В холодной воде

      Паб был старый, как дед, который сейчас пялился на него. Сырой, вонючий, безвкусный: одно дерево. Ну, может, скрашивала вид та красная дрисня на потолке, в которой можно разглядеть своё отражение, походящее на лужу вспенившийся крови, как на скотобойнях. Если, конечно, получится его разглядеть. Ведь в глаза светили слишком яркие лампочки, а в воздухе витала серо-голубая дымка самых дешёвых сигарет, купленных не в супермаркете или киоске, а в зассаном проулке. В пепельнице бармена была навалена целая гора бычков, половина и вовсе была разбросана по стойке и медленно тлела, как хорошее настроение пришедших сюда и бодрость в глазах Ульриха.       Он сидел за более-менее чистым столом, пил пиво, оскорбляющее всю индустрию пивоварения в целом, и искал знакомое лицо, но ничего не находил, только всё чаще натыкался на раздражающего деда в старой пожелтевшей кепке с синей рыбой и здоровенным рыболовным крючком. Наверное, он рыбак или что-то вроде этого. Обычно таких страшил сопровождает разящий запах рыбьих потрохов, который ощутим, даже если нос был заложен неделями, но от деда несло разве что перегаром и йодом.       Ульрих перестал прожигать деда и перевёл усталый взгляд на до тошноты знакомую картину: после шести вечера за барной стойкой, как всегда, никого не было, возле бутылок приклеены всё те же фотографии размалёванных порноактрис с такими лицами, будто им карандашей в задницу навставляли. Так думал Ульрих. Он не понимал, почему Пол питает такую слабость к представительницам других рас, ведь, по его собственным высказываниям, он был убеждённым расистом. Однако это ему не мешало расклеить повсюду губастых негритянок. Вообще, Ульриху нравились любые женщины. Главное, чтобы лицо было доброе, как у школьниц, которые не размазывают тонну штукатурки по лицу и мозги не ебут по каждому поводу: например, почему туфли коричневые, а носки синие, или как можно есть мороженое с овощным супом. Именно поэтому Ульрих отсеивал большую часть баб, которые к нему клеились.       Павус поперхнулся и отставил бокал в сторону. Когда немного пива попало на манжет рубашки, он возненавидел весь свет. Это всё проклятая спешка и тремор, пора кончать жрать таблетки в таких количествах. Пожалуй, о пятне на белой ткани можно забыть, ведь Ульрих наконец дождался. Он встал из-за стола и пошёл в другой конец зала к человеку в сером костюме. Что насчёт ненависти к пятнышку на рубашке: всё пошло из детства. Нет, Ульрих не был чистоплюем, как шестидесятилетняя бездетная вдова, но он всегда следил за своим внешним видом и одевался в чистое. Скорее всего он был одним из тех немногих мужчин, которые не швыряют грязные носки под кровать. За это Ульрих искренне благодарил свою брезгливую бабушку.       Несмотря на свою древность, «Серый гусь» кишил разношёрстными алкашами. Старперов дохуя, а молодых нихуя, потому что молодёжь любит буянить, а здесь драки никто не любил, кроме здоровенного вышибалы Пера. Ульрих думал, что если долго смотреть ему в глаза, то можно покрыться коркой льда, будто тебя в норвежское море окунули. Поведение у Пера было весьма обычное: молчаливый, угрюмый, немного чопорный и прочие вышибальские штучки. Это благодаря ему здесь было относительно спокойно из-за отсутствия всяких гоп-компаний. Однако встречались весьма интересные и редкие экземпляры среди этого шлака. Парочка панков-ветеранов, например, которых условно считают вымершими. Они всегда заказывали энергетики, да так много, что уходили потом полудохлые. Редко заглядывали и подставные копы, которых Ульрих знал в лицо. Они его и так не особо любили, а после всего, что случилось, и вовсе начали всерьёз ножи точить. Но были посетители, которые интересовали Ульриха в качестве неплохих собеседников. Их легко узнать: всего двое — добрая проститутка Мари, она очень нравилась Ульриху из-за нелепо маленьких ладоней, и мужик средних лет бомжеватого вида в драной дублёнке. Странно то, что по телефону он говорил на хер-пойми-каком арабском, но на иностранца не был похож из-за акцента, да и иностранцев здесь никогда не было, они всегда ближе к центру надираются, потому что там безопаснее что ли.       Именно в этой тараканной помойке, где сифак можно подхватить воздушно-капельным и получить ржавым гвоздём в глаз чисто случайно, Финнмак назначал встречи со своими ребятами-козлами, потому что если вы никогда не были в этом гадюшнике, то вряд ли вообще его найдёте. Эта неприметная свалка — личный кабинет Тома, если можно так сказать. Во всяком случае, он её содержал и не давал загнуться от налогов. Все пьющие и непьющие знали это и молчали, когда под большим раздолбанным фикусом, брызгая слюной, Том орал на какого-нибудь козла. С недавнего времени в число этих козлов входил Ульрих.       Он кивнул Тому и сел перед ним. Финнмак сидел, закинув ногу на стул, и хлестал священный «Гиннесс». Ульриха мучал маловажный вопрос, который никак не вписывался в их предстоящий разговор: как этот плешивый скупердяй может заливать в себя столько всякой дряни? Ведь мужик уже одной ногой в могиле, а если точнее, то цирроз печени ему обеспечен или уже имеется. Но Том болт клал на это и говорил, что ему очень-очень хорошо. Впрочем, чем быстрее он сдохнет, тем лучше для всех, потому что степень заебанности членов группировки давно перевалила за сотню, и всё из-за Тома. И ещё: Финнмак выглядел достаточно официально в своём костюме, но сидел и вёл себя как больной, сбежавший из жёлтого дома.       