Destination

      Первое, что он замечает, когда доходит до цели — много людей. Пусть сейчас уже вечереет, небоскрёб в двадцать этажей чуть ли не в центре и, кажется, четверг, будний день. Зубы стискиваются, кулаки в бархатных перчатках сжимаются до хруста и выступающих костяшек, внутри поднимается недовольство и злоба. Глаза вспыхивают огнем гнева на этого ублюдка. Дазай Осаму — убожество, которое свалилось на его, Накахара Чуи, голову. Свалилось, придавило и с места не сдвигается. Он фыркнул и, натянув шляпу пониже, прошел дальше, в здание, стараясь ступать твердо и уверенно, не спеша. И игнорируя мелкую дрожь ног. Зеркальные вставки на этажах отражали небо с переливом из сизого в пурпурный и оранжевый оттенки, усеянное белоснежными ватными облаками, создавая приглушенную картину небосвода на земле, что выглядело впечатляюще. Ветер был мягкий, пропитанный солнечным теплом и городским настроем. Но ему сейчас правда некогда разглядывать все эти прелести, так как изнутри прямо-таки раздирает. Он разминает кулаки, пытается выровнять дыхание и заходит в просторное помещение. Здесь людей не много, несколько людей в деловых костюмах и персонал. На вошедшего мужчину практически не обратили внимания, он просто сказал пару слов подошедшей к нему девушке в строгом костюме и прошествовал дальше.       Конечно, правитель гравитации мог спокойно шествовать по зданию, учитывая, что несколько офисов здесь принадлежат Портовой Мафии, имея под собой подпольное дельце. Никто не будет удивлен его приходу: его знают люди, а он знает весь небоскрёб. Безусловно, было бы куда безопаснее и разумнее — для его репутации — проникнуть через черный вход или с помощью гравитации так, что камера только и видала кончик черного плаща. Но это было бы неинтересно.Не по их правилам.       Считай, что ты играешь террориста, который просто должен пронести в здание бомбу так, чтобы никто не заметил.       Губы кривятся, стоит вспомнить тот разговор. Он сам сейчас словно бомба замедленного действия, что просто взорвется от одного взгляда на суицидальную мразь. А вот, кстати, и она. Стоит в своем привычном бежевом пальто, от которого судорогой сводит, засунув руки в карманы и покачиваясь на каблуках туфель. Каштановые волосы как всегда в беспорядке, только прядка заведена за ушко, открывая вид на высокую скулу — Чуе кажется, что крысиная прическа пришлась ему по вкусу. Но будь он честен с собой, признает: этой гаденькой роже так очень даже ничего. Карие глаза поднялись и заметили приближающегося мафиози. Дазай улыбнулся, вытащив одну руку и помахав рыжику, даже привстав на носочки. И любой мог бы подумать, что шатен просто очень рад видеть своего друга, с неким блеском в глазах смотря на него. Ну, а Чуя прямо-таки испытывает всю дазаевскую радость на себе, поэтому тут же замедляет шаг, меняясь в лице. Как хорошо, что шляпа и рыжие локоны могут скрыть то, из-за чего способна пострадать репутация опаснейшего эспера Йокогамы и точно пострадает главный гений-самоубийца города. Приходиться замедлить шаг — он и не норовит прыгнуть в объятия этого ушлёпка — и идти медленно, крепко сжав руки в карманах брюк.       — Чуечка, наконец-таки дошёл, — Дазай оглядел его с ног до головы, задержав взгляд на искусанных губах и потемневших глазах, сдерживая рвущуюся на лицо усмешку. — Ох, ты такой уставший. Забегался, бедненький.       — Завались, — огрызается голубоглазый. Он подошел ближе к шатену и поднял голову так, чтобы заглянуть в бесстыдные карие глаза, в которых, словно в дорогом коньяке, плескается огонек. Едва заметно, но всё же пришлось привстать на носочки. — Я урою тебя, сволочь, понял? Из всех мест приглянулся именно наш офис? Чего же сразу в Порт не приперся?..       