Ему чужды эмоции

Это все чуждо для Широ. Все эти эмоции, которые грызут его грудь изнутри, пытаясь разломить стальные (как он думает) рёбра, а снаружи выедают белую с голубым отливом шерсть, отрезвляя едва ощутимым покалыванием; все то, что он испытывает, глядя на свою подопечную; весь этот сгусток меда, обволакивающий разум, — это какая-то ему неизвестная доселе дрянь, которую Широ подцепил за эти полгода. На протяжении тысячи лет он чувствовал: гнев, злость, отчаяние и жажду мести. Больше ничего. Потом, уже гораздо позже, пришло смирение, понимание и осознание. Теперь же его на верный путь направляет лишь долг перед Анимасити — единственный фактор, подавляющий животное желание выпускать наружу людские кишки. Огами должен защитить каждого зверочеловека — это его отдушина, его путь к искуплению, исцелению, отмыванию кровавых лап. Другого смысла в его существовании, увы, нет. По крайней мере, он считал так до недавних пор. Широ стоит на крыше, задумчиво уставившись на слегка покачивающееся от ветра хлипкое баскетбольное кольцо. Еще недели две и Мичиру его совсем доломает (неважно речь об Огами или о кольце, потому что обоих ждет одна и та же участь). И вообще, о чем он думает? Сейчас нужно патрулировать ночной город, а голова забита совершенно не тем. Сняв одну перчатку, он смотрит на поцарапанную лапу, усыпанную россыпью шрамов, которые на чёрной ороговевшей волчьей коже просто так увидеть нельзя — слишком уж хорошая регенерация, хотя какие-то раны не затянутся никогда. Огами неосторожно надавливает когтем на подушечку, и выступает капелька крови. Последнее окно дальнего дома меркнет, яркий свет люстры словно по щелчку пальцев затухает, и на город окончательно опускается ночь. Лишь редкими фонарями вдоль самых мрачных переулков и надоедливыми вырви-глаз неоновыми вывесками баров подсвещается мрачный Анимасити. Последствие глупой неосторожности моментально зарастает, покрываясь корочкой, и Широ, чертыхнувшись, вновь надевает ненавистную перчатку. Он не может патрулировать город. Потому что следит за ней, не отпускает чутким волчьим носом ее запаха корицы с нотками цитрусовых и контролирует каждое движение маленькой тануки, почему-то задержавшейся у медведей на дольше, чем изначально планировалось. После того, как Широ напал на неё, укусил ее в ту ночь, после того, как увидел ее хрупкое тело, лежащее на земле и взвыл от отчаяния, он понял — что-то в нем навсегда изменилось. Это был взрыв новых чувств и эмоций. Стыд, обволакивающий разум; жалость, подкашивающая лапы; скорбь, заставляющая оскалится да так, чтобы порвать себе пасть… И что-то ещё, совершенно другое, ни на что не похожее, не поддающееся определению, сидящее в груди, зияющее дырой в самосознании, разрывающее его волчье естество на мелкие кусочки. Уже утекло много воды, а Огами все прокручивает и прокручивает в голове яркую сцену того, как его пасть смыкается на тонком плечике тануки, и рот заполняет железный вкус теплой крови. Безжалостное божество резко смыкает челюсти до конца, ловя ушами четкий хруст сахарных костей. Раздаётся оглушительный крик боли, похожий на тот, который когда-то, мечась в агонии, издавали его погибающие собратья, и тело Мичиру стремительно оседает на полу. Изодранное до мяса и без части лапы. Именно в этот момент Широ просыпается весь в холодном поту, подскакивая на диване, чуть ли не вскрикивая от негодования. Ему хочется сорваться и куда-то бежать, но он не знает куда и зачем. Хочется найти ее и спросить все ли в порядке, хочется прижать ее к себе и дышать в тёплую макушку, извиниться за свою оплошность, взвыть от отчаяния… Но он лишь обращается в волчье обличие, находит ее по запаху, спящей в соседнем здании, и облегченно выдыхает. Такие кошмары длились уже месяц, а то и больше. Широ так и не понял как нейтралитет перерос в