Под черным солнцем Авалона

Ноэль Фишер, 36 годиков, нервно всхрапнул и сел в своей кровати. Ему снился какой-то странный сон, в котором огромная акула летела за ним и пыталась ухватить его чудовищными челюстями за зад. Но передернулся и поморщился: зад и вправду немного ныл. Он практически ощущал на ягодицах отчетливую стоматологическую карту гребаной акулы. Неуютность сна все еще не отпускала, а густая молчаливая темнота, залившая комнату по самый потолок, как-то не добавляла спокойствия. Фишер обвел рассеянным взглядом чернильный мрак и забрался назад под одеяло в надежде увидеть сон получше. Рама окна тихонько скрипнула. Лунный луч лезвием бликанул от стекла по полузакрывшимся глазам Ноэля и он подскочил точно как дядя Ронни, когда тот случайно сел на агрессивно настроенного енота, притащенного мелкими племяшами к нему на диван. На секунду ему показалось, будто в окно протискивается давнишняя акула, но черный силуэт, присевший на подоконник в позе «семки есть?», напоминал акулу исключительно блеском голодных глаз. — Ватафак… — сдавленно пропищал Ноэль, осознавая, что это был даже не вопрос. Скорее, истеричная версия «Спасите-помогите, у меня на окне здоровенный рыжий парень в черном костюме!». Здоровенный рыжий парень тем временем щелкнул неприлично длинными пальцами и комната слегка озарилась мутным зеленоватым светом, сильно напоминающим болотные огни. — Семки есть? — спросил хриплый голос, и Ноэль инстинктивно подтянул одеяло к подбородку. Надо же было Лайле так не вовремя уехать к матери после очередной ссоры. Вероятно, у него инсульт и предсмертные галлюцинации, и стакан воды даже некому подать. — Я подам, — с какой-то странной интонацией сказал парень и спрыгнул с подоконника. Прямо на кровать Ноэля, поджавшего ноги быстрее, чем бывалый морпех в яме с крокодилами. Волосы цвета красного дерева, оттеняющие бледное лицо, и зеленющие, как гнилушки, глаза, неотрывно рассматривающие бледного хозяина кровати, производили почти мистическое впечатление. Ноэль украдкой перекрестился под одеялом. Ничего не произошло. Кроме того, что парень сильно начал напоминать ему Кэмерона Монагана, но это, скорее всего, было из-за плохого освещения и стакана Джека на сон грядущий. — Окей, я считаю до двадцати и вызываю копов, — попытался зайти он с другой стороны. А потом вспомнил ужастики, которые любила иногда посмотреть Лайла, и заорал: — Назови свое имя, демон! — Пиитеер Пээн! — утробно взвыл рыжий козел и издевательски заржал. — А копы приезжают к психам? — с любопытством спросил он Фишера и ненавязчиво покрутил пальцем у виска. — Ну, в смысле, давай сначала определим, насколько ты больной? — А почему ты в костюме? — брякнул Фишер и мысленно отвесил себе подзатыльник. С террористами переговоры вести нельзя, запоздало вспомнил он. Новоявленный Питер окинул себя задумчивым взглядом и пожал плечами. — Только с похорон. Хочешь, сниму? Ноэль быстро убедил себя, что скрытая надежда в голосе этого чокнутого ему померещилась, и внимательнее посмотрел на него. Несмотря на очевидную ебанцу и паранормальные способности, ночной гость был очень красив, широкоплеч и пиздец как сексуален. Прямо как Монаган, мать его в три бадьи. Фишер неосознанно облизнулся и закусил задрожавшую вдруг губу. —Ну что, ты уже готов последовать за моими широкими плечами в Неверлэнд? —скептически спросил Пэн-переросток и подмигнул покрасневшему до трусов Ноэлю. — Если сядешь на мою метлу ровно в полночь, как раз успеем к завтраку. — Блядь, — прошептал Фишер. —Ты настоящий, что ли? Рыжий непонимающе нахмурился, а потом засмеялся, заулюлюкал и, сделав тройной кульбит в воздухе, завис в позе факира прямо перед его лицом. С такого близкого расстояния Ноэль видел голые веснушчатые щиколотки с выпирающими косточками над модными черными туфлями, длинные ноги под обтягивающими брюками и бледную матовую кожу в распахнутом вырезе темно-красной рубашки под пиджаком. Пока он рассматривал все это богатство с интересом энтомолога, нечаянно выкопавшего труп птеродактиля у бабушки в огороде, Питер-сраный-Пэн расплел свои бесконечные конечности и уселся ему прямо на грудь, прижав вяло взметнувшиеся руки к кровати своими ногами. — Короче, чувак, — медленно, словно дебилу, сказал рыжий. — Я тут на спецзадании и совершенно не настроен кукарекать с тобой до