Из динамиков лился японский говнорэп, а в воздухе воняло жареными грибами и прочей тошнотворной дрянью. Ульрих выпил всего пару бокалов пинты, решив, что не будет рисковать и обдолбается немного позже. Ведь нужно до последнего держать образ более-менее трезвого и вменяемого во всех смыслах человека. Хотя кому это нужно, если можно накачаться до поросячьего визга, а потом чисто случайно стать полуфабрикатом и отправиться в чью-то тарелку. Например, к Тому. Он, чавкая, жрал свои баварские колбаски, рассказывал мегаохуительные истории про день рождения жены и про китайцев, которые угнали у него тачку с герычем. Впрочем, ничего нового. У старика совсем крыша съехала: рассказывает одни и те же истории в который раз.       — У тебя рожа, как у задрюченной капибары, Ульрих, — он ткнул его масляной вилкой в грудь, в белую рубашку, мать её.       У Павуса ком в горле встал, и ладони вспотели. В голову прокралась мысль о том, что не будь Том его боссом, то сейчас бы лежал с простреленным брюхом и пакетом на башке. Может быть, не стоило об этом думать, но неприязнь к Финнмаку была сильнее, чем любой способ самоконтроля и любая доза транквилизаторов. Однако что он может сделать, Том ведь платит ему как ни крути. Ульрих вздохнул и опустил взгляд себе на грудь. Мелкое пятно с кусочками мяса и моркови казалось горой навоза. Аж блевать тянет. Но Павус привык, потому что его работа мало чем отличалась от всякого рода дерьма, которое он благополучно и не очень разгребал.       Ульрих постарался рассказать всё как есть, без аллегорий и в мельчайших подробностях, всё, что сам запомнил, и всё, что ему доложили ребята поменьше. Пришлось большую часть дня сочинять и репетировать речь, чтобы не налажать хотя бы здесь, потому что Том и так был не в духе, а тут ещё и язык толком не поворачивался. Ульрих хотел ещё выдать ёмкое: «Бля, как же я обосрался» — но передумал. Финнмак нахмурился и не моргал. Он взял бумажную салфетку и протёр грудь Павуса с таким видом, будто сейчас пробьёт рёбра и вырвет оттуда сердце. Да уж, пугало это не на шутку. Ульрих уже представил, как его закалывают этой же вилкой или зубочисткой и скидывают продырявленного в мешке с набережной прямиком в Шаннон. Но Ульрих рыб кормить пока не собирался, поэтому переворачивал в голове все возможные планы Финнмака насчёт себя. Долго ждать не пришлось. Том допил пиво и сказал:       — Пиздуй-ка домой, отдохни, мозги мне не еби. Жди, короче, и не отсвечивай, понял?       — Да, — на самом деле, ему было глубоко плевать, а может, и нет. Ульрих точно не знал этого, но он ссался, как испуганный котёнок.       — Ну, сваливай.       «Пронесло».       Ульрих с трудом оторвал задницу от нагретого стула, кинул на стол пару замусоленных купюр и натянул пальто. Он посмотрел на Тома максимально доброжелательно, как верный пёсик, готовый терпеть побои хозяина, и, скрипя зубами, наконец попёрся к выходу, где его обдал матом и перегаром очередной посетитель замечательнейшего паба в мире. Даже Пер с ним не попрощался, как обычно.       Ульрих почти не допускал ошибок, делал работу чисто и аккуратно, даже с какой-то странной любовью, наверное, но сейчас он облажался по-крупному. Если же раньше хоть что-то прокатывало из-за его псевдоавторитарного статуса мальчика на побегушках, то сейчас это не играло никакой важной роли. Разве что сохраняло его мнимую неприкосновенность. Вот только он пока пизды не получил, но получит. И чует жопа, очень скоро.       На улице был дубак, и дождь херачил со всех сторон, попадая за шиворот и в ботинки. Денег не осталось даже на флуоксетин, не то что на такси. Ладно, это ещё можно перетерпеть. Вообще, день относительно неплох, потому что Ульриха не так уж сильно разъебали, однако оставалось странное чувство того, что нужно было сказать что-то, но Ульрих забыл, что именно. Да ладно, зачем ему думать об этом сейчас? Сейчас главная задача — дойти до дома не промокнув, может быть, он успеет на автобус. Хотя то, как часто он ходил здесь, оставляло желать лучшего. Всё бы ничего, но какой-то мудила на ржавом корыте девяностого года обрызгал говнищем из-под колёс и ещё что-то крикнул в след.       Отличная середина дня, ничего не скажешь. Бомж-шизик орал на дохлую утку на дороге, пока не огрёб тростью от бабульки в странной шапочке. Необычно для Лимерика, даже для его окраин. Ульрих шёл вдоль широкого грязного канала, по которому проносились лодки, и он когда-то в юношестве плавал с отцом на катере. Ничего не изменилось, кроме того, что он стал более засранным, чем прежде. На ограждении сидели чайки и всматривались своими чёрными глазками в лицо Ульриха. От этого становилось не по себе, и где-то на заднем плане мыслей всплывало сожаление. Хотя, казалось бы, ему не о чем жалеть. Павус с тоской вспомнил о тех днях, когда всё было не так плохо. Когда он продавал травку, девок и беззаботно стрелял по этим же чайкам. Но рано или поздно все оказываются загнанными в скользкую вонючую яму, вырытую собственными руками.       Рассказывать о том, как Ульрих оказался в городской мафии, долго, да и не особо приятно, ведь он, считай, прогрыз себе путь туда. Тогда у него ещё были зубы и когти, чтобы карабкаться по этой сраной, якобы служебной лестнице. Однако Ульрих делал это не без должного уважения к начальству. Оперативно и хитро в двух словах. Но, как и в любой криминальной группировке, участникам которой всегда нужно что-то делить, Ульрих собачился почти со всеми, кроме верхушки, стараясь делать это незаметно.       Одни объединялись против других, подставляли третьих, брали на мушку четвёртых и наоборот. И что интересно, никто не хотел прервать этот порочный круг, потому что так, вроде бы, легче управлять всяким сумасбродом, которого была большая часть. За шесть лет Ульрих быстро поменял мировоззрение, хотя с многим он был знаком ещё со школы. Но на четвёртый год, после знакомства с покойными Виктором и Ханной он почувствовал себя дохуя важным в слишком опасных делах. Ульрих и не из такой жопы вылезал, и в большинстве случаев всё проходило гладко для него и его начальства, но последнее задание заставило обосраться всех без исключения.       