Дом

      Он осознал, насколько был измотан, только когда траектория его полёта резко вильнула вниз, примерно на тридцать этажей ниже задуманного, и он едва не сорвался в крутое пике по направлению к тротуару. Конечно, полёт при условии непрекращающейся головокружительной боли, грохочущей в висках, с самого начала был безнадёжной затеей, но он не мог думать об этом сейчас, пытаясь сосредоточиться на более важных вещах.       Город постепенно восстанавливался. И люди, и покемоны поднимались из обломков, протягивая друг другу руку помощи в этом нелёгком деле. Отряды пожарных, заручившись поддержкой своих маленьких помощников-Сквиртлов, тушили мелкие возгорания. Чокнутый старый миллиардер, один взгляд на которого вызывал у него мороз по коже, был вывезен из своей стеклянной крепости через парадный вход под конвоем полицейских и их грозно порыкивавших напарников-Арканайнов. Сын и отец, наконец воссоединившись, заключили друг друга в твёрдое, скреплённое слезами объятие посреди всего этого безумия. Пушистый жёлтый комок меха скакал вокруг их ног, пища от радости и едва сдерживаемого волнения своё привычное «пика-пика».       Всё это время Мьюту очень, очень усердно пытался не дать охватившему его чувству тошноты взять над ним верх.       По всеобщему мнению, он был Легендарным Покемоном, одним из самых могущественных существ во всем мире. Но даже он, несмотря на решительное несогласие с данным пунктом своей характеристики, имел свои пределы. Пределы, которые были не только достигнуты, но и явно сильно превышены за сегодняшний день. Какое-то время назад он мог себе позволить думать иначе, однако обращение вспять результатов массового слияния людей и покемонов, особенно с учётом ментального напряжения, которому он был подвергнут незадолго до этого, было не такой простой задачей, как он её описал.       Однако R-газ исчез, население Райм-сити вернуло свои души в прежние тела, и сумашедший, стоящий за всем этим, был задержан. Конечно, никто не будет возражать, если Мьюту незаметно покинет это место.       Не собираясь проверять правдивость этой мысли на практике, он просто ушёл.       Всё его тело ощущалось странно: словно костюм, который когда-то был впору, но теперь был необъяснимо чересчур мал и чересчур велик одновременно. Это лишь усиливало его тошноту; он чувствовал противное жжение кома желчи, подкатившего прямо к самому горлу. Сама мысль о том, что с ним сделали… ощущение, будто он заперт в каком-то отдаленном, тёмном уголке своего сознания… пленник собственного разума, содрогающийся в беззвучном крике, тщетно сопротивляясь чудовищу, вторгнувшемуся в его ум и получившему контроль над телом… Это заставило его вздрогнуть одновременно от переполнившей его ярости и необузданного страха.       Это было неправильно. Абсолютно неприемлемо.       Далеко за пределами того, что когда-либо позволяли себе сделать с ним Джованни и команда Рокет. Боль — к ней он привык. Страдания — о них он знал не понаслышке. Бессилие — мерзкое и гнетущее, заставлявшее его ненавидеть каждую клеточку своего существа. Но полное, абсолютное разрушение его личности: кража его тела, попытка стереть его психику, саму его душу… это пугало его до той степени, которую он не считал возможной никогда ранее.       За все эти годы он смирился с тем, кем он был, с тем, что он принадлежал этому миру, как любое другое живое существо, и принял это. То, насколько он был близок к тому, чтобы потерять всё это, что все его переживания, воспоминания, уроки, которые он извлек, просто так, в одно мгновение, могли бесследно исчезнуть… Одна мысль об этом заставила его кровь похолодеть.       С огромным усилием ему удалось взять себя в руки и выровняться, прежде чем земля оказалась настолько близко, что столкновение было бы неизбежно, развернуться и взмыть вверх, пробиваясь сквозь низко висящие облака. Он понятия не имел, куда он направляется, и, на самом деле, не мог заставить себя руководствоваться чем-то большим, нежели голым инстинктом. Всё, чего ему хотелось, — это найти темную пещеру, где-нибудь глубоко в необитаемых, никому не доступных и никем не исследованных горах, заползти в неё и проспать, по меньшей мере, целую неделю.       