***
— Чего довольный такой? — Лёха встречает друга следующим утром на пороге квартиры, куда их временно пристраивает Костенко. Паша загадочно улыбается, сверкает глазами и молчит. — У кого-то вчера был секс, — на распев протягивает Лёша. Вершинин опускает голову, стараясь не смотреть на радостного друга. Вот только улыбка не хочет сползать с лица. В коридоре становится весьма неловко. Паша чувствует подступающий жар и догадывается, что его щёки пылают. Рукой потирает шею, вертит головой, осматривая пол вокруг. — Брось, и так всё понятно, — Алексей заходится в приступе смеха. — Скажи, вы прям там, в кабинете? — Лёха!Часть 1
16 мая 2020 г. в 11:49
— Паш, ты должен это увидеть, — Лёха едва не давится от смеха, разглядывая пожелтевшую папку со старыми бумагами.
Паша поначалу не обращает внимания, что может быть интересного в документах тридцатилетней давности, которые Лёха стаскивает из разваливающейся коробки.
— Костенко твой — педик.
— Чего? — Павел давится воздухом.
— Капитан КГБ, — зачитывает Лёха, — так, это не интересно… вот, статья сто двадцать первая Уголовного кодекса РСФСР. Мужеложство…
— Да ты гонишь, — Вершинин вглядывается в потемневшие от времени страницы и зачитывает ровно то же самое. — Охренеть.
— Могу попросить не выражаться в моём кабинете? — неожиданно раздаётся за спинами парней, а в следующее мгновение они видят перед собой Костенко. — Что читаете? — он забирает из рук застывшего Лёши папку.
Ребята настороженно наблюдают, как глаза нервно бегают по строчкам, как напрягаются скулы и бледнеет лицо.
— Прости, мы не хотели. Они просто лежали тут… — Паша крутит головой в надежде вспомнить, откуда Лёха вытащил документы.
— Не берите в голову, — на удивление ровно произносит Сергей. — Это не совсем правда, — поспешно убирает папку в ящик стола.
— Не совсем? — ляпает Паша и тут же прикусывает язык.
Костенко не оглядывается на них, подходит к захламлённому столу, где множество фотографий соединены при помощи красных ниток, символизируя связь между людьми и произошедшими событиями. Отвечает он не сразу, тщательно обдумывая слова.
— Давно это было. В восемьдесят пятом. Я тогда в Припяти ещё жил, — он кидает на Пашу быстрый взгляд. Наверное, ждёт, пока тот скажет, что знает. Но он молчит, и Сергей продолжает. — Знал одного парня. Он немало, где побывал, во многом разбирался, любил рассуждать на разные темы, не затрагивая те, что были нежелательны в советское время. Мы много времени проводили вместе. Утренние пробежки вдвоём, совместные обеды, посещение городских мероприятий. Интересным он был собеседником. Коллега заподозрил неладное. Приглядываться стал. На моё место метил, как я потом узнал. Досье состряпал. Мне доложили об этом. В СССР срок за это полагался. А о службе в КГБ можно было забыть. Тут и объявился мой друг из Московского подразделения. Он давно к себе звал. Ну, я и поехал. Потом только узнал, что это он дело замял и документы мне отдал. Они дома у меня пролежали столько лет, не знаю, почему не уничтожил. Месяц назад сюда привёз. Случайно захватил, вместе с другими бумагами. Ценности они никакой не имеют, статьи такой уже нет.
— А что с тем парнем? — любопытства ради интересуется Лёха. Паша кидает на него недовольный взгляд, который Горелов успешно игнорирует.
— Больше мы с ним не пересекались, — отвечает Костенко и переводит взгляд на Алексея, а затем и на Павла. — Не стоит ворошить прошлые дела. Как я и сказал, там не совсем правда. Побудьте здесь ещё немного, мне нужно закончить одно дело, — просит Сергей и выходит из кабинета.
Как только дверь за Костенко закрывается, Лёша многозначительно присвистывает.
— Лёх, не начинай, — предупреждает Паша и заваливается на диван. Горелов успевает подметить, скованность его движений.
