает на твоём лице. «Ты не выпустился из Дурмстранга», — продолжаешь ты, и твоё сердце гулко колотится. «Тебя исключили. Почему?» Широкие глаза Геллерта мечутся между твоими, и наконец он вздыхает, опуская руку. «Никаких секретов между нами, Альбус». Он садится на твою кровать, тянет тебя за собой и напряженно продолжает: «Я не говорил тебе, потому что не хотел, чтобы ты стал думать обо мне хуже. Ты, золотой мальчик Хогвартса — и я, вылетевший из Дурмстранга». Геллерт усмехается, коротко и горько. Ты берёшь его руки в свои — терпеливо, успокаивающе — и его глаза наполняются слезами. «Я применил проклятье», — сухо говорит он, вытирая глаза. «Собственного изобретения. Тёмное». Он выдерживает твой пристальный взгляд с бесстрастной мрачностью. «Очень тёмное». Пауза. «И не жалею об этом». Ты открываешь рот, но слова застревают в горле. Геллерт качает головой. «Они мучали мальчика, моего друга. Превратили его жизнь в ад». Хищная улыбка, которой ты никогда прежде не замечал, растекается по его ангельским чертам, заостряя углы его подбородка и скул, и от этого у тебя мурашки по коже. «Так что я устроил им ад в ответ». На секунду ты задумываешься, что бы ты сделал с теми, кто посмел бы навредить Геллерту. На секунду ты задумываешься, и кровь вскипает в жилах от одной этой мысли. «Понимаю», — говоришь ты тихо. Геллерт смотрит встревоженно, и ты прижимаешь губы к его лбу, всё так же упиваясь этой возможностью прикасаться к нему, когда тебе угодно. «Конечно я понимаю. Отец поступил так же». Ты поднимаешь бровь в ответ на удивленный вдох Геллерта, сухо сообщая: «Ты знал, что он ушёл — но не знал, почему? Так и думал, что Батильда опустит эту часть истории». Ты обращаешь взгляд на семейную фотографию на столе и чувствуешь, что Геллерт смотрит туда же вслед за тобой. «Он в Азкабане, пожизненно. За то, что сделал с теми, кто напал на Ариану». «Альбус», — шепчет Геллерт. «Мне жаль». Ты кладёшь голову ему на плечо, глядя, как отец подхватывает маленькую смеющуюся Ариану с сияющим добрым взглядом, и затем опускает — снова, и снова, и снова. Она была его любимицей, конечно же; а Аберфорт — вторым после неё. Отец никогда особо не знал, что делать с тобой — старшим чудо-ребёнком, предпочитавшим раритетные книги, иностранные деликатесы и экзотических магических существ, вместо скота на ферме и домашнего сливочного пива. Предпочитавшим разговоры с утонченными, знаменитыми наставниками общению со своим обычным, прямолинейным отцом, рассказывающим одни и те же байки, снова, и снова, и снова. Пошёл бы он на это и ради тебя? Думал ли он вообще о тебе, прежде чем совершить это — о старшем чудо-ребёнке, который тоже будет заперт в своей собственной тюрьме? На некоторые вопросы, — любила повторять твоя мать, когда ты задавал их слишком много, — лучше не знать ответов. Успокаивающее блаженство охватывает тебя: Геллерт проводит нежной рукой по твоим волосам, массирует кожу головы, останавливая ход твоих мыслей. Ты думаешь об этих умелых пальцах и уверенных губах, и о том, как он всегда точно знает, как заставить тебя стонать. «Твой друг, — уклончиво спрашиваешь ты, — мальчик, которого ты защищал, он был… Вы с ним были—» «Нет, Альбус», — перебивает Геллерт с нежной улыбкой. «Всего лишь друг». Он приподнимает твой подбородок, наклоняясь для поцелуя. «Только с тобой». Есть что-то священное в том, как ваши сердца бьются в унисон, когда ваша грудь соприкасается. Некий Дар свыше. Вы падаете на кровать в объятьях, и это –самая естественная вещь в мире.***