С каждым ударом его сердца по всему его телу прокатывалась новая волна агонии. Голова была не единственной частью его тела, которая тонула в боли, однако она, вероятно, причиняла наиболее сильный дискомфорт. Ущерб, нанесенный Мьюту, пока он находился под контролем Клиффорда, поначалу легко было отодвинуть в сторону, на задворки разума. Теперь же он мстительно возвращался — с процентами, — а тупая боль от ушибленных костей и жжение кровоточащих порезов преследовали его, доводя до полного истощения.       Какими бы раздражающими и назойливыми они ни были, тем не менее они были ничем по сравнению с бушующим адом, от которого его череп готов был расколоться в любую секунду. Это было сродни попытке заткнуть пробоину в дамбе голыми руками. Его беспорядочные мысли и неистовые эмоции просачивались сквозь эту брешь, как вода сквозь трещины, и, несмотря на его упорные усилия удержать их, безостановочно выплёскивались вовне без всякого разбора. Стая Пиджи, рискнувшая подлететь слишком близко к раненой Легенде, попала в поток психической энергии и птицы-покемоны шарахнулись в разные стороны, пронзительно крича от боли и страха и сталкиваясь друг с другом.       Их вид всколыхнул в сердце клона неуместное чувство тоски. На мгновение его раненый, разбитый на осколки разум прояснился, и в сознании Мьюту быстро промелькнула мысль, что, если бы он был обычным, рождённым покемоном, как они, сейчас он бы направился в сторону своего жилища (где бы оно, так или иначе, ни находилось), в его убежище, тихую гавань. Дом. Одно слово, имевшее так много разных смыслов и ассоциаций. Ему не был доступен ни один.       Новый мучительный импульс пронёсся по его синапсам, белое марево вспыхнуло у него перед глазами, и Мьюту едва смог сдержать стон боли. Ему снова пришлось направить все оставшиеся силы на то, чтобы удержать кусочки своего разума вместе, и позволить телу самому управлять его полётом. Отключиться в середине полета было бы весьма… неудобно, не говоря уже о том, что смертельно: падение с такой высоты наверняка было бы для него фатальным.       Чем дальше он продвигался, тем сильнее темнело вокруг, хотя поначалу Мьюту не мог сказать, садилось ли это солнце, знаменуя окончание дня, или тёмные пятна, пляшущие по уголкам его сознания расползались всё дальше. Казалось, что он слабел из-за потери крови, струящейся из миллиона мелких порезов, но его раны были скорее умственными, нежели физическими. Несмотря на все старания, он не мог остановить кровопотерю; всякий раз, когда он пытался залечить одну из кровоточащих ран, десять других снова открывались в разных местах.       Мьюту тяжело дышал, с каждым его вдохом в воздухе начинали кружиться клубы пара с мелкими капельками крови, струящиеся за ним кровавым шлейфом. Должно быть, он летел так часами, хотя не мог точно назвать, как долго это уже продолжалось. Очевидно, достаточно долго, чтобы преодолеть значительное расстояние при его скорости, пусть и ослабленной ранами, но всё еще довольно высокой. Иногда перед его взором вспыхивали изображения бурного моря, обширных зелёных с коричневым равнин, серпантинных дорог (или это были реки?), скользящих между крошечными холмиками расстилающихся внизу гор. И всё же всё это было ему совершенно чуждо, он не ощущал никакой связи с мелькавшими перед его глазами картинами; он даже не был уверен, что видел что-либо из этого на самом деле.       Траектория его полета снова накренилась, и он едва избежал прямого столкновения с деревом, едва успев свернуть направо в последнюю секунду. Резкое движение не понравилось его израненному мозгу, который решил отправить ему в знак тревоги ещё один сокрушительный взрыв чистой агонии, от которого ему тотчас захотелось свернуться в маленький плотный комок и взвыть.       Он стиснул зубы, сопротивляясь этому желанию со всем упорством, на которое он всё еще был способен, и заставил себя снова двигаться вперед. Что-то подсказывало ему, что он был уже близко, какое-то странное внутреннее чувство, ранее ему неведомое: Мьюту никогда не полагался на интуицию.       