— Даже не думал, — ехидная улыбка не сходит с его лица, и Вершинин не верит ему. — Просто, это же не может быть случайностью. Ну, что ты и он… — Леша деликатно обрывает фразу.
Интерес друга к своему полу, Алексей просёк пару лет назад. Верить не хотел. Да и Пашка легко клеил девчонок. Но и на парней он заглядывался часто, и Леха устроил ему форменный допрос с плохим и хорошим полицейским в одном лице.
Пашка сознался быстро, не отпираясь. Лёха покрыл тогда матом всех и вся. Свалил, громко хлопнув дверью. Павел не стал его останавливать. Пришёл к нему через несколько дней, когда тот уже выпустил пар. Стащили у родителей пару бутылок пива и поговорили.
— Если будешь глазеть на мою задницу, причиндалы твои оторву, — предупреждает Алексей.
— Да ты сдурел? Мы с детского сада знакомы, Лёх, — вталкивает Павел. — Ты мне как брат.
На этом Горелов успокаивается. Выдаёт иногда шуточки, но только, когда они наедине. Остальное остроумие отрабатывает на других, никак не выдавая друга.
Паша закатывает глаза и просит не продолжать. Удивительно, но тот слушается, с любопытством погружается в схему, выстроенную Костенко на столе с натянутыми нитками и кучей фотографий. Это отвлекает его, но ненадолго.
— Здесь нет Клэр Мэттисон, — заявляет Лёха.
— Этот Костенко не мог знать её, — потянувшись, чтобы размять затёкшие мышцы, отвечает Вершинин и откидывается на спинку дивана. — В этой реальности она не была в СССР.
Помолчав, Лёша продолжает:
— Помнишь, как восемьдесят шестом, она втащила мужику, который угрожал двум пидорасам, — насмешливый голос заставляет Пашу бросить на него недовольный взгляд, — Слушай, заебал со своей толерантностью, — взвинчивается Лёха, но всё же исправляется, — двум геям. Так лучше?
— Лучше, — одобряет Павел. — Если ты опять к Костенко клонишь, то заканчивай.
— Почему, блядь, заканчивай, — возмущается Лёха. — Ты послушай. Мы нашли в её бумажнике фотку с Костенко. Вряд ли кто-то будет таскать с собой фото с наставником. Значит, он был её наставником не только по службе, но и в постели. Логично?
— Логично, — бурчит Паша, и Лёха с удовольствием отмечает недовольный тон друга.
— А так, как мы выяснили, что Костенко гей…
— Ничего мы не выяснили, — возражает Павел, — те бумаги не доказывают абсолютно ничего.
— Но ты не можешь отрицать, что он, возможно, передёргивает на мужиков.
— Не могу, — Вершинин кривится от грубой формулировки, но соглашается с ним.
— Значит он пи… гей, — радостно заявляет Лёха и опускается на чёрное кресло за столом.
— Мы можем допустить, что он бисексуален, — уставший голос Паши заставляет Лёху крутануться на кресле, повернувшись к другу спиной, и, отталкиваясь ногами, добраться до дивана.
— Ты видел кольцо на пальце?
— Нет, — мигом отвечает Павел, — кольца точно не было.
— Молодец, быстро такие вещи подмечаешь, — хвалит Горелов и, не обращая внимания на недовольный взгляд друга, продолжает. — Фоток любимой женщины и детей на столе тоже нет. В свои годы, ему уже положено иметь семью. Вывод: он гей.
— Потрясающая логика, — фыркает Паша, наблюдая, как его друг закидывает ноги на диван. — И к чему мы пришли?
— А пришли мы к тому, мой лучший друг, что жизнь двух Костенко текла по одному сценарию до восемьдесят пятого. Тогда его подозревают в связи с мужиком, и у него два варианта: либо всё вскрывается, и его сажают, либо он переводится в Москву, и о нём забывают. Но тут возникает ещё вариант: приезжая Клэр Мэттисон, которая, как мы знаем не оставит без помощи голубого наставника, подставляет ему крышу, даже две, — Лёха руками изображает женскую грудь, заставляя Пашу прыснуть от смеха. — Спектакль удаётся, доказательство на лицо. Они гуляют, ведут советские беседы и мило улыбаются друг другу с разных концов коридора.