Ты так привык к присутствию Геллерта, что когда его нет рядом — когда у него дела с Батильдой, или у тебя с Арианой; когда ты лежишь ранним утром в одиночестве в своей комнате, прислушиваясь к звукам сов за окном — ты чувствуешь себя опустошенным. Вы договорились встретиться на городской площади час назад, чтобы наложить Конфундус на секретаря в мэрии и получить доступ к историческим записям, в надежде найти потомков Певерелла — но его нигде не видно. Могла ли Батильда найти одно из откровенных писем, которое Геллерт забыл сжечь, и раскрыть, наконец, истинную природу вашей дружбы? Или, может, один из жителей заметил вас в момент беспечности и доложил магловским властям? Или он уехал из города, не сказав тебе ни слова? Илиумер? Кажется, тебя заносит. Ты идёшь к дому Бэгшотов. Ты заворачиваешь за угол и останавливаешься при виде открывшейся тебе картины: Геллерт, притягивающий кого-то ещё на свою орбиту; близко наклоняющийся, чтобы шепнуть что-то этому кому-то на ухо, отчего она чуть не падает в обморок. Она. Эвелин Свэйн, красивая, фигуристая магловская девушка. Дочь приходского священника. «Альбус!» Она заметила тебя. Геллерт оборачивается с медленной, ленивой улыбкой. Ты можешь только гадать, что за выражение написано на твоём лице. «Я приглашала Геллерта в церковь», — нервно бормочет Эвелин, приглаживая платье и волосы. Она взволнована тем, что её застукали за флиртом — её, дочь священника. «Вам с братом мы тоже будем рады, конечно же. Нам не хватало вас с тех пор, как—» Она заливается краской, запинаясь под твоим холодным взглядом. «Я хотела сказать, нам вас не хватало, вот и всё». «Как мило с вашей стороны», — выдаёшь ты натянуто, глядя на Геллерта — улыбающегося. «К сожалению, Эва, — дразнит он, словно не замечая, как тебя передёргивает от звука её имени на его языке, — Альбус неисправимый грешник». Он прижимает её руку к своим губам, и она улыбается, краснея. «Я сделаю всё возможное, чтобы вернуть его к свету Божьему». Он кладёт руку на твои напряжённые плечи и уводит тебя, помахивая смеющейся Эвелин. Как только она скрывается из вида, ты уворачиваешься из его объятий. «Я ждал тебя», — говоришь ты; выходит громче и выше, чем ты хотел. «Целый час». «Я знаю». Геллерт виновато складывает ладони вместе. «Прости, Батильда не отпускала меня, пока я не прослушаю лекцию об её последнем исследовании, ты же её знаешь». Затем понижает голос и недвусмысленно ухмыляется: «Дай мне ещё час, и обещаю, что компенсирую сполна». «Возможно, ты бы предпочел провести этот час с Эвелин Свэйн». Ты не можешь удержаться от этих слов, а твой голос всё ещё звучит слишком пронзительно для твоих ушей. «Эвой?» Геллерт моргает. «С чего бы?» «А это ты мне скажи, Геллерт», — отвечаешь ты, закипая. «Что бы ты ни шептал ей на ушко, выглядело весьма соблазнительно». Долю секунды Геллерт тупо смотрит на тебя, но затем его лицо озаряется одной из самых блистательных его улыбок. «Я не соблазнял её, Альбус», — уверяет он со смехом в голосе. «А проклинал». На секунду ты уверен, что ослышался. «Что?» Он отмахивается, небрежно и равнодушно. «Ничего особенно Тёмного, не переживай. Просто воспользовался возможностью гарантировать, что она не произведёт на свет магловский приплод». Ты перевариваешь сказанное с зарождающимся ужасом. «Ты—» «Стерилизовал её, да». Геллерт пожимает плечами. «Плодовитая девчонка, любящая пофлиртовать — она бы залетела уже этой зимой, и каждой следующей, помяни моё слово.» Он выгибает бровь в удивлении. «Можно сказать, я сделал ей одолжение. Уверен, её отец одобрил бы». «Почему, — с трудом, ты пытаешься говорить спокойно, — ты сделал это?» «Почему?» Удивление сменяется непониманием. «Почему мир станет лучше, если в нём будет меньше маглов?» «Мы ведь пытаемся спасти их, Геллерт!» Его непоколибимый взгляд сбивает тебя с толку. «Разве не так?» Геллерт долго молчит, задумчиво поигрывая кольцами на своих пальцах. «Я долго размышлял над той твоей фразой, твоей философией», — произносит он наконец. — «Ради общего блага». Ты смотришь неуверенно, и он продолжает говорить в том страстном, опьяняющем