А затем он преодолел ещё один холм, взмыл над самыми макушками берёз, собравшихся в маленькую рощу, и внутренний голос прошептал ему, что он почти достиг цели.       Если бы Мьюту был в состоянии, он бы, несомненно, обстоятельно раскритиковал свои действия. Он только что сбежал из города, полного людей, в поисках безопасного места, чтобы восстановить силы, и вот он снова парил над небольшим человеческим поселением. Ночь уже полностью вступила в свои права, тёмное небо освещалось только большой серповидной формы луной, а также редкими фонарями и тёплыми, светящимися окнами домов внизу.       Громкие и настойчивые протесты рациональной части его мозга звучали совсем приглушённо, будто исходили с большого расстояния, и Мьюту двинулся вперёд, несмотря на всю нелепость этого действия. В одном доме, куда он, казалось, направлялся, все огни были выключены. На первый взгляд это было абсолютно не примечательный дом, неотличимый от всех других человеческих строений, но легендарный покемон всё ещё чувствовал странную тягу к нему, словно мотылёк, летящий на свет. Это не имело никакого смысла, но Мьюту чувствовал себя настолько уставшим и больным, что ему действительно не хотелось задаваться вопросом, был ли это какого-то рода транс и не летел ли он прямиком в ловушку команды Рокет, Клиффорда или ещё какого-то одержимого тиранией маньяка, коих, несомненно, в этом мире было с избытком. Если он направлялся сейчас к своей кончине, он лишь молился, чтобы это было быстро.       Вместо того, чтобы попытаться пройти через входную дверь, как любой цивилизованный покемон, он обошел веранду по кругу и обнаружил, что смотрит сквозь окно, оставленное по какой-то необъяснимой причине широко открытым, несмотря на то, что ночь не была ни душной, ни жаркой. Но прежде чем он смог обдумать эту странность, он перекувыркнулся через подоконник со всей грацией неоперившегося Спирроу, приземлившись на пол с громким стуком и болезненным стоном.       Внутри, без света звёзд и луны, было ещё темнее, но Мьюту почти разглядел слабые очертания шкафа и полок, пристроенных у соседней стены; на них мерцали силуэты нескольких трофеев, а прямо напротив стояла кровать с заметно выделявшимся бугром под простынями.       Мьюту, всё ещё не до конца овладев своими конечностями, неуверенно встал, раскачиваясь из стороны в сторону, будто лист на ветру, что было достаточно непросто в его положении, когда бугор внезапно пошевелился. Рука, высунувшаяся из-под одеяла, ударила по плоской поверхности тумбочки, нащупала будильник и скинула его на пол со звуком, который заставил Мьюту болезненно поморщиться, чтобы, наконец, добраться до кнопки включения маленькой прикроватной лампы. С легким шипением Мьюту прищурился, на мгновение ослепленный слабым светом.       Бугор сдвинулся ещё немного, и из-под одеяла поднялась такая знакомая фигура с непослушной копной спутанных чёрных волос, сонно потирающая глаза. С громким зевком подросток потянулся, но застыл на полпути, широко раскрыв рот и уставившись на Мьюту, который смотрел на него в ответ.       Одно мгновение никто из них не шевелился, в комнате повисла удушливая тишина. Мои извинения, начал Мьюту спустя пару секунд, внутренне поморщившись; даже простой акт целенаправленного проецирования голоса своего разума на кого-то заставлял его чувствовать, будто он снова опутан шоковым полем дронов Клиффорда. Я не собирался так вторгаться.       Многое о характере Эша Кетчума говорил тот факт, что, вместо того, чтобы поинтересоваться, что, во имя Арсеуса, Мьюту делал в его спальне посреди ночи, он вскочил с постели, выглядя совершенно проснувшимся, и начал рыться в ящиках своей тумбочки.       На одну мрачную, ужасную секунду Мьюту ожидал, что в него бросят Покебол, но когда Эш повернулся к нему, в его руках было только несколько бутылочек-распылителей с препаратами, которые тренеры использовали для исцеления своих раненых покемонов. Мьюту мельком отметил, что не уверен, сработают ли они и на нём; возможно, его генетическая структура препятствует действию на него стандартных средств. «Они должны, — ответил Эш, но, увидев, как его слова ошеломили Мьюту, сразу нахмурил брови, — Разве ты не спросил только что, будут ли они работать?»       