Вся операция должна была пройти на высочайшем уровне. Все готовились к этому дню, была подкуплена куча людей, Ульрих даже взял винтовку со спиленными номерами. Расписал всё поминутно, он же ответственный, да. Но хер знает, что пошло не так, а пошло не так абсолютно всё. Возможно, исход был бы другим. Ведь Юрген предлагал взять на дело хотя бы двух стрелков, но Финнмак отказался, аргументируя это тем, что и так слишком палевно.       Тогда-то всё и пошло по пизде. Копы просекли гнездо Павуса, повязали ребят, успели увести эту бабу, а всё потому, что кто-то слил инфу. Впрочем, Юрген быстро нашёл виноватых и спустил их остатки на корм рыбам.       Ульриха тоже хотели напичкать свинцом, а после сделать так, чтобы он больше не всплыл со дна реки, но Бенненхунд вовремя прикрыл его зад. Из-за провала в Лимерике придётся основательно залечь на дно по всей стране, чтобы не попасть под раздачу спецслужб. У Ульриха участились приступы из-за стресса. Он жрал таблетки и потел, как собака, но не спасал ни один дезодорант. Юрген орал на него, обещал задушить, зарезать и ещё что-то. Непохоже на него обычного: улыбчивого, спокойного, шкафоподобного мужика. Хотя, скорее всего, он прикидывался.       Юрген довольно долго знал Ульриха и работал с ним, видимо, успел привыкнуть и пропускал все высказывания говнюка мимо ушей, не воспринимал всерьёз. А теперь надеялся, что Павуса не порешают раньше времени. Он ведь хороший парень, и Юрген не хотел лишиться такого кадра, как Ульрих. И пугать его скорой кончиной больше не хотелось. А вот у Ульриха дрожали колени, когда Юрген смотрел на него или говорил с ним. Ему хотелось верить, что все угрозы Юргена — пустые слова. Оказывалось совсем наоборот.       Когда Ульрих завалился домой, телефон сразу же зазвонил. Это был Юрген. Павус раздумывал пару секунд, прежде чем принять вызов.       «Уезжай в Лондон, идиот, потом в Брюгге», — снова спокойный, после всего случившегося удивительно даже. — «Это в Бельгии. И чтоб без косяков».       Брюгге? Из всех мест, где можно залечь на дно, он выбрал именно Брюгге. Блядство. Ульрих недолго искал Брюгге на карте, а когда нашёл — охуел. Виктор рассказывал, что пока он жил там в конце девяностых, то они с Ханной чуть не померли от чумы или что-то типа того. Дом был, как склеп. Да ещё и отопление было сломано. Но вишенкой на торте стало то, что воняло мертвечиной. Наверное, жена хозяина тронулась из-за ревности и замуровала мужа в стене, потому там была жуткая вонища и плесень повсюду.       Отрыв всю наличку, что была в квартире, Павус собрал шмотки, ингаляторы, что были, распихал марки по ботинкам и вызвал такси до SNN. Он бы снял со счетов больше денег, но соваться в банк не очень-то хотелось. Юрген сказал, что мафия вряд ли простит такой глобальный проёб и что он сам прилетит в Бельгию, когда уладит всё в Корке и Дублине. И это вполне устраивало, потому что находиться рядом со злобно-добрым Бенненхудом было чревато последствиями. Однако менее адекватная часть мозга Ульриха считала, что Юрген представлял собой некоторый гарант безопасности, потому что Павус видел, как он играет с детьми и животными. Признаться, представить кого-то более ласкового и нежного, чем Юрген, сложно. Ульрих не любил его за это. Как и не любил животных и детей. Он не понимал, откуда берутся истоки этой странной ласки к ним. А ведь у самого дочь где-то есть, но он её ни разу не видел. Джил свалила куда-то с мелкой, не сказав ничего. Ну и слава богам. Хотя бы одной помехой меньше.

***

      Вдоль каналов стелился густой блёкло-белый туман. Все улицы, унизанные тонкими шпилями здания и площади казались мёртвыми и пустынными, как в постапокалиптических фильмах, а местные жители походили на восставших трупаков или призраков. Ульрих шарахался от бельгийцев, как от спидозников и прокажённых. Он затягивал шарф всё туже, но прикрыть шею от пронизывающего ветра не получалось. И, словно мелкие ледяные иглы, холод впивался под кожу на лице, руках, ногах и даже заднице. Однако, в какой-то мере в Брюгге было немного теплее, чем в Лондоне, но и здесь можно навсегда остаться импотентом, отморозив яйца. Но, бля, даже в термобелье холодно, мать вашу!       — Ты на облезлого лебедя похож, выпрямись, — похлопав Ульриха по плечу, сказал с улыбкой Юрген.       От этого дружеского жеста Павус чуть не обосрался и не выхватил нож. Конечно, когда ты один из самых разыскиваемых международных преступников, который засветился на камерах, целясь в премьера, сложно реагировать на неожиданности, как это делают обычные люди. За годы работы в ИРА и на Финнмака у Ульриха остались только самопрезрение, бронхиальная астма и желание сдохнуть своей смертью. Хотя, по сути, любая смерть своя и принадлежит только тебе одному. Будь то простреленная башка или к херам сломанный позвоночник.       — Ты охуел, мудила? Я с пяти утра тебя жду. Здесь пиздецки холодно, у меня жопа замёрзла…       Как только он заговорил, воодушевлённая мина Юргена перекосилась и приобрела такое выражение, которое бывает у людей, съевших что-то мерзкое, но дорогое и экзотическое. Юрген даже позеленел, будто его сейчас вырвет, или он уже оброс столетним мхом этой средневековой дыры.       — Пожалуйста, ты можешь заткнуться. Не очень-то и холодно. Подумаешь, лёгкий ветерок, здорово же, — он никогда не выделялся особым чувством юмора.       — Ты меня за идиота не держи. Я уже устал шляться, как псина заблудшая.       