ритме, так знакомом тебе. «В долгосрочной перспективе — если смотреть глобально — не было бы лучше для нас, для планеты, — позволить моему видению сбыться? Подождать в стороне, пока они уменьшают свою популяцию… может, даже дернуть несколько ниточек из-за кулис… а затем выйти, чтобы построить наш новый магический мир на пепле их старого? Не будет ли это ради общего блага? Может, нам суждено быть не спасителями их разбитого мира, а создателями нового, лучшего». «Созидание путем разрушения, — говоришь ты с горечью, — никакое не созидание вовсе». «Разрушение, — фыркает Геллерт, — это их удел. Они не могут по-настоящему созидать без магии, они могут только разрушать». «Они могут создавать жизнь, — резко возражаешь ты, и добавляешь, уже мягче. — Жизнь и любовь.» «Тогда, может, это тебе стоит соблазнять магловских девушек». Он вскидывает руки, жестом указывая на магловские дома вокруг. «Вперед, Альбус. Заполони Землю дружками Эвелин! Я тебя не держу». В его голосе слышны злобно-язвительные нотки, которые звучат совершенно неправильно, исходя из его прекрасных губ. «Полагаю, если хоть один из них выйдет полукровкой, это будет стоить того». Твоя грудь болезненно сжимается. «Ты говоришь плохие вещи». «Я говорю честные вещи, — яростно отвечает Геллерт. — Я уже показал тебе, на что они способны. Ты и так знаешь, на что они способны — посмотри на бедную сломленную Ариану. Ты знаешь, что с ней сделали эти магловские мальчики, Альбус. Ты знаешь!» Ты отворачиваешься, чувствуя подступающую дурноту. «Ариана никогда не сможет иметь детей, — жестоко продолжает он. — Они отняли это у нее, как и ее магию». «Эвелин Свэйн невинна—» «Нет среди них невинных». Геллерт подходит ближе, наклоняясь к твоему уху: «И ты тоже не безгрешен». Он откидывает с твоего лица выбившийся локон, задумчиво и нежно. «Со мной тебе не нужно притворяться, Альбус. Не делай вид, что тебя шокируют мои слова. Я знаю, что ты понимаешь меня. Ты всегда меня понимаешь». Ты попадаешь под гипнотический ритм его голоса, словно он произносит заклинание. «Существовать на более высоком уровне, чем другие — быть одаренным, быть избранным — значит делать выбор, который обычным людям не дано сделать. Значит видеть дальше и глубже, чем все остальные, и поступать правильно в соответствии с этим: доверяя своей интуиции, своим целям». Он делает паузу, и она наполняется тяжестью его следующих слов: «Значит иногда делать плохие вещи, ради общего блага». На улице тихо и спокойно. Кажется, что единственный звук, что её наполняет — это громкий барабанный стук твоего сердца. Ты тщетно подыскиваешь слова, но Геллерт уже продолжает. «Мы с тобой похожи. Мы равны. Мы повязаны этим». Он притягивает тебя к себе, зарываясь лицом в твои волосы. «Ты не можешь оставить меня одного на этой вершине». «Геллерт… — ты едва можешь говорить, едва можешь думать; всё смешалось в голове — слова Геллерта, запах Геллерта, прикосновения Геллерта. — Люди могут увидеть…» На челюсти Геллерта дергается мускул, и он отпускает тебя, путем, кажется, неимоверных усилий. «Значит, Эвелин я могу обнимать на людях, а тебя– нет?» «Ты же знаешь». Геллерт почти рычит. «Ах, да. Маглы. Маглы, и их неспособность терпеть кого-либо, отличного от них самих. Маглы, которые, как ты говоришь, так хорошо разбираются в любви». Твое дыхание перехватывает на этом слове: «любви». Так вот что это, значит? «Скрываться в тенях. Прятаться, как и с магией» — Геллерта словно лихорадит от собственной страсти и убежденности. «Думаешь, я стыжусь тебя? Думаешь, я не хочу кричать о своих чувствах к тебе с каждой крыши, и выражать их прямо на этих улицах? Думаешь, я не стану?» Ты резко вдыхаешь, когда он опускается на колени, глядя на тебя из-под золотых ресниц. «Я хочу тебя полностью, — выдыхает он, и его пальцы танцуют