Внутри желудка Мьюту липкой холодной волной всколыхнулся ужас: он даже не мог больше контролировать свои мысли, был неспособен держать их изолированными в безопасности стен своего разума. Он потерял своё единственное оставшееся убежище, свою крепость! На протяжении всего эксперимента, когда над его телом проводили опыты и выкачивали компоненты для R-газа, и ещё раньше, в то время, когда он был орудием уничтожения в руках Джованни, у него всегда была тот самый последний оплот, который никем не мог быть разрушен, никогда не был захвачен или закован в кандалы. До Говарда Клиффорда.       Возможно, он спроецировал все это на Эша, либо было что-то особенно жалкое в том, как повис его хвост, плечи сгорбились, а голова устало поникла, потому что выражение лица подростка тотчас смягчилось. Мьюту представил, что так, должно быть, выглядит человеческое сострадание. «Всё в порядке, — тихо произнёс Эш, когда Мьюту посмотрел на него сверху вниз, слегка подергивая ушами. — Тебе здесь не причинят вреда. Всё нормально».       Таким же тоном успокаивают испуганных Гроулитов, подумалось Мьюту. Вобще-то это должно было действительно оскорбить его; такое сильное существо, как он, не нуждалось в сочувствии, не нуждалось в благотворительности. Но он чувствовал себя настолько опустошённым и уставшим, что принял эти слова утешения, хотя никогда не думал, что это будет возможным. «Давай, — Эш протянул руку к Мьюту с жестом, столь непривычным для клона, что ему пришлось потратить пару секунд на расшифровку его значения. — Тебе нужно сесть».       Какая-то его часть восстала при самой мысли о том, чтобы позволить человеку прикоснуться. Прикосновение означало боль. Прикосновение означало, что сотни крошечных колючих игл пронзят его кожу, проникнут в его вены, выкачивая его жизненную силу вместе с кровью. Но это был Эш. Эти руки никогда не причиняли ему вреда.       Осторожно он взял предложенную руку, и пальцы Эша мягко обвились вокруг его собственных. Мьюту позволил затащить себя на кровать, отмахиваясь от мимолетной мысли о том, как нелепо это выглядело бы для всякого, кто мог бы их сейчас увидеть: подросток, тащащий покемона — в натуральном размере — свернувшегося в шар. «Пика!»       …Ему не стоило так удивляться этому радостному приветствию. Нет дыма без огня, а там, где был Эш, обязательно должен был появиться Пикачу. Я тоже рад тебя видеть, ответил он, чувствуя, что ему всё равно следует оставаться вежливым, несмотря на его нынешнее затруднительное положение. Хотя его голос был не столь глубоким и уверенным, как обычно — с лёгким оттенком надвигающейся бури, а более болезненным, похожим на приглушенный вздох того, кто пережил слишком много.       Его колени врезались в бортик кровати, и он осторожно развернулся, садясь на матрас. К сожалению, его спуск оказался не столь грациозным, как он надеялся: он практически упал на упругую поверхность, опираясь свободной рукой на благословенно мягкий материал, чтобы случайно не завалиться вперед. Его длинный мускулистый хвост обвился вокруг туловища и опустился на колени.       Маленький предательский отголосок грусти коснулся его сердца, когда Эш отпустил его руку, взявшись вместо этого за один из пузырьков с лекарством. Ты не испортишь свои простыни этим?       Эш усмехнулся: «Не смеши меня».       Необычная субстанция ощущалась приятной прохладной свежестью на его ушибленной обветренной коже, и Мьюту не смог удержать вздох облегчения, его глаза закрылись сами собой. По крайней мере один из его недугов был излечен. Чудовищная головная боль сохранялась, её было так просто не прогнать обычными искусственными лекарствами.       Эш работал в тишине, предоставив Легендарному покемону личное пространство и позволив мыслям Мьюту свободно течь впервые за долгое время. Что было достаточно опасно, поскольку они немедленно обратились к событиям последних двух недель, как будто мозг Мьюту был чертовски одержим пытками.       