Юрген поднял выброшенный кем-то стакан из-под кофе и кинул его в мусорку. Он взял Ульриха за рукав и подвёл к широкому каналу меж двух старых домов. Ульрих удивился. В тёмной воде было видно отражение ничуть не хуже, чем в зеркале. Здесь вода не грязно-серая, как в Лимерике, а глубокая и тёмно-зелёная. Странно, что его охватил почти детский восторг, пускай и мимолётный. Юрген смотрел не на канал, а на широко раскрытые глаза Ульриха. Его ладони вцепились в каменное ограждение до побеления костяшек. Он будто вспомнил что-то ужасное и захватывающее одновременно. Юрген упёрся локтями в ограждение и к нему, гогоча и вытягивая длинные шеи, подплыли лебеди. Их тёмные глаза были похожи на драгоценные бусинки, а перья блестели и переливались зелёным от капель воды.       — Смотри, твои родственники, — он осторожно ткнул пальцем в ярко-красный клюв, и осмелевшая птица прикусила перчатку.       — Твои, блядь. Вообще, какого хера мы здесь делаем? Только не говори, что смотреть на средневековую дыру и лебедей кормить, достало уже всё.       — Мы только приехали, а ты уже не доволен. По-моему, прекрасный город.       — Это ничего не меняет. Дыра, значит, дыра. И дырой останется, — он дёрнул чемодан и поплёлся куда глаза глядят.       — Всё равно замечательный город.       Они неспешно шли по улицам, которые местами напоминали Лимерик. Красно-чёрные дома, черепичные крыши, из некоторых окон, несмотря на холод, свисали растения, тёмные каналы и тяжёлое серое небо над головой. Юрген смотрел на все эти магазины шоколада, мостики, галереи, музеи, цветные двери и витрины скучно-заинтересованным взглядом и тащил за собой ругающегося Ульриха, который пытался достать ингалятор замёршими руками. Павус ещё долго прожигал его взглядом, пока не надоело. Если бы он шатался в гордом одиночестве, было бы лучше, потому что таскаться со шкафом и слушать его нудные рассказы, вычитанные в туристической брошюре, не очень-то и хотелось. Вообще, Ульрих был противником всякого рода путешествий, он даже из дома редко выходил. В основном только за едой и в аптеку.       — Юрген, мне холодно и жрать хочется.       — М-м?       — Холодно мне и жрать охота, мать твою!       — Слушай, заткни пасть. Как говна пожрал. Лучше наслаждайся видами и подумай над размерами таза, которым всё накрылось по твоей вине, — Юрген отвернулся от него и раздражённо дёрнул ручку чемодана. — Брюгге — замечательное место для размышлений. Вон, кстати, Белфорт. Позже сходим туда. Или иди напейся, я там винокурню видел.       — Вино для слабаков, — он наконец-то заткнулся.       С серого неба падали редкие капли дождя, и ветер почти стих, но теплее не стало. Теперь Ульрих мог шире раскрыть глаза и лицезреть унылых бельгийцев в полной мере. Он прозвал это «постпраздничным синдромом», потому что такие лица обычно бывают после длительной попойки в семейной компании или в одиночестве в праздник. Пока Юрген смотрел на церковь, Ульрих присел на скамью перешнуровать ботинки и посмотреть прогноз погоды на неделю вперёд. Город, возможно, и неплох, а вот погода, похоже, собиралась выебать его во все дырки. К нему подсел старик с геморроидальным цветом лица и жутко улыбнулся. Похож был на его учителя в начальной школе, честное слово.       — Ульрих, бегом сюда, — он рефлекторно вскочил с места и побежал в сторону Юргена, не оборачиваясь на страшного старика.       Ульрих снова затянул заканчивающийся ингалятор и потащился за Бененнхудом, спотыкаясь об гранитную брусчатку. Они вышли к небольшой площади с газоном, прошли мимо лошадиной кормушки и оказались на Лендж Раамстрат. Юрген посмотрел на карту, потом на дверь с гостиничной вывеской с крупными змееподобными буквами и снова на карту.       — Это чё за сарай?       — «La mia casa», наша гостиница.       — Ты серьёзно?       — Да.       В лобби было пусто и тихо, когда они вошли. На красной стойке стояла синяя лампа и статуэтка рыцаря с алебардой. На стене репродукция Айвазовского, под ней клетка с жирнющим хомяком, а в дальних углах комнаты горшки с фикусами и орхидеями. Через мутное стекло межкомнатной двери просвечивалось мигание ёлочной гирлянды. Как в доме старой бабки, в трёх словах.       Из-за угла вышел рыжий тощий парень и встал за стойку регистрации.       — Добрый вечер, чем могу помочь, господа? — похоже, он совсем не собирался помогать. Да и рожа у него не из приятных.       — Мы бронировали два номера, — Юрген улыбнулся рыжему во все зубы. — Мистер Олин и мистер Питтчер. На две недели.       — Чего, блядь?! — Ульрих скривился и выпучил глаза, будто наступил в трупную жижу.       — Замолчи.       — Простите, но номер только один, — рыжий смущённо захлопал глазами. Его явно пугали два незнакомца, особенно тот, что ниже, да ещё и с ирландским акцентом. Говорят ведь, что ирландцы добры днём, а ночь некрещёных младенцев в жертву приносят.       — Как только один?       — Сейчас Рождество, сэр. Все номера заняты. Один двухместный только.       Юрген переглянулся с озлобленным Ульрихом. Так хотелось дать засранцу по шее, чтобы тот больше ни на секунду рта не раскрывал, потому что всё, о чём говорил Ульрих, было либо трёхэтажным матом, либо жалобами на жизнь, либо ярой ненавистью к Финнмаку. Юрген вздохнул, закатив глаза, и сказал:       — Ладно, возьмём один.       Всё, приехали, грязная тварь. Сейчас у Ульриха крутилась в голове лишь одна мысль: привязать камень на шею и пойти утопиться в канале. Он, чёрт возьми, знал, что будет херово, но жить две недели в Брюгге с Юргеном в одном номере выше его сил. Лучше собакам на корм пойти. Хоть какая-то польза от него будет. Две сраные недели среди угрюмых бельгийцев и магазинах шоколада, торчащих на каждом углу. Гадство. Блядство. Ебанизм.       — Желаю вам приятного отдыха, — парень лестно улыбнулся и указал на лестницу на второй этаж.       Ну всё. Хуже уже быть не может. С Рождеством и с Новым Годом, ублюдок.