вниз по твоей груди, опускаясь к брюкам. — Каждый дюйм тебя». «Вставай, — шепчешь ты, призывая остатки самообладания, чтобы не начать оглядываться по сторонам, проверяя, не подглядывают ли из окон шокированные жители — чтобы не схватить Геллерта за эти золотые кудри и…—«Прошу». Геллерт перестает расстегивать твои брюки. «Может, — говорит он тихо, всё ещё стоя перед тобой на коленях, — «это ты меня стыдишься». Что-то — то ли его имя, то ли глухой, подавленный всхлип — пылает в твоем горле. Ты сглатываешь этот ком и не произносишь ни слова, когда он одним изящным движением поднимается и уходит по пустой улице к дому Бэгшотов. Ты не окликаешь его, пока он не оказывается на пороге, и, даже если он и слышит, то не оборачивается.***
Три дня проходят как в тумане. Жизнь в Годриковой Впадине без Геллерта — тусклая и сумрачная, будто лишенная света и цвета. Ты проводишь время на кровати в одиночестве, позволяя тяжелой пустоте поглотить тебя; позволяя призракам Геллерта мучать тебя днем и ночью; прокручивая ваш последний разговор снова и снова, каждый раз с разной концовкой. Совы не стучат в твоё окно; в дверь тоже никто не стучится. Когда на твоем пороге наконец появляется чья-то фигура, она оказывается маленькой и хрупкой, одетой в тонкий белый халатик: Ариана, прижимающая к груди «Сказки барда Бидля». «Почитаешь мне?» — нерешительно спрашивает она. Спокойный звук её драгоценного голоса наполняет твое тело чувством вины. Ты едва виделся с ней эти дни. «Конечно», –тотчас же отвечаешь ты, притягивая её к себе на кровать и осторожно гладя золотисто-рыжие волосы — чувствуя, что вот-вот расплачешься, когда она не напрягается, не вздрагивает, не отстраняется от тебя. Когда Ариана спокойно прислоняется к тебе, ты открываешь старый сборник сказок на странице, которую знаешь наизусть. «Жили-были трое братьев, и вот однажды отправились они путешествовать. Шли они в сумерках по безлюдной, извилистой дороге……» Пока ты читаешь, она замирает — возможно, уснула; но ты всё равно продолжаешь, не отрывая глаз от страниц до самого конца сказки. «…и встретил он Смерть как давнего друга и своей охотой с нею пошел, и как равные ушли они из этого мира». Ты чувствуешь легкое движение рядом — всё-таки, не уснула. Ариана протягивает руку, чтобы прикоснуться к чему-то на шее. Ожерелье. Крест твоей матери. Прежде чем ты успеваешь что-то сказать, Ариана прикладывает свои тонкие руки к твоим вискам и сосредоточенно произносит: «Геллерт». Затем она легонько постукивает по твоей голове пальчиком и добавляет: «В твоих мыслях». «Да». Ты почти улыбаешься. «Да, это так». Пристальный, внимательный взгляд Арианы не покидает тебя даже когда ты откладываешь книгу в сторону, чтобы нежно поцеловать её руки. «Полагаю, мне стоит поговорить с ним, не так ли?» Ариана медленно и серьезно кивает, вставая. «Ариана?» Она останавливается на пороге, настороженноо глядываясь, пока ты подыскиваешь слова. Ты будешь в безопасности. Ты уедешь отсюда. Ничто нас не остановит. Ты снова увидишься с ней. Мы с Геллертом — мы вернём её вместе. «Ты не сломлена», — наконец говоришь ты ей твердо. «Ты идеальна». Ариана закрывает дверь, улыбаясь так, как ты не видел уже несколько месяцев. Крестик на её шее поблескивает в слабом свете. Ты оглядываешься на книгу Бидля, оставшуюся лежать на кровати, и призываешь перо и пергамент.***