Внезапно он будто вновь вернулся в свою круглую камеру с подключенными к ней трубками — одними для забора его крови, другими для выкачивания подавляющего газа из его вен — удерживаемыми на местах механическими зажимами, сдавливающими его запястья; нос жёг запах дезинфицирующих средств и его собственной крови. Человек в инвалидной коляске улыбался ему из-за стекла, его длинное, впалое лицо освещал бездумный восторг. «Такова твоя судьба, мерзость, — сказал ему Говард Клиффорд. — Радуйся, что можешь отплатить за доброту тех, кто привел тебя в этот мир. Благодаря твоей крови человечество сможет достичь новой ступени эволюции».       Бред сумасшедшего с извращённым умом. Каким же образом никто не смог догадаться об истинной цели Говарда, пока не стало слишком поздно?       Окружение изменилось, преобразовавшись в роскошно обставленный пентхаус, из окон которого Клиффорд мог восхищённо наблюдать за собственноручно созданной империей. Мьюту всё ещё находился в капсуле, в этот раз с ощущением чужеродного объекта, сжимавшего его голову, словно тиски. Напротив него, за массивным столом, сидел Говард, на его морщинистом лице играла торжествующая ухмылка. На висках у него виднелось устройство, идентичное тому, что было установлено Мьюту; будто бы самый мрачный ночной кошмар стал явью.       Дверь в комнату распахнулась, и человек (Тим?) ворвался внутрь, только для того, чтобы тут же замереть на месте и испуганно уставиться на Мьюту. Беги! закричал Мьюту, действительно чувствуя испуг, возможно, впервые в своей жизни, прежде чем пурпурная дымка окутала его, скрывая комнату, две человеческие фигуры, весь мир из виду.       И тогда его разум взорвался.       Этот опыт было невозможно описать, в отличие от всего, через что ему когда-либо доводилось пройти. Он чувствовал, что кричит, задыхался, тонул, горел, замерзал. Удушающая зловонная тишина облепила его со всех сторон, беспощадно врываясь в рот и ноздри, врезаясь в глаза и вырывая язык. Его кожа растрескалась, иссохла, как пыль, развеваемая по ветру, обнажая жемчужно-белую костную ткань, которая также обратилась в пепел и испарилась. Как будто он никогда и не существовал.       Он умирал, осознал Мьюту с пугающей ясностью, уходил в пустоту. Мёртвый, стёртый, забытый. Я не хочу уходить, я не хочу исчезать, я не хочу, чтобы меня забыли!       Он сопротивлялся всем своим существом, тем, что от него ещё осталось, сражаясь всеми силами с вторгнувшейся сущностью, обрушившейся на его разум словно волна прилива, вырывающей с корнем его воспоминания, его мысли, само его чувство внутреннего Я.       В настоящее его вернула вспышка острой боли. Болезненный вопль, как запоздало осознал Мьюту, был его собственным; он обнаружил, что всё ещё находится в спальне Эша, согнувшись на его кровати и тяжело дыша. Он прижал ладони к своим глазам и начал лихорадочно тереть их, пытаясь избавиться от жгучего чувства раскалённого добела железного стержня, пронзившего его разум. Непрекращающийся звон в ушах, похожий на помехи от сломанного телевизора, пульсировал в его голове синхронно с лихорадочным биением его сердца.       Даже сквозь плотно закрытые веки Мьюту смог почувствовать яркую вспышку трансформации покемона, материализовавшегося из покебола. Хотя он не мог разобрать слова, он всё ещё слышал тихий шёпот Эша и мягкое «Карио», донёсшееся в ответ. Дверь открылась и затем снова тихонько закрылась. «Мьюту, — услышал он намного отчётливей и медленно отодвинул руки, потрясённо сознавая, что они были мокрыми от слёз, хотя он всё это время даже не понимал, что плачёт. Эш стоял недалеко от него — не слишком близко, но в пределах досягаемости — обеспокоенно нахмурившись. — Слушай, я знаю, что ты ненавидишь, когда тебя кто-то трогает, особенно если это люди, но… ты… хочешь — обниму?»       Объятие.       Выбитый из колеи, Мьюту в замешательстве сдвинул брови, на мгновение отвлёкшись от боли и испытываемых им страданий. Не то чтобы он много знал об объятиях, и, конечно же, никто никогда не предлагал ему обняться. Пока он размышлял над этим вопросом, его разум услужливо подкинул ему картину сцены, которую он видел в Райм-сити как раз перед тем, как прийти сюда: эмоции Тима и Гарри в тот момент ощущались очень ярко. Было ли это объятием? Когда один родственник оборачивает свои руки вокруг плеч другого? Но если так, то почему Эш предложил это ему? Он не был членом его человеческой семьи. Казалось, это ему совсем не подходит.       