***

      — Как в ебучем гробу, — Ульрих подошёл к запотевшему окну и протёр стекло ладонями. — Холодно и сыро. Бля, где термостат?       — Успокойся, а? Здесь довольно неплохо, — Юрген запихал чемодан под кровать, повесил пальто на чугунную вешалку и плюхнулся на мягкую постель. — Тихо и пахнет неплохо.       — В коридоре воняет кошачьей ссаниной. Ещё и эта крыса внизу. Я ненавижу животных, Юрген, — Ульрих подкатил чемодан к кровати возле окна и повыбрасывал оттуда шмотки на близстоящее кресло. Потом он подошёл к постели Бененнхуда и навис над ним, сверля взглядом. — Две сраные недели, Юрген…       — Закрути кипятильник и дай отдохнуть.       — По твоей роже не скажешь, что ты устал. Юрген, мать твою, я родился в Ирландии, я люблю Ирландию. Почему мы не могли остаться и укрыться где-нибудь там, а не сидеть-пердеть в этой чёртовой Бельгии, м-м?       Юрген только достал сигарету, чиркнул зажигалкой и сложил руки за головой. Ему что, всё равно? Ему похуй? Тогда почему он так смотрит на него? Ульрих знал, что люди стареют, небо синее и бабочки появляются из куколок, а вот почему Бенненхуд так пялился на него — не знал. Он или начнёт его снова затыкать, или переведёт тему совершенно в другое русло. Такой уж был это бородатый чертяга.       — Ответь мне, — наверное, у него сейчас тон как у бабы, которая говорит, что беременна.       — Можешь мне ботинки снять.       — Пошёл нахуй.       — От тебя другого и не следовало ожидать, — он заржал как конь.       Ульрих оглядел номер ещё раз: две кровати с узорчатыми серыми пледами, одна стоит у окна. Резной круглый стол с соляной лампой и большим цилиндрическим аквариумом с мелкими красивыми рыбками. Непонятная картина у шкафа с множеством всякой херни, репродукция Босха, кажется. Цветы на подоконнике. За серой дверью небольшая ванная. Интерьер чем-то походил на закос под девятнадцатый век. В таких номерах он шлюх обычно трахал, вот только рыбок не было. Полная безвкусица, короче.       — Может, обратно? Хотя бы в хуев Лондон? Город большой. Никто нас там искать не будет.       — Ульрих!       Вместо того, чтобы продолжить сраться с Юргеном, он решил устроить атаку на мини-бар. Подполз к нему и выудил оттуда дринк хереса.       — Ты же говорил, что вино для слабаков, — усмехнулся Юрген.       — Говорил. Здесь есть «Хеннесси», «Бакарди Голд». Всяких ништяков навалом, короче.       — Швырни в меня чем-нибудь.       — Не-а, это всё моё.       — Швырни, я сказал, кретин, — в ответ прилетела бутылка с коньяком.       Ульрих подождал ещё немного, открывая бутылку, и снова начал:       — Юрген, две недели…       — Заткнись, — он выдохнул, как разъярённый бык. — Напомни, по чьей милости эта мразь не покинула нас? — Ульрих замялся и стыдливо опустил голову. — Будем ждать здесь, пока Том не позвонит. Всё уяснил?       Ульрих прилип глазами к его груди и понял, что не может вдохнуть.       Сердце подпрыгнуло и застряло где-то в глотке под языком. Рука поползла в карман за ингалятором. Он что, всё время будет напоминать ему об этом феерическом проёбе? Серьёзно?       Были такие люди, которых Ульрих ненавидел. Хотел самолично разорвать глотку подонку. Подонку, который не знает, что такое личное пространство и чувство такта. Подонку, закрывающему глаза на чужое мнение и чувства. Ульрих, может, и был эгоистом, но если бы кто-нибудь оказался в таком положении, как он сейчас, Павус бы посочувствовал бедолаге.       — Юрген Бенненхуд, сдохни, сукин ты сын, — прошептал Ульрих. Ещё немного и бутылка в руках лопнет, как и его самообладание. Но он дал себе установку, что никогда не прогнётся под такими напыщенными козлами, как Юрген. Однако все мысли по поводу этого скоро стремительно скатятся вниз, как и крыша Ульриха.       — А я что мог сделать, когда всё полетело в пизду? Что? Стрелять в кучу людей и попасть в нужного — сложновато, знаешь ли! — он поднялся резко, как отпущенная пружина, но потом, словно подкошенный, ухватился руками за край стола. — Понимаешь, — у него задрожал голос, и чуть остекленели глаза, — я хотел закончить ещё там, на месте, но не смог.       — Чего ты не смог?       — Пулю в лоб себе пустить, — он истерически засмеялся, прикрыв глаза ладонью.       — Ульрих, — Юрген поднялся с кровати и посмотрел на дрожащего Павуса, — ты идиот.       — Невероятное умозаключение, блядь! Пиздец, хочу швырнуть в тебя чем-нибудь, мудила.       Бенненхуд решил, что они больше не станут говорить об этом. У Ульриха, наверное, всегда были проблемы с башкой или он просто решил выебнуться лишний раз, хотя кто его знает. Юрген просто подошёл к Ульриху и дал ему подзатыльник для профилактики и сразу же встретился с обиженной миной Павуса.       — А если он не позвонит, что тогда?       — Позвонит. Просто мы должны прижать задницы и ждать этого светлого мига.       