— При таких обстоятельствах, никто не поверил бы в гомосексуальность капитана КГБ, — продолжает Павел, понимая, куда клонит Горелов. — Но доказательства всё ещё есть, и знакомый Костенко мог их предъявить.
— Они решают эту проблему, — пожимает плечами Лёха. Эту часть версии он не успел продумать.
— Есть ещё одна не состыковка, Шерлок, — грустная улыбка расплывается на лице Паши, — фотография у Клэр в бумажнике. Как ты говоришь, вряд ли она стала бы носить её, если бы это был просто спектакль.
— Возможно, их фиктивный роман перерос в настоящий, или она всё же втюхалась, а у Костенко на неё не стоял, — Лёха вновь заваливается диким смехом.
Павел шутливо толкает его, что тот чуть не падает с кресла.
— Но в этой реальности Клэр Мэттисон не приезжает в СССР, и он уезжает из Припяти, — дополняет Вершинин.
Лёша ёрзает в кресле, пытаясь устроиться удобнее, вновь закидывает ноги на диван и продолжает:
— Самое интересное происходит в восемьдесят шестом, когда на улице к нему подходит незнакомый парень и просит одолжить на квас. Чем ты только думал?
— Пить хотелось, — пожимает плечами Павел.
— Явно не кваса. Ты его прям там, чуть не изнасиловал, — возмущается Горелов, — я видел.
Паша молча рассматривает свои руки, сложенные в замок. В голове всплывают воспоминания Припяти восемьдесят шестого года, которые были для него не более месяца назад. Он ведь просто наугад подошёл. Квасу хотелось. Кажется, он действительно тогда залип на него. Выглядел Сергей молодо, а светлые волосы придавали ему схожести с апрельским солнцем, таким тёплым, что Паша едва не жмурился от удовольствия. Мужчина смотрел на него, как на неведомое чудо, улыбался так, что в груди всё переворачивалось. Пашка и отпускать-то его не хотел. Говорил что-то, стараясь выкопать из памяти школьные знания о СССР, чтобы поддержать беседу.
Кружка кваса не бездонная. Допил и ушёл, оставляя приятное послевкусие с долькой отчаяния.
Так не хотелось отпускать.
Встреча в милиции оказывается приятной неожиданностью. Паша едва не вскрикивает, когда видит знакомое веснушчатое лицо. Радуется, как ребёнок, которому сказали «собирайся, идём на аттракционы».
Взгляд Костенко манящий, притягивающий, а ещё пронзительный, что Паше временами не по себе. Он просто надеется, что его не выкинет раньше времени, и, что мужчина напротив испытывает хотя бы приблизительно похожие эмоции. Допрос перестаёт быть безобидным, когда произносятся слова о расстреле.
Солнышко, оказывается, умеет злиться.
— Паш, — зовёт Лёха, — заснул, что ли?
— Задумался, — встряхивает головой Вершинин.
— Я даже знаю о ком, — посмеивается парень. — Он у меня тогда выпытывал про тебя, — признаётся Горелов. — Ну, кто такой, когда родился, где учился, а потом про взрыв на станции.
— Он меня нашёл, приходил к роддому, когда отец забирал нас с мамой, — делится Павел, натыкаясь на непонимающие глаза. — Он сам рассказал.
— С нашего рождения, Костенко следил преимущественно за тобой. Даже, когда всё нам рассказывал, повторял «Паша и его друзья».
— Что ты имеешь в виду?
— Он на тебя запал, — как никогда серьёзно отвечает Лёха. — Ещё тогда, в Припяти. Ты ему понравился, я думаю. Правда, он этого не понял, или не хотел понимать. Советское время, сам понимаешь…
Паша вспоминает, как по возвращении в две тысячи тринадцатый встречает Костенко. Злого, побитого жизнью. Сломанного. У него не светятся глаза, они излучают ненависть. Жгучую, обжигающую. Она струится по венам, отравляет его изнутри. У этого Костенко нет тех тёплых солнечных волос, и нет улыбки.