Внутрь ударяет спазм. Он прерывается и резко вдыхает воздух, стискивая зубы. Голова невольно падает на любезно подставленное плечо шатена, что вытаскивает вторую руку из кармана и кладет на его едва вздрагивающую спину, с упованием слушая тяжелое и сдержанное дыхание. Легко улыбнувшись, Осаму наклоняется к уху мафиози и шепчет:       — Если так хочется, в следующий раз заявлюсь прямо в твой кабинет и устрою тебе марафон с твоими отчетами на твоем же столе, ненастная ты коротышка.       Титанических усилий стоит сдержать сдирающий легкие и горло стон, что рвется от переизбытка чувств наружу. Чуя стискивает зубы, сказав что-то определенное нелицеприятное в сторону мучителя, на что Дазай лишь усмехнулся. Взяв за запястье рыжеволосого, он повел его по коридору, полностью игнорируя направленные на них осторожные, но наполненные нескрываемым любопытством взгляды. Накахара не то, что игнорирует их, а просто не может видеть, ибо всё расплывается, и ему вообще не до этого.       Это здание имеет в наличии четыре скоростных лифта, что снаружи выглядят как зеркальные колбы, а так же один служебный, специализированный под особых сотрудников или гостей. Интересно, к какой категории отнес бы себя Осаму? Но Чуя прекрасно знает, что он уже давно не причисляется ни к одной из них. Именно поэтому он как ни в чем не бывало заводит Чую в тот самый, служебный, кабина которого была колбообразной, с тонированными стеклами мутного зеленоватого оттенка. Здесь спокойно могут поместиться пять-шесть персон. Сейчас их только двое.       Дазай толкает Чую к стеклянной стене, прижимая и желая поскорее скинуть этот вечный черный плащ с плеч, зарывается в шелковистые локоны волос, радуясь, что дурацкая шляпа была откинута под ноги и временно забыта своим владельцем. Он нажимает на кнопку, нащупав заветную цифру, и начинает отсчет. Накахара тоже медлить не стал и, попроворнее шатена, начал избавлять того уже от рубашки, в ожидании увидеть эти вечные белоснежные бинты. «Интересно, много ли с тех пор-»… Нет, не должно быть интересно! Исполнитель одергивает себя, уже просто срывая эту идиотскую одежду. Кареглазый усмехается:       — Что, уже не терпится, малыш Чу? Как же долго ты терпел?       — Тебя терпеть было еще отвратнее, — он не остается в долгу, только вот упускает момент, когда в коньячных глазах что-то проскальзывает.       — А сейчас? Терпишь? — бинтованная рука ловко справляется с серебряной пряжкой, отстегивая брюки и одним движением стаскивая их вместе с нижним бельем.       Как жаль, что Чуя не так значителен к мелким деталям и скользким словам, в отличие от Дазая, который за них цепляется. Он бы мог пошутить о том, что только мелкое его и цепляет, но понимает, что от шутки здесь ровно ничего. Плавное передвижение лифта почти неощутимо, но его всё равно немного качает.       — Ха, по своей милости, — Накахара глубоко вздыхает, ощущая хотя бы легкую, но свободу в области паха, где у него уже нестерпимо стоит. Но Дазаю, при всем его желании, сейчас интересна не эта часть. Скорее, то, куда ведет тонкий провод, подключенный к маленькому черному адаптеру, прикрепленному к внутренней стороне бедра мафиозника. А здесь Чуя подлавливает, довольно улыбнувшись уголком губ.Он проводит рукой от запястья до плеча, обхватывает шею, тянется к уху детектива и, опалив его жарким дыханием, шепчет: — Знаешь, там всё так горит и скользит, внутри… Просто блядски распирает…       Глаза шатена, что уже потемнели от одного такого вида рыжеволосого, опасно сузились, опустившись ниже, пока к нему бесстыдно прижимались и дразнили. Этот чертов шнур торчит и извилистой линией тянется по бледной коже ног, обвивая её и подкрадываясь к бедру.       Чуя чувствует хватку на своем локте, как его начали поглаживать по спине сквозь ткань, а потом — перед лицом прозрачное стекло и вид на улицу, которая постепенно начала отдалиться от взора. Краем глаза рыжий замечает протянутую забинтованную руку, что слишком нетерпеливо и грубо нажимает на нижнюю кнопку справа, этим самым остановив движение лифта. Этаж не ниже двенадцатого. Этот стратег и это наверняка как-то специально и по расчетам продумал.       — Распирает, говоришь, — голос у Осаму севший, тихий — такой, каким Накахара вспоминает его с отвращением, тупой болью и секундным замиранием сердца. Так Дазай пытал людей; так он отдавал приказы; так он глубоко в сердце запечатлелся у Чуи.       Дазай выдергивает влажную игрушку из разгоряченного нутра, и рыжий весь дергается, судорожно вдыхая и выдыхая раскаленный воздух. Внутри всё пульсировало, неприятно зудело и, наверняка, опухло. Но ему так не нравилась эта пустота внутри, что туго сводила внутренности и спазмами била в пах, что хотелось выть и хотя бы пальцами…       — Нет-нет, Чуя — Дазай перехватил тянущуюся руку рыжего, покачав головой, — нельзя. Какой же ты всё-таки похотливый и нетерпеливый пёсик.       — Ты можешь занять свой рот чем-нибудь другим? — голубоглазый выдернул руку, посмотрев в лицо этому суициднику. В потемневших от гнева омутах бушевала буря, штормило, и всякий, кто решиться в них сунуться, будет утоплен. Столкновение всё равно было неизбежно, вызвав новую взрывную волну, что задела и так предельно натянутые фибры каждой из этих душ.       — М-м, ты можешь посодействовать этому.       Бесспорно, целоваться шатен умел так, как надо; как нравится мафиози; так, как подходит им — с напором, жгуче, терпко. Чуя сравнивает это с выдержанным, душистым и мутным вином, которое нужно смаковать на вкус прежде, чем пьянеть. Даже здесь у них была борьба, обоюдная и кусающая, когда каждый нещадно напирает на другого, пытаясь довести до исступления. И если Дазай просто напористый, то Чуя приумножит это во много раз. Привкус прохладного солоноватого металла во рту не отрезвляет, лишь затуманивает голову сильнее, издалека крича что-то о былых временах. Временах, когда вкус крови был для них вечным спутникам всюду, окутывал с головы до пят, преследовал и пятнал своими алыми разводами.       — Тебя ведь заводит это, да? Прозрачное стекло — и ты словно открыт перед всеми, каждый может увидеть, чем мы тут занимаемся. Вот сейчас какой-нибудь прохожий поднимет голову, случайно кинет взгляд на нас…       Ноги сжимаются от каждого развратного слова, сказанного с придыханием, обжигающего шею и ухо горячим воздухом. Его дразнят длинными пальцами, подушечки которых касаются нежного бугорка через раз, вызывая волну мурашек, мелкого разряда по каждой клетке, до сжатия всего себя от приступа приятных ощущений. Но этого так чертовски мало! Чуя стискивает зубы, признаваясь, что они были совершенными партнёрами, каким бы отбитым не являлся Дазай, каким бы неуравновешенным не был Накахара и каким бы конченным не был их дуэт. Пусть раскрыли они это не сразу, сквозь горький опыт юности и гормонов, но теперь это очевидный факт. По крайней мере — для него.       Дазай не спешит, он растягивает удовольствие, сжимая чужие бедра до возможных синяков, которыми будет потом любоваться — странно, ведь с некоторых пор видеть на бледноватой коже любовника любые свои следы, будь то засосы, укусы или мелкие царапины, стало чем-то вроде фетиша. Ну, самого Чую тоже можно назвать отдельным фетишем: маленьким, колючим и эстетичным, лично Осаму. Это ещё раз доказывает, что они выросли, повзрослели, кое-что переосмыслили, ведь в молодости он не расценивал такие качества своего напарника, отмечая только яркую внешность, дерзкое поведение и тягу к сексуальной близости с ним. Чувства? Тогда он не знал о наличии нечто такого. Просто влечение. Желание некой грязной близости. Другие были уже погрязшими. А ему хотелось самому погрузить, запятнать, опорочить. Такие отношения тогда были куда более… запретные. Запретные отношения? Звучит неплохо. Заводит.       