На следующее утро Геллерт ждёт у двери точно в назначенное время. Его глаза расширяются, встречаясь с твоими, когда ты открываешь ему, и тишина, повисшая между вами, нарушается двумя одновременно произнесёнными словами: «Прости меня». Ты смеёшься, Геллерт смеётся вместе с тобой, и ты падаешь в его объятия со вздохом облегчения, чувствуя его губы на своей шее и едва не плача от этого ощущения — его кожа, снова касающаяся твоей. «Это было невыносимо, — бормочешь ты, проводя пальцами по его волосам, — знать, что ты думаешь, что я стыжусь тебя». Ты делаешь шаг назад, чтобы взглянуть на него как следует — не обращая внимания ни на открытую дверь, ни на улицу — не обращая внимания ни на что в этом мире, кроме него. «Мне плевать, кто нас увидит, или кто узнает. Я хочу, чтобы мир узнал. Я хочу, чтобы мы изменили его, изменили всё — разрушив каждый Статут о Секретности, что существует. Вместе». Ты целуешь его. Когда ты отстраняешься, в глазах Геллерта блестят слёзы. Ты берёшь его за руку и проводишь в гостиную, к софе, где целуешь снова. Аберфорт спит наверху — но даже будь он в комнате, тебе было бы всё равно. После, встав с колен и всё ещё ощущая его вкус на своём языке, ты устраиваешься рядом с ним, вычерчивая знак Даров Смерти на его груди, пока он восстанавливает дыхание. «Ты великолепен», — выдавливает он, и ты улыбаешься. «Знаю». Вы лежите вместе ещё несколько мгновений, а может, часов — ощущение времени не имеет значения теперь, когда Геллерт вернулся — просто вдыхая друг друга. Когда Геллерт заговаривает, его голос тих и твёрд. «Я был неправ, что сделал это с Эвой—что отнял у неё выбор. Теперь я это понимаю». Он садится, чтобы взглянуть на тебя, полный праведной уверенности. «Каждый—каждый—должен иметь право на собственный выбор». Он протягивает руку, касаясь твоих волос, твоей щеки, твоих губ. «Мы избрали друг друга. Пришло время принять ещё одно решение». В недоумении ты садишься, в то время как Геллерт встает и начинает смерять шагами комнату: снова потрескивая бешеной энергией, так знакомой тебе. «В Париже есть места, — говорит он, — где мы могли бы открыто быть вместе, где нам не пришлось бы скрываться — мы можем отправиться туда». Он усмехается. «Как Уальд». Ты издаёшь короткий, удивлённый смешок. «Геллерт—» «Где начинать революцию, как не там? Отправимся туда, — повторяет он, — этой ночью». Твоя челюсть отваливается, и Геллерт кивает. «Время пришло. Напиши Николасу Фламелю. Он там, ждёт тебя. Четыре столетия жизни и знаний, Альбус! Кто знает, что ему может быть известно о Дарах? Кто возьмётся утверждать, что его философский камень –не какой-нибудь ещё Камень?» В замешательстве, ты позволяешь Геллерту взять тебя за руки и поставить на ноги. «Мы будем в Париже — искать, строить планы. Вместе. Мы будем свободны». Ты лихорадочно соображаешь, и твои мысли останавливаются на золотисто-рыжих волосах. «Ариана—» «Возьмём её с собой. Ариана тоже будет свободна». Ты застываешь, уставившись на него, и Геллерт сосредоточенно продолжает: «Я читал книги Батильды. История видела и других молодых волшебниц и волшебников, поражённых подобным…недугом. Мне кажется, я знаю, чем она больна и как её спасти. Как вернуть ей её магию». Твои губы едва движутся, когда ты выдыхаешь: «Как?» «Не могу быть уверен, но…» Он сжимает твои ладони и вглядывается в твои глаза с пламенной верой. «На материке есть целители гораздо более опытные и смелые, чем те, что в этой вашей ужасной больнице святого Мунго. Они найдут способ». «Но… пока мы не нашли Плащ… как мы защитим её?», — спрашиваешь ты, мысленно добавляя: и защитим других от неё. «Между нами говоря, — Геллерт улыбается, — я уверен, что мы справимся». Его ладони перемещаются от твоих рук к твоему лицу. «Мы подарим ей свободу, Альбус — свободу, приключения, и любовь». Ты падаешь в голубое небо его глаз и чувствуешь, как воспаряешь, когда он наклоняется, почти касаясь своими губами твоих — но вы замираете при звуке медленных, саркастических аплодисментов. «Восхитительный план», — произносит Аберфорт, спускаясь с лестницы и глядя на Геллерта с холодным презрением. «Отличный спектакль». Он оборачивает этот презрительный взгляд на тебя. «Вижу, ты перешёл от мании величия к обычной мании». Он фыркает. «Дары, Альбус? Серьёзно?» «Я