Теперь в глазах Эша застыли готовые в любой момент вырваться слёзы, и Мьюту чувствовал личную ответственность за это. Только если бы его разум не ощущался разваливающимся на куски… он мог бы хотя бы немного фильтровать выплёскивавшиеся мысли. «Объятие… — начал Эш, затем, сделав паузу, сглотнул. — Предполагается, что это обнадёживает. Утешает. Как физическое напоминание о том, что тебя любят и о тебе заботятся».       Возможно, это было не лучшее определение, но то, как он посмотрел на Мьюту, когда закончил, действительно заставило его взять паузу и задуматься о том, что было сказано. Любят и заботятся, но какой вообще в этом был смысл… о. О.       Он почувствовал как что-то тёплое всколыхнулось у него в животе, не такое, как раньше, намного более… приятное. Он встретился взглядом с Эшем, который терпеливо ждал, пока Мьюту самостоятельно разберётся с этим, неосознанно играясь с кончиком хвоста, лежавшего у него на коленях. Да, я верю… Мне бы очень этого хотелось.       Какое счастье, что он не должен был общаться устно. Проецированные мысли, по крайней мере, не звучали дрожащими или хриплыми и не обрывались на полпути.       После его слов Эш тотчас же двинулся вперед, хотя все его движения были плавными и открытыми, чтобы Мьюту видел всё, что он делал. Эта забота о его сломанной психике была настолько ошеломляюще неожиданной, что вызвала лёгкое головокружение.       А потом он почувствовал, как руки Эша осторожно обвились вокруг его туловища, и всё остальное попросту вылетело у него из головы. Подросток передвинулся, сев прямо напротив него, стараясь в то же время не прижимать руки Мьюту к его бокам — маленькая деталь, за которую Легендарный покемон был ему невероятно благодарен — и просто прижался к нему. Не слишком крепко, но и не излишне слабо. Как показалось Мьюту, это было довольно хорошее объятие.       Было тепло, уютно и… приятно. Да, «приятно» было хорошей характеристикой. И если вдруг Мьюту придвинулся ещё чуть ближе, прижав свою морду к плечу подростка, никто не увидел бы этого. Спустя одну неловкую минуту, пока его руки плетями висели по бокам, Мьюту попытался, наконец, переместить их, чтобы лучше приспособиться к необычному для него положению. Одной он обвил плечи Эша, а другой упёрся в поясницу подростка. «Извини», — вдруг сказал Эш, сам удивившись внезапному порыву.       Убаюканный приятным состоянием невесомости, Мьюту потратил почти минуту, пытаясь осмыслить сказанное. В замешательстве, он сдвинул брови. Нет нужды извиняться, у тебя неплохо получается. «Нет, я не это имею в виду, — пробормотал молодой тренер куда-то в область его шеи. — Мне очень жаль, что с тобой такое произошло, просто… всё это».       Мьюту всё ещё пребывал в растерянности. Ничто из этого не было твоей виной. «Знаю, знаю. Просто я ненавижу, когда с моими друзьями случается что-то плохое». Друг…       На этот раз Мьюту не потребовалось много времени, чтобы до него дошёл весь смысл сказанного, и он слегка вздрогнул. Во имя Арсеуса, насколько же он был подавлен? Внезапная теснота в горле и странная влажность в уголках глаз, безусловно, выдавали это с головой. Какая-то его часть была смертельно смущена всей этой ситуацией, но Эш уже видел его полумертвым, и тогда он явно выглядел хуже.       Просто всему этому виной было то, что… никто никогда не называл его своим другом. «Я знаю, — повторил Эш, его шёпот прозвучал на грани слышимости. Мьюту ощутил надёжное прикосновение руки на своей спине, которое заставило его слегка изогнуть позвоночник и испустить звук, подозрительно напоминающий тихое мурлыканье. — И за это я тоже прошу прощения».       Они оставались в таком положении ещё несколько секунд, пока не услышали, как дверь в комнату открылась с лёгким скрипом. Лукарио беззвучно проскользнул внутрь, неся большую миску с водой, в которую было погружено несколько полотенец и стакан. До этого момента Мьюту даже не осознавал насколько его мучает жажда.       