Ульриха бросило в жар, будто по венам прогнали сосудорасширяющий раствор. Но в комнате было холодно. Глупо, наверное, но он давно кипит желанием перемешать Юргена со всеми его шестёрками в блендере, но, во-первых, его что-то останавливало, а, во-вторых, у него не было блендера. Хотя менее состоятельных он и так неслабо гонял в силу своего положения и статуса в группировке. Шмонал всех, кроме своих ребят, конечно же. Их было всего пятеро, не считая Ульриха. Забавные ребята. Тоже дельцы, тоже шестёрки, тоже мёртвые. Впрочем, их никому не жалко, даже Ульриху. Когда почти каждый день видишь, как дохнут люди, любые проявления сострадания уступают место животному желанию отхватить кусок побольше и спастись самому. Ведь жить хочется всем, а как там говорят: хочешь жить — умей вертеться. Даже если одна нога в могиле, на шее петля, а глаза видят дуло заряженного пистолета в паре сантиметров от лица. В такие ситуации Ульрих попадал часто, особенно поначалу, а потом стало пусть и немного, но легче.       Сейчас была только одна мысль: свалить отсюда к херам собачьим. Ульрих натянул пальто и стал зашнуровывать ботинки.       — Ты куда собрался?       — Прогуляться хочу.       — Тебе же не понравился город, и там дождь, вроде бы, — Юрген упёрся одной рукой в дверную раму, показывая, что не пропустит.       — Мне похуй. Пусти. Может, сдохну где-нибудь под мостом. Сожалеть я особо не стану, — Павус согнулся перед ним, пнул дверь ногой и проскочил под рукой Юргена. Тот даже опомнится не успел от того, как Ульрих быстро свалил. Под ним прошли, как под деревянной балкой. Проблемы высоко роста, что поделать.       Выходя из номера, Ульрих от души хлопнул дверью, оставив Юргена с мыслями по поводу всего этого, и вдохнул ингалятор. Лучше будет, если он уйдёт как можно дальше, чтобы Юрген не нашёл его, ведь мозолить глаза ему Ульрих не собирался, да и его компания оставляла желать лучшего, ведь он только и умел мозги выносить и баклуши бить. На часах без пятнадцати шесть. Самое время накидаться где-нибудь в дрова и пуститься в плавание по пивной реке, где вместо рыб будут шишки хмеля. Пока они искали гостиницу, Ульрих приметил неплохой с виду паб рядом с одним из магазинов шоколада. Туда-то он и отправится, чтобы его мысли ничто не омрачало ближайшие три-пять часов.       Если подумать, то Ульрих сам поневоле подписал себе вечный контракт с мафией. А в действительности, это оказался смертный приговор. Ульрих не строил иллюзий на счёт того, что его простят и погладят, как собачку, дав лакомство. Нет. В ЛПГ гасили и за меньшие промахи. А за промах с девятисот метров Ульрих должен был уже червей кормить, если бы его не пожалели, то он лежал бы где-нибудь в лесу с перерезанными сухожилиями, хотя это намного страшнее, чем сдохнуть от огнестрела. Порешали почти всех. Так думал Ульрих. Остались только они с Бенненхудом, а Юрген был слишком важен для Финнмака. Только тупой даун проебёт такого исполнительного человека, как Бененнхуд. А вот Ульрих про себя такого сказать не мог, и что будет дальше, он не знал. Но догадывался. Интуиция, ничего не скажешь.       Юрген нашёл его через три часа, когда Ульрих заливал в себя «Вестмалле» в том самом пабе. Признаться, заведение весьма неплохое, даже отличное, и столы чистые. Это королевский дворец по сравнению с забегаловкой Тома.       — Мне «Белую Лошадь», — Юрген сделал заказ и сел напротив Ульриха.       Ульрих пил и пялился на тех, кто пялился на него и Юргена. Наверное, со стороны они были похожи на парочку недотраханных геев, что приводило в бешенство. Ульрих ненавидел пидарасов ещё с тех времён, когда его детские глаза случайно увидели, как Святой Отец наказывал непослушного Пита. Жалко было парня. Чёртова католическая школа. Но если не вспоминать некоторые моменты, то всё было довольно красочно, за некоторыми исключениями. Хотя детство же, ну, с кем не бывает. Впрочем, повзрослев, он чувствовал себя в относительной безопасности от посягательств на свой зад. Ну, а Юрген вообще о своём детстве ни слова не говорил. Все знали, что он женатый мужик, и сын у него есть в Белфасте, хотя Ульрих его семьи ни разу не видел. Да и с женщинами его тоже не замечал. В общем, весёлый мутный тип, любящий маленьких детей и животных. Педофил? Зоофил? Непонятно.       — Рано ты начал бухать. Мы не развлекаться приехали, — он был серьёзен.       — А чё делать-то? Шоколадных лебедей жрать, на трухлявые сараи втыкать, яйца отмораживать? Нравится тебе, а?       — Вполне.       — Ну, вот и замечательно, а мне пиво и жратва нравятся. Правда, на одном этом мои желания не заканчиваются. Я ещё…       — Тебе лучше поскупиться в желаниях.       — Ага-ага, конечно.       Ульрих не переставал злобно улыбаться в бокал, а пена на верхней губе походила на усы Гитлера.       — Слушай, как там этого лысого лосося зовут, который меня капибарой называет? Тим…       — Том Финнмак.       — Ага, Финнмак.       — Ульрих, мать твою, у тебя чёткие указания — гулять и наслаждаться видами.       — Не-е, давай так. Ждём до понедельника. Если Том не позвонит сам, то мы набираем его номер и говорим: «Том, спасибо за поездку. Брюгге опиздохуенная средневековая дыра. Нам, разумеется, понравились все эти церкви, музеи, кровь Христа в банке для анализов, лебеди, но мы возвращаемся в Ирландию».       — А теперь слушай меня. Мы гуляем, восхищаемся местной архитектурой, кормим сраных лебедей и пьём охуенное пиво. Потом садимся у телефона и ждём звонка Тома.       