и не ждал, что посредственный ум вроде твоего поймёт», — огрызаешься ты, не подумав, и содрогаешься, тотчас же желая взять свои слова назад. «Знаешь, Альбус… — смеется Аберфорт без тени юмора, — вот поэтому тебя и не любят». Геллерт напрягается позади тебя, излучая ярость, и Аберфорт обращается к нему с пренебрежением в голосе: «Да и ты его не любишь, на самом деле». Ты никогда не замечал, чтобы взгляд Аберфорта был таким проницательным. Таким похожим на твой. «Ты любишь лишь то, что он находит в тебе». «Приведи Ариану, Альбус, –говорит Геллерт низким, тяжелым голосом, — и собирай вещи». Он целует тебя в щеку, не сводя горящих голубых глаз с Аберфорта. «Мы уходим этой ночью». «Ариана никуда не уйдёт из этого дома», — произносит Аберфорт и достаёт свою палочку, не отводя взгляд от Геллерта. «В отличие от тебя». Ты достаёшь свою палочку в ответ и заслоняешь собой Геллерта, не тратя время на размышления — вообще не размышляя. Аберфорт медленно качает головой. «Что бы подумала Ариана, увидев, как ты защищаешь его вместо родного брата? Что бы сказали мама с папой, если бы знали, что ты готов подвергнуть её риску — несмотря на их жертвы?» Он опускает палочку, и голос его ломается. «Лучше было ей убить тебя вместо неё». Воздух резко выходит из твоих лёгких, будто он ударил тебя. В следующее мгновение, Аберфорт падает. «Извинись перед братом», — приказывает Геллерт. Он обходит тебя, вытянув вперед свою палочку и заставляет Аберфорта стать на колени. Сила исходит от него почти осязаемыми волнами; ты можешь почувствовать её физически — обжигающую мощь его гнева и его магии. Нет былого артистизма и хореографии в этой грубой, первозданной магической силе. Это не танец — это божественное возмездие. Ты стоишь в оцепенении, заворожённый. «Он лучший маг; лучший человек, чем ты мог бы и мечтать стать — извиняйся!» Черты Аберфорта искривляются от явной боли. «Катись к чёрту», — морщится он и поворачивает голову в сторону Геллерта, чтобы плюнуть ему прямо в лицо. Геллерт — очень медленно — поднимает руку, утираясь. Что-то дикое искрится в его глазах, и из его рта вырывается слово, которое будет преследовать тебя в худших кошмарах до конца жизни: «Круцио». Комната наполняется криками твоего брата. Он корчится на полу, извиваясь в беспорядочной агонии, и ты тоже кричишь, падая и накрывая его собой, обхватывая его бьющееся в судорогах тело. Всё тотчас же прекращается. Аберфорт дрожит, отталкивая тебя в сторону; Геллерт смотрит на тебя, и взгляд его полон смертельного ужаса. «Я не хотел, Альбус», — хрипло шепчет он. «Я сделал это ради тебя». Он спотыкается, делая шаг назад, и произносит, почти задыхаясь: «Прости». В тошнотворном порыве ужаса и отчаяния ты понимаешь, что не сможешь. Не сможешь его простить. Некоторые вещи не прощаются. Аберфорт вскакивает на ноги и нацеливает палочку в грудь Геллерта. «Убирайся», –рявкает он, приближаясь к нему с убийственным выражением в глазах. «Убирайся!» Геллерт не движется. Его глаза отчаянно бегают между вами. «Аби?» С лестницы доносится тихий, напуганный голос. Мягкие, осторожные шаги ступают вниз по ступенькам. «Ал?» Сердце проваливается в твоей груди. «Поднимайся назад, Ариана», — говоришь ты с шокирующим тебя самого спокойствием. «Возвращайся в свою комнату и закрой дверь». Ариана не слушается; она подходит ближе, переводя недоуменный взгляд с Аберфорта на Геллерта. «Сейчас же, Ариана», — говоришь ты громче. Ты идёшь к ней, и в тот же момент Аберфорт посылает яркое, ослепляющее заклинание в сторону Геллерта, поднявшего свою палочку. Ты тут же поднимаешь свою, но слишком поздно — комната уже озаряется магией. Заклятья витают в воздухе, обжигая; сливаясь в сияющий взрыв света и цвета. Когда всё проясняется, твоя палочка дымится. Ты не уверен, что за заклинание