Это заводит его уже на протяжении вот уже шести лет. Говорят, люди устают от одного и того же блюда каждый день. Потом захочется нового, свежего, вкусного. Но разве пристрастие к тому же шоколаду или любимому кофе уходит после долгого времени? Лично Дазай быстро умеет пристраститься. Виски, крабы, методы самоубийства. И если уж он терпеть не мог Чую, то будет продолжать это делать, не меняя своего предпочтения. Думая об этом, он достал из кармана квадратную упаковку и разорвал зубами темную фольгу. Чуя презрительно и насмешливо фыркнул, не сводя взгляда с отражения шатена:       — Ты соизволил подготовиться, сукин сын, — голос сочится язвительностью и дрожит от возбуждения.       — Конечно, — он проводит кончиком языка по пересохшим губам, — ведь наш прошлый раз был довольно грубоват. В этот раз я буду нежнее.       Голубоглазый скривил губы, вспоминая, про какой чёртов прошлый раз говорил детектив. Этому разу лет пять, если не все шесть, и его можно считать не «раз», а «полраза», скорее. Два подростка с бушевавшими гормонами, что били в и так отбитые и возбужденные после миссии головы, решили экстремальненько прокатиться в лифте, дабы спустить пар друг от друга друг на друге. А «грубоват» Дазай был как раз в том плане, что понятия не имел, как делается иначе, именно поэтому до конца своего «раза» они и не дошли. От этого так и хочется улыбнуться и поиздеваться над ним. А иначе чего он там так долго копошиться?       — Сволочь, кончай уже церемониться! — Чуя повернул голову, сверкнув немного потемневшими голубыми глазами, что застлала легкая пелена возбуждения. — Иначе в этот раз я сам тебя трахну!       — Тц, какой ты нетерпеливый!       Растянуть удовольствие не получилось. Он входит резко, протолкнув разгоряченную головку в растянутое и раскрасневшееся колечко, рвано вздыхая и чувствуя, как пульсация в паху переходит на всё тело. Пришлось остановиться наполовину, ибо Чуя сжался и не позволил дойти до конца. Тело под ним начало мелко подрагивать, а до ушей долетел рваный вдох и приглушенное рычание. Бинтованная рука коснулась плеча, кожу которого скрывала белоснежная рубашка, опустилась скользящим движением до запястья и остановилась у краешка бархатной перчатки. Чуя задрожал, когда под его перчатку проскользнули длинные пальцы шатена, проводя подушечками с мелкими царапинами по бледной и чувствительной коже. Он хотел было отдернуть руку, но ее крепко сжали, прижав к стеклу, а над ухом томно, до раздражения приторно, раздалось: «Расслабься».       О, он правда старается! Старается расслабиться, но как, скажите на милость, если взгляд скользит по оживленной улице и натыкается на случайных, ни о чем не подозревающих, прохожих? А этот кобель намеренно прижал его именно к выглядывающей на оживленную часть улицы стороне стекла. И рука, что цепкими пальцами удерживает его подбородок, не позволяя отвернуться. Дело даже не в том, что увидеть могут их. Наблюдатель тут как раз Исполнитель, который чувствует себя обнаженным и полностью открытым перед столькими людьми. Шатен вновь двигается, проталкиваясь глубже, отчего судорогой сводит конечности и немеет затылок. Но предвкушение того, что скоро будет приятно, будоражит кровь до покалываний в кончиках пальцев, жара по коже, покрывшейся мелкими бусинами от тесного пространства и не менее тесной близости. Голова кружится.       — Эй, Чуя, не задерживай дыхание, — Дазай слегка нахмурился, слишком отрывисто вдохнув, чувствуя сухость во рту. Его голос — охрипший, сиповатый, тянущийся — выдает состояние владельца. Он сжал пальцы на чужом подбородке сильнее, стискивая и оттягивая.       — Закрой свой… рот… ах! — грубый и слишком быстрый толчок развязывает и сбивает речь. — Ублюдок, не так резко!       