утра о квантовых теориях, сатанинской активности и прочем метафизическом дерьме. Ты прямо сейчас говоришь мне, где Крюк, и я не воткну свой член тебе глубоко в глотку – а ты этого точно не хочешь, поверь. Фишер почему-то сразу и безоговорочно ему поверил, хотя что-то внутри живота так и подталкивало его поспорить с этим утверждением. Он мысленно расстрелял из гранатомета легионы бабочек с лицом Монагана, устроивших бунт в его кишках, собрал поджавшиеся яйца в метафорический кулак и заглянул ебучему порождению тьмы в его наглое лицо. «Будь мужиком, будь мужиком, будь мужиком». — Крюк по делам отъехал, — глумливо сказал Фишер и улыбнулся от уха до уха, когда рыжеватые брови плавненько подъехали до середины веснушчатого лба. — Просил передать, что всякие там рыжие дрочилы могут поцеловать его в его плоскую просоленную пиратскую задницу, потому что он давно замужем. — хихикнул он над собственной шуткой и подавился хихиканьем, потому что молния черных брюк вдруг расстегнулась словно сама по себе с зловещим вжиком и оттуда показалось багровое нечто фаллической формы. В щели мелькали явно голодные зубки-иглы, а само нечто сочилось чем-то прозрачным, почему-то пахнущим недозревшими зелеными яблоками. —Господи Иисусе, помилуй мя грешного!!! — такого религиозного рвения Фишер не замечал за собой даже тогда, когда стоял в церкви рядом с Иззи и младенцем с воттакенным стояком после обжиманий с Монаганом, и чувствовал себя одновременно и педофилом, и богохульником, и влюбленным долбоебом. — Да в душе не ебу я, где твой гребаный Крюк! — попытался он воззвать то ли к сучьему Питеру Пэну, то ли к его судорожно подергивающемуся члену, явно мечтавшему закусить симпатичным фишерским лицом этой прекрасной ночью. По крайней мере, он надеялся, что это был член, а не какой-нибудь тентакль, как у Чужого. Фишер морально не был готов вынашивать чужие яйца, да и как бы он объяснил это Лайле? — Да не ори ты, блаженный, — прошипел рыжий и придвинулся ближе к онемевшим губам Ноэля, — Потом орать будешь. Порождение Гигера у него в брюках еще раз шевельнулось и наконец полностью выползло наружу, недвусмысленно задевая горячим концом нижнюю фишеровскую губу. Фишер издал невнятный всхлип и зажмурился. Отчетливее запахло кисловатыми весенними яблоками и он приготовился к ужасной смерти. Спустя пять минут несчастный осмелился приоткрыть глаз и увидел, что рыжий смотрит на его губы и дышит так тяжело, будто пробежал стометровку с Фишером, привязанным к хребту. Ноэль тяжело сглотнул и зачем-то слегка приоткрыл рот, поражаясь собственному идиотизму и ситуации вообще. Питер-блядский-Пэн судорожно сглотнул вслед за ним, мягко толкнул бедрами вперед и сдавленно прошептал: — Не дай твоему Крюку стать между нами. Ноэль ощутил на губах горячее дуновение летнего ветра, шелк морской волны, нагретой щедрым тихоокеанским солнцем, терпковатый привкус переспевшего крыжовника, упавшего в сочную зеленую траву, обжигающее прикосновение раскаленной лавы с привкусом вулканического пепла... ... И проснулся. Лайла стояла у кровати в верхней одежде и рассматривала его из-под своих горгонистых черных кудрей так, словно он украл ее любимые трусики, а потом примерил их в ванной. Недоверчиво рассматривала, в общем. — Кто ты, прекрасная незнакомка? — прохрипел Фишер и почувствовал, как бурлящий смех зарождается в недрах его диафрагмы и стремится наружу, сметая все на своем пути мощным торнадо из бабочек. — Могу я узнать твой номер? – смех буквально встряхнул его от кончиков пальцев ног до губ, на которых он все еще чувствовал робкое чужое прикосновение. Лайла метнула в него очередь пулеметных взглядов, развернулась и пошла прочь из комнаты. Видимо, звонить психиатру. — Давай хоть выпить тебе куплю! – выкрикнул он ей вслед и повалился назад на подушку, сотрясаясь в истеричном ржаче. Его член возвышался посреди одеяла, как Эмпайр-стейт-билдинг, и трясся вместе с гогочущим Фишером, как при десятибалльном землетрясении. Несмотря на пережитый ужас, Фишер чувствовал себя по-настоящему живым и легким, как укуренный хиппарь на каком-нибудь языческом фестивале, посвященном детям цветов. — Сука, больше никаких фоток Монагана перед сном, — вслух подумал он, выпуская из себя последние щекочущие смешинки в нагретый утренним солнцем воздух. И больше никогда не запирал окно.