только что вырвалось из неё; не уверен, было ли оно направлено против твоего возлюбленного, брата или обоих; не уверен ни в чём, кроме гортанного, нечеловеческого крика Аберфорта, бросающегося к хрупкой, неподвижной фигурке и склоняющегося над ней. Ариана, глядящая яркими, невидящими глазами — сжимающая в руках крестик твоей матери. Аберфорт поднимает глаза и находит твой взгляд. Его плечи трясутся. «Ты», — выдыхает он сквозь слёзы, с ненавистью в каждом слоге. «Это ты виноват». «Ариана», — только и можешь ты прошептать, отступая. Ариана, Ариана, Ариана. Это лишь кошмар, или одно из кошмарных видений Геллерта. Ты не дашь этому случиться. Нужно лишь проснуться. «Альбус…» Голос Геллерта возвращает тебя к реальности, просачивается под твою кожу и сжимает твоё сердце. «Альбус», — повторяет он медленно и осторожно, обходя твоего брата с сестрой, шагая к тебе — и отлетает назад, пролетая через всю комнату и врезаясь в стену. Ты бросаешь палочку. Оборачиваешься. Бежишь. «Альбус, стой—Альбус, послушай—» Он вскакивает на ноги и бежит за тобой, захлопывая комнату с рыдающим Аберфортом. Ты не оборачиваешься. «Альбус, прошу!» Он бросается вперёд, преграждая тебе путь к выходу; глаза его безумны. «Мы вернём её. Ты знаешь, мы сможем. Камень, Альбус — нужен лишь Камень—» Осознание приходит к тебе быстрее, чем ты мог представить — холодная, жестокая истина изливается из тебя легко, словно под действием сыворотки правды: «Камень — лишь детская сказка». Рот Геллерта открывается и закрывается несколько раз, прежде чем тот с болью произносит: «Ты же знаешь, что это не так». «Это так». Весь твой шок, боль и ярость — вдруг кристаллизуются в проясняющее разум спокойствие. «И так было всегда. Дары — выдумка». Мечта, выдуманная, чтобы привязать тебя к нему; иллюзия, призванная ослеплять тебя. Как и все его сияющие улыбки и дурманящие поцелуи; как и всё, что он нашёптывал тебе в темноте. «Фантазия», — медленно повторяешь ты. «И только. Теперь я это вижу». Твой голос холодеет. «Вижу тебя насквозь». Губы Геллерта дрожат, будто он вот-вот расплачется. Ты смутно задаёшься вопросом, всегда ли он был таким хорошим актёром. «В первый день, на кладбище, — говорит он умоляющим, нетвёрдым голосом, — ты сказал, что пойдёшь за мной куда угодно». Он берёт твои руки в свои, горячие и скользкие от пота. «Куда угодно, Альбус». В первый день, на кладбище. Когда Геллерт точно знал, во сколько ты придёшь на могилу матери; когда Геллерт смотрел на тебя и знал тебя — знал лучше, чем ты сам. Его пальцы впиваются в твои ладони. Кажется, тебя сейчас стошнит. «Я никогда этого не говорил». Усилием воли ты заставляешь себя взглянуть на Геллерта, встретиться с этими светло-голубыми глазами, зная, что твои сейчас холодны как лёд. «Я подумал об этом. Но не говорил вслух». «Говорил», — настаивает он. «Я спросил, пройдёшься ли ты со мной, и ты сказал—» «Я подумал». Ты вырываешь свои трясущиеся руки. «Ты легилимент». Он лгал. Об этом, как и обо всём другом. «Ты с самого начала использовал на мне легилименцию». Никаких секретов между нами, Альбус. Ты чувствуешь головокружение, пошатываясь от нанесённого удара. Сначала он вторгся в твой разум, затем получил доступ к телу. Ариана — Ариана — мягко предупреждала, касаясь твоего лица: Геллерт, в твоих мыслях. Коридор кружится. Ариана мертва. Геллерт отчаянно тянется к тебе, умоляя: «Альбус—» «Не прикасайся ко мне!» Магия непроизвольно вырывается из тебя в порыве ярости, заставляя его пошатнуться, и ты повторяешь низким, смертоносным голосом: «Никогда не прикасайся ко мне больше». Наконец, прекрасный рот Геллерта искривляется в усмешку — злорадную и безобразную — словно он снял маску. «Да, Альбус, — произносит он медленно и презрительно, — знаю я твои драгоценные мысли». Его голос ожесточился — больше