Конечно, он не скажет, что его нутро просто распирает от давления твердой плоти на опухшие и нежные стенки. И пускай он предварительно растянут, всё внутри натерто и горит от контраста с дазаевским «эффектом охлаждения». Безумно необходимы прикосновения к себе, иначе Накахаре кажется, что он не выдержит и просто разорвется от прилива крови в муках возбуждения. Но чёртов детектив не позволит даже потереться, дабы продлить сладострастную пытку. И только Чуя думал о прикосновениях, как шатен остановился, опустив свою руку. Мафиози цыкнул, повернув к нему голову.       — Чего застыл? Или уже удовлетворился, скорострел?       Язвительность была отнюдь не верна: Накахара сам прекрасно чувствовал, что ничего далеко не удовлетворилось. Дазай опустил голову, прикрыв глаза спавшей волнистой челкой, некоторые пряди которой промокли и прилипли ко лбу. От каждого вздоха обмотанная белоснежными бинтами грудь вздымалась. А на заявление любовника Осаму лишь мило улыбнулся, стиснув пальцы на чужих бедрах посильнее. Он тянется рукой к вьющимся огненным локонам Чуи, зарывшись в них, и чуть оттягивает. Шляпник застыл, полностью отдавшись тому, чтобы ощущать эти прикосновения от и до. От каждого волоска, который оттягивали длинные аккуратные пальцы детектива, кожу на голове словно пронзали мелкие иголочки, и она начала неметь, но это было крайне приятно, когда он натягивал локоны, массируя, после тело и душа постепенно млели. И Дазай знал обо всех этих ощущениях, испытываемых Исполнителем. И пусть раньше он просто натягивал их, чтобы послушать голос напарника, попутно дразня его и разогревая, сейчас его тактика изменилась только в её реализации — мягкостью, желания остались те же.       — Не сдерживайся.       Голубоглазый понять не успевает, как тело пронизывает мгновенная боль, а его хватают за живот и тянут на себя. Со второго раза Дазай ударил уже точно по чувствительной точке, что при каждом касании пронизывала, подобно разряду тока, и охватывала его с головой. Через раз в глазах вспыхивали и бледнели разводы, а сама картина мира стала расплываться от пелены. Этот ублюдок взял слишком быстрый темп, не позволяя даже вздохнуть. И если Чуя должен был не сдерживать голос, то у него бы это в любом случае не получилось бы, ведь с таким напором стоны так и рвались вылететь из искусанных губ.       — Ах, ублюдок, ты… уф… погоди… — Чуя стискивает руку, пытаясь выровнять голос, — не сразу, через три…       Хотя бы через три, иначе при каждом таком толчке ему снесет крышу раньше, чем автоматом возобновится движение лифта. Конечно, наглое враньё, что ему так не нравится, но должен же этот суицидальный обдумок думать о том, что ноги и поясница болеть и ныть будут весь день — может, не один, — как раз не у него. Поэтому мафиози тянется рукой к чужим волосам и хватается за них, не сильно, но ощутимо дергая на себя. Шею и щеку обдает горячим и тяжелым дыханием.       — Чу-уя, — шатен касается губами скулы, отмечая, что бледноватая кожа на лице его любовника заалела и покрылась испариной, — дай мне… закончить.       Он вырывает руку из своих волос и, приподняв черную перчатку, касается губами вспотевшей ладони, вдыхая пропитавшийся тканью и теплом запах. Руки и ногти у Чуи молочные и довольно чувствительные, особенно если ласкать пальцы или кончиком языка проводить по каждой линии, судьбы, жизни, любви. И рыжему остается только, тяжело дыша и наблюдая свысока затуманенным, мутным взглядом, отдаться в руки этого развратного дьявола, как, впрочем, и обычно. Дазай усмехнулся, словно эта мысль была у них общей и обоюдной:       — Как в тот раз… ты всегда даешь мне закончить. Потому что доверяешь.       — Твою мать, — рыжий недовольно цыкает, стискивая зубы, — как же много ты болтаешь.       — А ты уже не отрицаешь.       — Какая же ты мразь.       И как странно, что от своих же слов становится хорошо и спокойно. Словно нечто всё ещё теплится в груди и постепенно разжигается, согревая.

