Вскоре после перерождения Вэй Ина
До чего же Лань Чжань упрямый! Всё-таки затащил его в Облачные Глубины. Пусть и столько лет спустя, и в другом теле, ничего не подозревая о настоящей личности Мо Сюаньюя. Эх, и что делать теперь?.. Вэй Ин, оставленный без присмотра в цзинши, от скуки начал искать в комнате тайники. Вскоре он нашел и без труда поднял подозрительно гулкую половицу. Под ней обнаружились — поверить невозможно, найти такое у Лань Чжаня! — сосуды, от которых тут же повеяло восхитительным ароматом «Улыбки Императора». И стопка листов бумаги, уже довольно старых на вид. Хмм, все интереснее и интереснее… В конце концов, Лань Чжань ему должен парочку сосудов вина, не так ли? Разбил один, проценты набежали. Все честно! А бумага… ну, чем бы это ни было, оно вряд ли очень важно, если спрятано в таком банальном тайнике? Ничего не случится, если взглянуть одним глазком. Любопытно ведь, чем Ханьгуан-цзюнь жил все эти годы. Вэй Ин, решив совместить приятное с приятным, вытащил к себе сразу три сосуда и всю стопку листов. Как и ожидалось, аккуратную. Не удержался и сначала с наслаждением опорожнил один сосуд. Прекрасно, как и ожидалось! Сколько же лет он Улыбку Императора не пробовал! В таком приподнятом настроении он открыл себе ещё вина. Сделал глоток. Другой рукой, не глядя, взял лист из стопки, перевернул его… И подавился. Чем, кстати, стоит гордиться — ведь он хотя бы не заплевал драгоценным вином бумагу. Рисунок. Портрет. Шикарный и, без сомнений, его собственный. На рисунке — летняя ночь, мальчишка в черном стоит на широкой каменной стене. Волосы в высоком хвосте, непослушные прядки вокруг лица, светлые глаза и широкая улыбка. Прячет что-то за спиной бесконечно подозрительным жестом. Динамичные мазки черной туши, растрёпанные теплым ночным ветерком. Ну, Лань Чжань, ну, затейник… Дальше — наброски, не такие детализированные: сценки из жизни. Библиотека, учеба, тренировки с мечом… И рисунок руки самого Вэй Ина — тот самый, из библиотеки, где Лань Чжань с цветком в волосах, — тоже как-то затесался в эту стопку. Вино, портреты… неужели… этот тайник связан с ним? Как странно. Зачем бы такое вдруг понадобилось Второму Нефриту? Он ведь Вэй Ина — сам говорил! — даже другом никогда не считал… или считал всё-таки? Новый рисунок. В цвете: яростно-красный и золото к черным волосам. Снова Вэй Ин, с удивлённым взглядом и белой лентой в руках. На ленте кое-где — голубые мазки. О, точно, это же то соревнование лучников! Вот только… Вот только с этой красной формой однозначно что-то не так. Она там была другая, попроще, что ли… Впрочем, Лань Чжань ведь ее наверняка рисовал по памяти? Что-то перепутал, что-то приукрасил — ничего удивительного в этом нет. Но обилие вышивки немного смущает. Как свадебный наряд смотрится, честное слово. Что ж, видимо, не бывать Лань Чжаню модельером… Ещё рисунок. Набросок, неряшливый почти — юноша, черно-красные одежды, растрёпанные волосы, руки связаны чем-то. Белым. По тому, как прорисованы концы — тоже… лента? Отчего-то Вэй Ин смутился. Следующий рисунок. Черная комната, черные одежды, бледное исхудалое лицо. Чэньцин с красной кисточкой в руке. На фоне — две безликие фигуры, вырастающие из тьмы: женщина, маленький ребенок. Та встреча… Он нарисовал ее — но зачем? Почему рисунок кажется таким печальным, таким… болезненным? Словно Лань Чжань… видел его тогда насквозь. Понимал, каково тогда было ему. Сердце кольнуло. Лань Чжаню было… не все равно? Вэй Ин помотал головой и принялся листать дальше. Дальше — снова были наброски, нервные и изломанные, и не поверишь даже, что кисти Лань Чжаня принадлежат: фигура в черном, стройная, пронзительно-одинокая, сколько бы раз она ни появлялась на листе. Чэньцин крупным планом, со всеми ее сколами и царапинками, пейзажи со стаями воронов, пугающе-полная луна. Вэй Ин допил последние капли вина из второго сосуда и отставил его в сторону. Смотреть на это — а ведь, казалось бы, бумага и линии, и пятна туши на ней, ничего более — было больно. Воспоминания и раны были слишком свежи. Но в то же время… в горле застрял теплый комок. О нем всё-таки думали. Переживали. Лань Чжань… И даже рисуешь ты безупречно, Лань Чжань. Это ведь… просто невыносимо! И почему только в Гу Су все ещё нет правила, которое запрещает людям быть излишне идеальными? Срочно надо такое предложить! Жить сразу станет намного спокойнее. И вот… и вот наконец последний рисунок — тот, что издалека дразнил Вэй Ина солнечной зеленью по краям. Почему-то думалось — будет летний пейзаж. Ну, или вроде того что-нибудь. Но на рисунке — снова его портрет, крупным планом, до пояса всего лишь. За спиной его — дерево, на глазах — черная лента, на щеках — яркий румянец, а губы полуоткрытые и красные, совершенно зацелованные. Руки его подняты, удерживаются чьей-то третьей рукой — над головой. Рукав на третьей руке — кипенно-белый. Вэй Ин завис. И в себя пришел не скоро. Он… вроде как помнил этот момент. И знал, что видеть его таким мог только один человек. Та таинственная «заклинательница». Рисунок был очень подробным. Правдоподобным. Даже, пожалуй, слишком. Неужели… Тогда все странности внезапно обретали смысл. «Ты сам это сказал». И это тоже. В общем… сквозь лёгкую дымку опьянения постепенно пробивалась одна четкая мысль. Пора валить отсюда.***
Идти на источник искать нефритовый жетон было плохой идеей.***
Судя по всему, так просто свалить не выйдет.***
Да и… и хочется ли?