Размер таза, которым всё накрылось, соизмерим разве что с размерами пизды, в которую сейчас злополучно влез Ульрих. Он надеялся, что в этот раз пронесёт, но правильно чуяла жопа — ему пиздец. И от это постоянно щемило в груди и не хватало воздуха, а мозг вообще не хотел переваривать информацию, хотя это была его биологическая функция и обязанность.       Юрген перевёл взгляд на хмурого Ульриха, сделал ещё два глотка и сказал так, как говорит, когда хочет успокоить ноющего ребёнка.       — Ты думаешь мы здесь прячемся? Мы в бегах? На каникулах? Ты же наверняка не знаешь. Вдруг мы здесь по делу.       Ульрих наклонился к нему ближе и начал говорить таинственным шёпотом.       — В смысле по делу?       — Ага.       — В этой чумной дыре и по делу? — с нажимом спросил Ульрих.       — Да, Павус, по делу, — он зашептал и прищурился. — Возможно, мы здесь по делу.       — И что он тебе сказал? Что? Это связано с той бабой? Почему именно мы? Это МИ-6?       — МИ-6? — скривился Юрген, — Зачем им в Бельгии торчать? Особенно здесь.       — Тогда какого хера мы торчим в Брюгге?       — Потому что у нас приказ.       — Какой, блядь, приказ?!       — Ты заебал меня!       Это прозвучало слишком громко, и половина заведения обернулась в их сторону. Неловко вышло. Они переждали пару минут и снова начали разговор.       — Он назвал имя, адрес, другую херню?       — Нет.       — Так откуда ты, блядь, знаешь это?       — Интуиция, профессиональное собачье чутьё, — он почесал щетину. — Он сказал залечь на дно в Брюгге и не высовываться. Ясно?       — Ясно, блядь, пасмурно.       В эту версию верилось с трудом. Не сложно догадаться, что Юрген лжёт на счёт задания от Тома. Но даже если и есть хоть минимальный шанс того, что сказанное Юргеном — правда, то он может надеяться на то, что вернётся в Ирландию живым и здоровым. Может быть, на нормальную работу устроится. Может быть, свалит в какую-нибудь деревню или к матери. Будет коровок и овечек пасти, а потом продавать их. Быть может, цветочки выращивать будет. Да всё что угодно может, блядь, быть!       — Если это действительно дело, то где нам взять пушки? Свои я слил ещё в Лимерике.       — Не знаю. Придумаю что-нибудь. Это же Том. От тебе рабочий ствол из говна соберёт, не сомневайся.

***

      Весь следующий день они проторчали в номере, а к вечеру начался дождь. Но Ульрих рвался на волю, как дикий зверь. Вообще он не понимал, почему бы просто не свалить одному куда-нибудь, но тогда было бы скучно в край. На все предложения выйти из этого промозглого склепа тамплиеров, Юрген монотонно отвечал: «Нет». Он предпочёл читать Марка Твена и жрать пудинг, а Ульрих сидел на кровати, закутавшись в плед, и издалека наблюдал то за рыбками в аквариуме, то за тем, что творится на улице. В номере было не очень темно, но рыбкам нужно дополнительное освещение. И оно было. Неяркая бледно-красная лампа. Ульрих смотрел на это и думал, что эта хрень очень даже красивая. Вообще, у него были странные эстетические вкусы, поэтому он захламлял свою квартиру всякой чертовщиной. И в голову влезла мысль о том, что было бы неплохо спиздить эту лампу, уж больно она красивая, да и никто возражать не станет. Но замысел о том, как бы свалить из этой усыпальницы продолжал подстёгивать. Что же, нужно что-то предпринять, иначе Ульрих сдохнет от скуки. Пускай он промокнет до нитки, но не будет участником этого немого каменного спектакля.       — Бля, ну, давай бухнем где-нибудь? — он бы напился в номере, но мини-бар был пуст.       — Нет.       Вот опять. Ульрих грустно посмотрел на Юргена, потёрся макушкой о деревянную раму и снова уставился в заплаканное дождём окно. С той стороны всё сильнее накапывало, и звучало это неприятно, но лучше слушать это, чем стук ложки о тарелку Юргена и шелест страниц книги. Было достаточно поздно, но фонари по-прежнему горели. Такая же погода была, когда Павус припёрся к Виктору, чтобы его приняли в группировку. Признаться, первое время было тяжело, но из своевольного сорванца Ульрих превратился в исполнительного полудурка.       — Ты куда? — нахмурился Юрген.       — Пойду пройдусь один, раз ты не хочешь.       — Но Том ещё…       — В пизду твоего Тома, я ушёл.       Он сбежал по лестнице вниз, Юрген что-то кричал вслед. На первом этаже никого не было, за стойкой тоже. Павус посмотрел на хомяка, который жрал что-то в клетке, хомяк на него: дружба, любовь и бракосочетание. Бля, о чём он думает?       Как только Ульрих открыл дверь, в ноздри ударил запах озона. И он пулей вылетел из гостиницы, чуть не сбив выезжающую из-за угла велосипедистку. Павус бежал как ошпаренный ещё пару десятков метров, пока астма не напомнила о себе. Ульрих припал на колени и вдохнул ингалятор. Он так просидел минуты три, сердце бешено стучало, и снова не хватало воздуха, потом, шатаясь, как отпетый алкаш, он снова пошёл вдоль сырых брусчатых улиц Брюгге. Свалить от Юргена на пару часов казалось ему высшим благом, которым необходимо воспользоваться.       Юрген думал, что Ульриху совсем не нравится город. Нет, на самом деле в какой-то степени нравился. Наверное, всё из-за тёмно-зелёных каналов, спускавшимся к ним растениям, и конечно, лебедей. Хоть он и не любил животных в целом, но здешние лебеди ему нравились, но умиления не вызывали. Ульрих считал их неуклюжими бочкоподобными длинношеями, как в тех мультиках про динозавров.