***

      Стеклянная дверь с коротким звоночком открывается, выпуская двоих мужчин из душной кабины наружу. Высокий шатен что-то весело напевал, закинув руки в карманы брюк, а шедший с ним рядом рыжеволосый, что уступал в росте на добрую целую голову, выражал полное недовольство и всё бренность мира на лице. Проходившая мимо девушка, та, что встретила Чую у входа, хотела было подойти к нему и что-то спросить, но одного взгляда голубых глаз было достаточно, чтобы его обходили стороной. Дазай усмехнулся, поправив ворот своего бежевого плаща и растрепав челку, которая вернулась в свое прежнее состояние безнадежности и бесформенности.       — И отчего ты так груб и зол, Чу-тян?       — Закройся и скройся с глаз моих долой…       — И из сердца вон?! — шатен театрально удивленно посмотрел на него, приложив ладонь к сердцу. На них косо оглянулись проходящие мимо сотрудники, на что Чуя лишь раздраженно вздохнул и ускорил свой шаг.       — Боже, просто исчезни уже.       Они вышли из здания, и их тут же окутало освежающей и остужающей прохладой. Дазай наконец ответил на раздирающий его телефон телефонный звонок, и Чуя даже так мог услышать гневную тираду, которая обрушилась на детектива — то был Куникида Доппо, кажется. Небо окрасилось в оттенок пурпура, где проскальзывали персиковые и бледно-розовые ватные облака, клочьями медленно проскальзывая над людьми. Ночная Йокогама — самая прекрасная и самая опасная Йокогама. Та, которую Чуя любит и пытается уберечь, и которую может погубить. Он прикрыл глаза, вдыхая стылый и мягкий воздух. Как противоречиво с его стороны. Именно это он сейчас испытывает. С Дазаем у него всегда противоречиво: хочется убить — спасает ему жизнь; хочется ударить — целует; хочется никогда не сталкиваться с ним — ждет каждую их встречу, будь она случайна или нет. Тело ноет и просится поскорее погрузить его в теплую воду, дабы расслабить и отмыть — право, салфетка душу не замена. А ещё хочется курить.       — Постарайся утопиться в ближайшей канаве, но не на нашей территории, — он взмахивает рукой, даже не взглянув на не сводившего с него взгляда шатена, и развернулся, чтобы уйти.       Дазай хоть и выглядит всё так же беспечно, бесстыже и просто до раздражения несерьезно, таковым не является. Его всегда выдавали глаза. Вот и сейчас они смотрят с надеждой, как-то слишком мягко и без привычной саркастичности. Он определенно думает, что делает Чуе одолжение, раз сейчас шагает рядом с ним и напевает мелодию из своей дурацкой песни о двойном самоубийстве. Даже делать вид, что это раздражает, не хочется от усталости.       — Я подумаю.       А Накахара уверен, что это он достаточно любезен и вновь проявляет своё милосердие и мягкость. Чуя даже не спрашивал, как этот идиот умудрился провернуть эту встречу в свое рабочее время в Агентстве. Прошу прощения — умудряется проворачивать, ибо частенько Чую отрывают от отчетов или вылавливают сразу после задания; в то время, как нормальные люди работают, детектив будет отлынивать от работы и других за собой потащит. Дазай есть Дазай, где бы он не находился и чем бы он не занимался. И это дает надежду на то, что хоть что-то способно не меняться.       — Какого хрена ты поплелся за мной?       — Маленьких детей нужно провожать до дома, чтобы плохие дяденьки не делали с ними плохие вещи.       — Это я сейчас с тобой сделаю плохую вещь, если не заткнешься.       Хоть что-то между ними не меняется. И пока Чуя будет бубнить о том, какой Дазай такой-сякой и очень плохой, сам детектив с улыбкой и предвкушением подумает об их следующем «пункте назначения».