неприязнь, неприязнь в понимание, понимание в уважение, уважение в заботу, а забота в… Что-то странное сжимающее его сердце. И острее всего это ноющее чувство в груди обострялось, когда Енотка летала с этим чертовым альбатросом, чтоб его сбило самолетом! Огами все последнее время гонял тануки то в медцентр, то в полицейский участок, лишь бы она не пересекалась с этой дурной птицей. А Кагэмори лишь злится, говорит, что он занудный папаша, решивший все испортить. Сам мол веселиться не может, и ей не дает… И Широ не может объяснить своего поведения. Не признаваться же Мичиру, что он и сам не знает, почему хочет свернуть горе-терористу его пернатую шею? А совсем недавно волк и тануки вступили в перепалку из-за предстоящей слежки за одним подозрительным львом. Точнее Огами молчал, не смея произнести ни одного слова, считая это лишней тратой времени, а Кагэмори кричала и яростно жестикулировала до тех пор, пока не поняла, что ее мнение в расчет совершенно не берут.  — Ты же говоришь, что ты — человек, откуда тебе знать, как следует поступить? Ты и подругу свою выгораживала, хоть и знала, что она представляет опасность для всего города. — спокойно произнес Широ. — Так что делаем так, как заранее обговаривалось. Мичиру отрешенно на него посмотрела, на секунду замолкнув. Он всегда так. Резко и грубо обрывает ее на полуслове, потом извиняется и нехотя благодарит за участие в обсуждении поставленной проблемы, но никогда не слушает. То ли принимает ее за ребенка, то ли настолько презирает, что не хочет даже с ней общаться, одним словом, непонятно, чего от Огами ждать. И всегда один и тот же аргумент: «Ты — человек». Она? Да если бы она была человеком, то не стояла бы здесь перед ним. Она бы училась в школе, играла бы в баскетбол и жила бы вместе с родителями, а не плакала бы в подушку по ночам от нахлынувшего одиночества и страха, не жила бы в чужом городе, не пыталась бы умереть на каждом задании. Мичиру впервые обратилась в свое истинное обличие на глазах у Широ и опустила голову вниз, прикрыв глаза растрепанной копной темных волос.  — Ясно. Тогда справишься сам. — пробормотала она, впервые смиренно приняв его позицию. На пол глухо упало несколько больших соленых капель, которые Огами моментально учуял, отчего-то страшно сконфузившись и нахмурив брови еще сильнее. Кагэмори не хлопнула дверью, как она обычно это делает в припадке радости, а лишь тихо покинула комнату, что-то пробурчав себе под нос напоследок. Эта тишина, повисшая слизью на стенах кабинета после их ссоры, эти несколько слез, медленно впитывающиеся в паркет, делающие весь воздух вокруг волка каким-то сперто-дурным, и эта жутко аккуратно закрытая дверь — окончательно заставили Широ почувствовать себя полным идиотом. А он ведь только-только перестал заниматься самобичеванием… После этого они так и не поговорили. Мичиру пришла на задание, сухо поздоровалась с наставником, отключила наушники, по которым планировалось связываться с волком, в очередной раз, наплевав на его существование, сделала все по-своему и, закончив, гордо вышла к нему, принимать всю аппетитную порцию гнева. Недоумевающая мэр пыталась понять, что же все-таки происходит между партнерами, ведь, казалось бы, операция прошла успешно, но, как только Барбара наткнулась на раздраженного и горящего от злости (удивительное зрелище) Широ, кричащего на потрёпанную Енотку, Роуз поджав голову, аккуратно их обоих поблагодарила и, под предлогом неотложных дел, поспешила отлучится. А вчера Мари продала Огами наиинтереснейшую запись телефонного разговора его юной подопечной с ее родителями. Сначала были теплые приветствия, потом Мичиру пыталась намекнуть на то, что как только изобретут вакцину от ее заболевания, она вернется домой. На что родители почему-то отмалчивались, а потом все же признались, что сдают ее комнату в аренду.  — В аренду? — дрогнул до этого радостный голос Кагэмори. — Ладно, это ничего… — прошептала она, отчего-то нервно посмеиваясь. — Но я ведь смогу… Смогу вернуться, мам? На другом конце провода послышалась тишина. Такая же угнетающая, как тогда, после их с Широ ссоры.  — Я скучаю по тебе. — тихо-тихо хрипит она. — И по папе. — уже послышались откровенные жалобные всхлипы.  — Мы тоже скучаем по тебе, Мичиру. — говорит строгий мужской голос. — Но пока вакцины нет, тебе действительно лучше оставаться в Анимасити. Тем более, тебе же там нравится, так? Далее неразборчивая кутерьма, женские крики по типу: «Зачем ты так резко сказал? Договаривались же по-другому!», дрожащее сбивчивое дыхание тануки и тихое, до боли знакомое Огами: «Ясно.» Широ резко качнул головой, обращаясь в человеческий облик, прогоняя ужасные воспоминания и на мгновение отпуская сладкий запах подопечной на волю судьбы. Мичиру знает, что он Гинро, но все равно не меняет к нему своего отношения. Она отчаянно сражается, распарывает собственную кожу и с корнями вырывает клочки шоколадного меха обращаясь то в птицу, то в волка, то в хамелеона, лишь бы защитить Анимасити и Широ-сана. Хоть и знает, что он бессмертный. У жизнерадостной Мичиру оказалось гораздо больше проблем, чем Огами предполагал. Он, потерявший все, что имел, взаправду ощущает боль утраты, но Кагэмори, которую предали единственные родные на всем белом свете, чувствует себя совершенно разбитой. Она потеряла свою сущность и хотела стать человеком, чтобы вновь увидеть свою семью — разве это не очевидно? А теперь у нее нет никаких желаний, никаких целей, и она посвящает всю свою жизнь работе с Широ-саном. Помощи Широ-сану. Она так заботилась о нем, так сильно хотела приблизиться к нему, понять его, приободрить, а он даже не подумал о том, через что пришлось пройти ей в столь юном возрасте. Потерять дом, друзей, родителей, человеческое обличие… Широ тихо рычит. Одна мысль о том, что тануки вновь станет человеком и вернётся к себе «домой» заставляет его когтистые лапы сжиматься в кулаки. Почему? Он и сам не знает ответа. Ее бывшая мечта — его сущий кошмар. Правда теперь можно об этом не беспокоится. Родители девочки ведь сами не хотят ее видеть. Только вот мысль об этом вовсе не приносит Огами никакого облегчения. Сладкий запах корицы с нотками цитрусовых приближается все ближе и ближе, пока волка не окликают по имени.  — Широ-сан, ты что, совсем не спишь? — улыбается Енотка, подлетая к зданию и, судя по звукам сзади, садится рядом с его ногами, громко выдыхая. Огами молчит. Глупый вопрос, даже смотреть на неё сейчас не хочется. Пахнет чем-то ещё. Это же… Он резко оборачивается и видит изрядно вымотанную Мичиру, сидящую у самого края крыши, свесив ноги. Она держится за окровавленную ладонь, которую пытается спрятать в кармане красной кофты.  — Что случилось? — выдыхает он быстро наклоняясь к ней, чуть ли не сталкиваясь с тануки лбом.  — Долгая история… Но не волнуйся, Широ-сан, справедливость восторжествовала! — кривит она клыки в улыбке. Он тяжело вздыхает, обращается в человека и, перекинув ее через свое плечо, под возмущенные крики спускается с крыши вниз по винтовой лестнице, направляясь в свой кабинет. У него в ящичке стола всегда лежит аптечка на случай чего. Вот и, к сожалению, пригодится. Уже дойдя до места назначения, Огами просит ее обратиться в человека, чтобы не пачкать шерсть лекарством. Он намазывает на кровоточащую ладошку какую-то мазь и начинает бережно ее забинтовывать. Запах воришки, от которого Мичиру благополучно спасла своего друга-медведя поставив под перочинный ножик, собирающийся разрезать чужую сумку, свою руку, Широ уже запомнил. Теперь он знает чем займется завтра.  — Спасибо, Широ-сан. — улыбается она, оценивающе смотря на тщательно бинтованную ладошку, растопырив длинные пальчики. А потом гораздо тише, не смотря на него добавляет:  — Вы простите меня за вчерашнее. Я постараюсь так больше не делать. — кривит она уголоки губ. Огами не отводит от нее снисходительного взгляда, а потом делает совершенно не свойственную ему вещь — кладет худощавую, теплую ладонь на мягкие волосы подопечной и слегка погладив, опомнившись, медленно убирает руку. Кагэмори поднимает на него карие глаза. Смотрит удивленно-восхищенно, а челюсть вот-вот наровит отвиснуть. Это точно тот самый Широ, который так яростно вчера на нее кричал?  — Мичиру, — едва слышно говорит он, надеясь, что девочка не услышит нотки неопределенности в его голосе. — Я не хочу, чтобы ты уезжала. Огами нервно сжимает ладонь, расстраиваясь, что прежде чем дотронуться до шелковистых волос тануки не подумал снять перчатку. Мичиру вопрошающе на него смотрит, не в силах уловить подвоха. Это розыгрыш какой-то? Сейчас из-за угла вылетит Куро с видеокамерой или что?  — Тебе все-таки тяжело без ассистента? — неуверенно спрашивает она, стараясь более не отводить от холодных голубых глаз наставника своего взгляда и звучать достаточно правдоподобно. Огами наверняка Кагэмори вышвырнет к чертям собачим из города, если узнает о том, какие же мысли проскальзывают у нее в голове. Хотя он сам виноват! Зачем так запутанно изъясняться? Широ удивленно вскидывает пепельную бровь. Тануки издевается над ним?  — Не волнуйся, я найду себе достойную замену прежде чем уйду, и, кроме того… — начинает она.  — Я прекрасно справлялся без ассистента все эти годы. Дело не в этом. — скалится Широ, перебивая девочку. Мичиру не понимает. Точнее понимает, но превратно, потому что в глубине души знает — Огами терпеть ее не может. Она была человеком. А люди для него — это чистое зло, от которого нужно избавиться. Тануки даже как-то неуютно становится от этого разговора. Еще и приходится сидеть перед ним в человеческом обличии, он поэтому, наверное, не принимает извинений за вчерашний казус.  — А в чем же тогда? — пересохшим языком спрашивает она.  — Пожалуйста, просто обещай мне, что останешься здесь. — вторит он протягивая каждое слово. Он не говорил этих слов уже очень давно. Он не испытывал этих чувств уже целую тысячу лет, и сейчас боится ошибиться, словно ступая по минному полю.  — Опять что-то связанное с мед-центром? — гневно спрашивает Мичиру с претензией в голосе. — Почему ты не договариваешь? Ты мне совсем не доверяешь, да? Широ молчит. Он опять виноват. Он опять чувствует этот комок, застрявший в горле, давящий на ошейник, который он резко захотел снять.  — С меня хватит. — вскакивает она со своего места, моментально направляясь к двери. — Меня достали твои секреты, Широ-сан. Не хочешь говорить — не надо! Я всего лишь хотела извиниться за вчерашнее, чтобы успокоить твои шалящие нервишки, ибо вины своей ни капельки не чувствую! Она уже хватается за ручку двери, намереваясь уйти, но Огами хватает ее за здоровую ладонь, заставляя испуганно обернуться.  — Ты, — начинает он, ощущая себя каким-то полнейшим дураком, вселенским идиотом, над которым в очередной раз посмеются. Но… Но обратной дороги уже нет. Ему чужд страх. Он готов к тому, что его отвергнут. Так хотя бы станет легче и его наконец-то перестанет грызть это чувство неопределённости.  — Ты мне нравишься, Мичиру. Тануки, слегка хлопая пушистыми ресницами, изображает на своем человеческом лице настоящую гримасу удивления и полной апатии. Она вдруг зажимается и испуганно на него смотрит. Маленькая ладошка моментально расслабляется в его хватке. Ожидаемая реакция. То, что он и предполагал, правда, не думал, что это будет так больно. Конечно, как она — старшеклассница — может полюбить тысячелетнее недобожество? Насколько его слова эгоистичны и…  — Извини, Мичиру. Извини меня. — рассеянно выдыхает он отпуская ее руку, отворачиваясь, на полном серьезе намереваясь выпрыгнуть в окно из-за собственной неосторожности и не показываться ей на глаза ещё несколько месяцев, а то и лет. Зачем он решил снять маску холодного безразличия? У Огами никогда не было на это никакого права.  — Широ-сан, — рвано шепчет она, сжимая свои ручки у него на бёдрах, обнимая его сзади. — Широ-сан, ты тоже мне нравишься. — всхлипывает она, утыкаясь личиком в его черную футболку, начинающую промокать от ее слез. Широ не двигается, боясь шелохнуться и развеять дурные фантазии. Отчасти движения запрещены и потому, что маленькие ручки его подопечной находятся уж слишком близко к его ремню. Это ведь неправда, так? Что тануки отвечает ему взаимностью?  — Отоспись сегодня. Завтра поговорим. — говорит он, пытаясь отцепить ее ручки от себя. Ноги подкашиваются лишь от прикосновения к ее мягкой коже.  — А если… Я вновь стану человеком, — хрипит она, усиливая хватку, буквально прося его не поворачиваться, не смотреть на нее. По спине Широ бегут мурашки, а сам он становится на несколько тонов бледнее.  — Если со временем действие перелитой мне по-ошибке крови закончится, и я вновь стану человеком, разве я буду продолжать тебе нравиться, Широ-сан? Ты ведь возненавидишь меня… Ты и так меня ненавидишь… — рвано всхлипывает она. Так же жалобно, как во время того телефонного разговора. Она вновь ждет предательства, теперь уже от Огами. Тануки нравится Широ, не потому что она зверочеловек, а потому что она напоминает ему себя. Она такая же бесстрашная, отчаянная и в какой-то степени потерянная. Мичиру делает все, для того чтобы восторжествовала справедливость, все, для того чтобы никто не пострадал, наплевав на то, что она сама попадает в неприятности ради других. Она научила его не верить в предрассудки. Неважно кто ты — человек или зверочеловек. Нет ничего ценнее жизни. И пускай Широ еще предстоит смириться с этой непреложной истиной, но…  — Ты будешь нравиться мне, даже если вновь станешь человеком. — твердо говорит он. Огами оборачивается, когда она наконец-то неловко размыкает кольцо рук. Он сжимает ее плечи и делает то, о чем так долго мечтал, то, о чем боялся даже подумать: впивается в ее слегка приоткрытые губы, трепетно сминая их в поцелуе. Ноги Мичиру моментально становятся ватными, но из-за разницы в росте, приходится встать на носочки, сквозь усталость. Девочка не может дышать, неловко льнет ближе к наставнику, только бы убедить себя в том, что это не плод ее очередной фантазии. Широ целует по-волчьи требовательно, собственнически, хоть и изо всех сил старается делать это как можно нежнее, растягивая каждую секунду сладкого, мимолетного наслаждения. И, наконец-то, с громким выдохом он разрывает поцелуй, лизнув напоследок нижнюю губу задыхающейся Кагэмори. Она отрывисто хватает ртом воздух, безуспешно пытаясь привести сбившееся дыхание в норму, и, чтобы Огами более не видел ее раскрасневшего лица, вновь обращается в тануки, прижимаясь к его теплой груди. Широ прижимает к себе слегка подрагивающее тело Мичиру, точно зная, что больше он никогда ее не отпустит. Волки — моногамные существа, так что ей придётся прекратить эти весёлые полеты с ее новым другом. Огами понял, что чувствовал все это время. Теперь осталось лишь принять эту любовь, горящую в его сердце, как нечто должное. Они бы так и простояли здесь, возле двери, в полной тишине, слушая лишь сердцебиение партнера, целую вечность не выпуская друг друга из объятий, если бы не Куро, который остервенело начал стучаться в закрытое окно, издавая какие-то непонятно-ревностные звуки.  — Кажется, нас засекли, Широ-сан. — сладко шепчет Мичиру, немного опешив, но все еще не в силах шевельнуться. А счастливый Огами после стольких лет впервые благодарен вселенной за то, что Куро не может говорить.