никаких чувств и тепла — превратившись в свирепую злобу. «Твою тайную зависть, твои жалкие фантазии… Думал, я могу любить тебя». Он смеётся своим громким, звонким смехом, и ты поражаешься, как мог находить этот звук прекрасным раньше. «Тебя, Альбус… Такого слабого и глупого! Ты так пугаешься своих собственных возможностей, так боишься быть плохим, что готов скрывать свою истинную суть, лишь бы убедить весь мир, что ты хороший». Его усмешка снова превращается в сияющую улыбку, и тебе мерещится маска, тающая на его лице, становясь с ним одним целым. «Чтобы я — полюбил такого труса?» Ты не можешь вымолвить ни слова. Кажется, ты забыл, как дышать. Геллерт вышагивает вокруг тебя, пока ты смотришь широкими, застывшими глазами. «То, что произошло в той комнате, — говорит он лёгким, пронзительным голосом, — ты уже себе представлял. Ты тайно воображал, что избавляешься от неё. Ты хотел этого». Ты вздрагиваешь, и Геллерт останавливает свой шаг, наклоняясь к тебе. «Так оказал ли я тебе услугу?» Наклоняет голову и медленно улыбается. «Или же ты наконец нашёл в себе смелость сам сделать это?» Твоя палочка осталась в гостиной. Ты мог бы призвать её. Ты мог бы заставить его прекратить. «Я знаю тебя, Альбус Дамблдор, — произносит он мягко и отчетливо, понижая голос на октаву. — Знаю тебя изнутри». Он наклоняется ещё ближе, и его глаза загораются, словно голубое пламя. «Я видел все сокрытые уголки твоего тёмного, отчаявшегося сердца». «Уходи», — выдавливаешь ты, задыхаясь. «Оставь меня!» Входная дверь открывается безо всякой команды, и губы Геллерта изгибаются насмешливо. «О, я уйду. К чему мне оставаться? Как и кому-либо». Он качает головой, наигранно печалясь. «С моей стороны глупо было полагать, что мы могли бы стать парой. Одиночество — вот твой удел». На твои глаза наворачиваются горячие слёзы, угрожая побежать по щекам — но Геллерт ещё не закончил. «Твоя мать не зря тебя боялась», — продолжает он, раня в сердце каждым словом не хуже, чем заклинанием. «Отец бросил тебя. Брат ненавидит. Ну, а сестра… Что ж». Его взгляд демонстративно скользит в сторону гостиной и возвращается к тебе, безжалостный и пронзительный. «Погляди, что случается с теми, кого ты любишь». Ты закрываешь глаза, не в силах смотреть на него. Слеза скатывается по твоему лицу. «Знай же, Альбус, — слышишь ты мягкий голос, удаляющийся в сторону двери, — всё, что теперь случится, весь грядущий хаос и кровопролитие — знай, что ты мог остановить это». Его шаги останавливаются. «И всё, что я сделаю теперь… — ты слышишь улыбку в его голосе, — я делаю ради общего блага». Дверь захлопывается. Когда ты открываешь глаза, Геллерта нет, а ты — ты опустошён, ты выпотрошен. Ты в одиночестве.***
Ты знаешь, что Геллерт будет сиять и без тебя. Он будет гореть всё ярче и ярче, всё жарче и жарче, пока не озарит свой мятеж и не зажжёт свою революцию; пока не разрушит старый порядок и не создаст новое будущее любой ценой. Он осветит весь мир. Он сожжёт его дотла. Рано или поздно, кто-то должен будет заставить его угаснуть.***
Когда ты был ещё совсем ребёнком, маленьким мальчиком-полукровкой с яркими глазами, твой отец читал тебе сказки Бидля, а мать — Библию. Ты предпочитал Бидля, но одна библейская история глубоко застряла в твоей голове: падение Люцифера, мятежного ангела. Люцифера, любимчика Бога, полного мудрости и совершенной красоты. Люцифера, чьё имя в переводе с латыни — языка заклинаний — означает свет несущий. «Свет — это не всегда хорошо», — сказала тебе однажды мать, глядя на тебя долгим, жёстким взглядом. «Запомни это, Альбус. Тёмные заклинания тоже испускают свет». Стоя в одиночестве у свежей могилы рядом с надгробием матери, ты поднимаешь взгляд на утреннюю звезду* и закрываешь глаза — слишком поздно вспоминая, что свет может ослеплять и обжигать.