Неохотно Покемон и тренер разорвали объятие; Эш с благодарным «спасибо» принял миску у Лукарио и поставил на стол, до краёв наполнив стакан кристально чистой водой и передав его Мьюту. Всё ещё не доверяя своим психическим способностям, Мьюту предпочёл не левитировать стакан, взяв его, вместо этого, слегка дрожащими руками и опустошив тремя быстрыми глотками. Чувство приятной прохлады, стекающей по горлу, было райским наслаждением.       Тем временем Лукарио отошёл к стене, встав рядом с Пикачу; оба покемона решили дать им необходимое пространство. Хотя Покемон Ауры время от времени бросал взволнованные взгляды в сторону Мьюту, подёргивая время от времени своими дредами? щупальцами? антеннами? «О, не волнуйся, просто Лукарио чувствует твоё состояние. Его беспокоит, что он не может помочь тебе», — быстро объяснил Эш, заставляя Мьюту ощутить головокружительное чувство неуверенности в том, кто из них является телепатом.       Он бросил взгляд на шакала, который в ответ просто молча пожал плечами. Спасибо. «Карио»       В этот момент Эш обернулся, закончив отжимать полотенца, и указал на Мьюту подбородком, поскольку его руки были заняты. «Хорошо, теперь ложись в кровать».       Мьюту моргнул. Прошу прощения?       Эш вздохнул и закатил глаза, словно имел дело с особо упрямым малышом. «Я сказал, ложись».       Мьюту не был тем, кого обычно можно было причислить к тугодумам, напротив, он всегда считал, что довольно хорошо соображает. Поэтому он не был полностью уверен, какая часть команды Эша вызывала у него недоумение. Он обвинял в этом головную боль и усталость. Это твоя кровать, — его попытка спорить явно не впечатлила Эша. «Да, и я говорю тебе ложиться. Мьюту, прошу, ты выглядишь так, словно собираешься прямо сейчас упасть в обморок!» — безупречная имитация «щенячьих глаз», и Мьюту обнаружил, что ему нечего возвразить. Он винил во всём истощение. Уверяю тебя, я в полном порядке и, как я полагаю, всё ещё вполне способен сам решить, требуется ли мне отдых.       Это была неплохая речь, однако всё испортил громкий зевок, который Мьюту издал в самом её конце. Он опасно покачнулся, моргнув внезапно помутневшими глазами. «Определённо да, — улыбнулся Эш, шагнув вперёд и аккуратно положив руку на его плечо. — Давай уложим тебя».       Мьюту больше не протестовал, особенно в тот момент, когда его спина соприкоснулась с преступно мягкой поверхностью матраса, и он не мог не поморщиться с довольным мурлыканьем. Каким-то образом мысль о том, что он резвится на глазах у Эша как детёныш-Мяут, больше не беспокоила его. Будучи почти на полметра выше Эша, он не вполне помещался под простынями, но когда он свернулся, как обычно перед сном, он поместился практически полностью. Кровать всё ещё хранила тепло спавшего в ней ранее Эша, и Мьюту почувствовал, как его напряжённые, забитые мышцы начали, наконец, расслабляться. Он уткнулся носом глубже в подушку, снова зевнул и удовлетворённо вздохнул. «Удобно?» — голова Эша появилась с краю кровати. Да, очень. Мьюту чувствовал себя слишком уставшим, чтобы попытаться выразиться более красноречиво, хотя ему удалось разлепить одно веко и взглянуть на подростка, чтобы выразить извинение. Я прошу прощения за неприятности, Эш. Я не вправе был так грубо навязываться тебе в собственном доме.       Нечто прохладное и влажное легло на его висок, вызывая очередной приглушённый вздох, на этот раз — от облегчения. Холодное полотенце на его раскалывающейся от боли голове ощущалось так, будто сам Арсеус вышел из Зала Истоков, чтобы наложить на его голову целительное прикосновение. «Мой дом — твой дом, Мьюту. Хотел бы я, чтобы ты знал об этом раньше».       Мьюту обнаружил, что замер, часто-часто моргая; возможно, какое-то насекомое пролетело сквозь открытое окно и случайно врезалось ему в голову. Эш?       Его раздражало то, как тихо прозвучал его голос; очевидно, телепатические сообщения не были полностью невосприимчивы к эмоциям. «Да?» Не мог бы ты… остаться? «Я никуда не уйду».