В груди у Паши всё равно всё скручивается, но уже от страха.
Этот Костенко убивает подкастера. Остальных не трогает. Он злится на Пашу, обвиняет в поломанной жизни, а Паше и возразить нечего.
Когда Лёше сообщают, что отвезут его в штаб-квартиру к остальным ребятам, он едва не вприпрыжку бежит за подручным Костенко, что доставит его к Насте. В дверях оборачивается и кидает многозначительный взгляд на друга, его почему-то к остальным не везут.
— Могу я задать вопрос? — Паша встаёт чуть подальше мужчины, что опять застывает над столом с красными нитками.
— С каких пор спрашиваешь разрешение? — лёгкий поворот головы и невесомая улыбка. Парень стушёвывается, Сергей замечает. — Хочешь узнать, почему не едешь к друзьям?
Павел отрицательно качает головой, чем удивляет его.
— Ты сказал, что то дело не совсем правда, — негромко произносит Паша, и, дождавшись подтверждения своих слов, продолжает, — но правда там всё-таки есть, — не спрашивает, утверждает.
Костенко разворачивается в сторону окна, опирается на злополучный стол, вглядывается в вечернее небо. Сергей всегда любил последние минуты заката, когда уходящие лучи солнца всё ещё пытаются продлить день, и время после него, когда на небо разливается разноцветная палитра. Эти мгновения дарят ему покой, уют, уверенность в завтрашнем дне. Часто вспоминается родная Припять. Прогулки на закате. Тихие разговоры о разном. Тихие, но не менее интересные.
— Правда… — повторяет мужчина, задумчиво, и как-то по-особенному рассматривая горизонт. В эту секунду Паша видит всё: и светящиеся глаза, что с самой Америки пронзительно разглядывали его; и улыбку, на которую хотелось смотреть, смотреть и смотреть, а ещё, возможно, быть её причиной. Падающие лучи уходящего солнца дарят мужчине мягкий оранжевый блик, делая его похожим на тёплое апрельское солнце. В груди у Павла, в который раз, всё переворачивается. — Правда есть, — наконец отвечает Костенко, так и не взглянув на парня. — Думаю, мне действительно нравился тот парень. Советское время было беспощадно к таким, как я. Сотни людей каждый год попадали за решётку. С молоком матери мы впитывали, что любовь к своему полу — извращение. Некоторые не принимали себя. Сейчас, конечно, многое изменилось. Ещё вопросы? — Сергей поворачивает голову в сторону мальчишки и замечает, как тот кивает.
— Почему у тебя нет семьи? — кажется, Павел собирался спросить совершенно другое, но вышло то, что вышло.
— Намекаешь на возраст? — голос насмешливый и немного уставший. Костенко руками отталкивается от сзади стоящего стола и делает шаг к Паше.
— Пытаюсь узнать тебя, — он просто не может не улыбаться. В его голове всплывает образ Костенко, что угощает его холодным квасом, и Павел понимает, что вот он, стоит перед ним. Постарше, но всё ещё солнечный, родной и совсем не сломанный.
— Зачем? — делает ещё шаг.
— Хочу выяснить, прав ли Лёха.
Прав, во всём прав, и Вершинин благодарен ему за это.
— Мы с тобой потом выясним, в чём прав твой Лёха, — Сергей делает совсем маленький шаг, оставляя Павлу выбор.
В его взгляде мелькает неприкрытое желание, и Паша, не задумываясь, поддаётся вперёд. Их губы неловко сталкиваются, заставляя сердце стучать в разы сильнее.
«Оглушающе», — так он описал бы поцелуй с Костенко, если бы в этот момент вообще что-то соображал.
Сергей касается его спины, очерчивает линию позвоночника. Чувствует, как тело в его руках мелко дрожит.
Паша обнимает мужчину, за затылок притягивает ближе, углубляя поцелуй. Близость Костенко дурманит, заставляя неумолимо желать большего, погружаться в состояние блаженства и не думать о последствиях.