***

      Бельгийцы говорили на странной смеси нидерландского и очень херового английского. От это нихуя не понятно, о чём пердит главарь вечерней экскурсии, к которой он случайно пристал от нечего делать. Впрочем, Ульрих не особо старался понять. Павуса больше волновали четыре бутылки пива в карманах и чья-то мелкая мокрая дрожащая шавка, прилипшая к его ноге. Так хотелось взять её за шкирку и швырнуть в ближайший канал, пока Гринпис не видит. Свою ненависть к животным он не мог объяснить другим, даже сам понять её был полностью не в силах. Скорей всего, виноваты в этом были природная брезгливость и бабушка, к которой он приезжал на летние каникулы.       Кроме него на вечернюю экскурсию припёрлись ещё девять человек. Как ебучих назгулов. Во всём тёмном, с дождевиками и зонтами. Та курица, чья псина хотела изнасиловать ногу Ульриха, вырядилась, как на свадьбу. Точно не бельгийка: итальянка или русская. Хотя хер их знает. Они остановились на какой-то мелкой площади. Ульрих прослушал какой. В толпе он улавливал слова «ужасный» и «знаменитый» раз пятнадцать.       Ульрих перестал корчить одухотворённую гримасу и просто стоял позади этой оравы овец во всём чёрном, будто пришёл на похороны. Впрочем, вид у него был действительно траурный. Унылое говнище, в двух словах. Он бы продолжил изображать скорбящего, но нет. К нему подошёл высоченный усатый мужик и что-то спросил. Ульрих смущённо повертел головой, сказал, что не понимает, и мужик спрятался в толпе.       — Что он сказал?       У Ульриха очко сжалось, и ком в горле встал. Он выпучил глаза, выронил бутылку из руки, выхватил нож из сапога и подпрыгнул, чуть не завизжав, но тяжёлые руки в перчатках перехватили его и по-тихому скрутили. Люди даже не обратили внимания на небольшую суматоху и звук разбившегося стекла.       — Блядь, Юрген, сукин ты сын! Выебать тебя и всю блядодинастию твою, сука! — он достал ингалятор и жадно начал вдыхать, метая грозные взгляды то на Юргена, то на разбитую бутылку пива.       — Ты чего разорался? — он улыбнулся одними глазами. — Ладно, прости, не хотел напугать.       — Не хотел он, блядь.       — Так о чём же он спросил? — повторил вопрос Юрген. Это была его самая дурная черта, переспрашивать только что обосравшегося человека. И, в действительности, эта методика работала. Особенно среди всякой мелкой швали, которую Ульрих давно перерос.       — Как пройти куда-то там, вроде…       — Ясно. Не думал, что тебя интересуют призраки.       — Экскурсовод говорит о призраках?       — Да, про рыцарей или что-то в этом роде.       Дождь пошёл с новой силой, и несколько капель попало Юргену за шиворот, от чего тот поёжился. Он не понимал, как можно слушать чью-то нудную речь и не знать, о чём она, а Ульрих слушал внимательно, хоть и не подавал виду. Вообще, он никогда не был терпеливым. Ни на работе, ни на отдыхе. Даже в общении с другими людьми. Впрочем, это не сильно мешало. По крайней мере Юргену и ещё парочке доходяг.       — Эй, а если бы я был рыцарем, то ты бы дал спасти себя, случись что? — спросил Юрген. Глупый вопрос, но он надеялся, что этим получится разбавить атмосферу.       — Как-то по-гейски, не находишь? Слушать истории про монаха-августинца и дохлую монашку было намного лучше, чем про сраных рыцарей.       — Чем тебе рыцари не угодили?       — Не знаю. Ссали в доспехи и чеснок жрали. Хотя были бы тевтонцы, было бы круто. Я сваливаю, короче.       Ульрих развернулся в противоположную сторону и, шаркая ногами, быстро зашагал по скользкому мосту.       — Ты куда?       — В гостиницу, жопа замёрзла.       Сейчас Юргену казалось, что Ульрих целенаправленно его избегает. Наверное, по его мнению, Юрген был тупым бараном, который не слишком вписывался в компанию Ульриха. Тот предпочитал ребят простых, уличных, не таких, как Юрген, потому что с ними легче общаться и пизды можно дать, никто обижаться и мстить не станет, потому что они боялись Павуса как огня.       Однако Юрген считал, что Ульрих хороший парень, с которым приятно иметь дело, даже можно по бутылочке пива пропустить вечерком в каком-нибудь пабе. Ну, может быть, Ульрих и был немного импульсивным скандалистом и мутным типом, но с кем не бывает, можно ведь ужиться. Учат же принимать людей такими, какие они есть. Но некоторые так не считали, и приходилось им подчиняться.       Юрген давно смирился со своей грязной работой — убирать своих же, но Ульрих занимал в его жизни далеко не последнее место, поэтому было тяжело принять очевидное. Но приказы исполнять его научили ещё мальчишкой. А Ульрих хоть и был профессионалом в своём деле, но сам не заметил, как без особого желания встал под дуло пистолета. Слишком много хорошего он сделал для всех тех, кто решил от него избавиться. Начальство ведь знало, что такие парни, как Ульрих или такой же белобрысый безбожник Грэхам, на вес золота. Но кому до них дело?       Ульрих о себе почти не рассказывал. Говорил только напившись о том, что скучает по матери и как ненавидит давно мёртвого Отца Бенджамина из его школы, о том, каким замечательным был его любимый папа, и о том, как подростком он убил своего пса. За что не помнит. Вроде, мать укусил. Вроде, овец или кроликов погрыз. Но Купер был красивым белым псом, похожим на суку, как говорил Ульрих.       У Ульриха не было ни белой шерсти, ни красоты, но он был верным псом с незавидной судьбой. Юргену не хотелось его убивать, но, в конце концов, он должен был это сделать, как только Том позвонит. Ведь Финнмак заказчик, а Юрген исполнитель.       Бенненхуд кисло улыбнулся и достал сигарету. Он недолго смотрел на мост, по которому свалил Ульрих, потом решил вернуться в гостиницу. Юрген шёл уже где-то полчаса куда глаза глядят, а фонари совсем погасли. Свет был только в окнах домов неспящих людей и на вывесках круглосуточных магазинов и пабов.       Юрген вышел на перекрёсток Ван Эйка и понял, что заблудился. На этой улице были всякие харчевни итальянской, французской и китайской кухни. Помнится, они проходили мимо всего этого с Ульрихом, когда только приехали. Каким-то образом он вышел на Стинстрат. Через пятнадцать минут Юрген свернул на каком-то перекрёстке, а затем оказался у Церкви Богоматери.       Короче говоря, он оказался в пизде. У него нет карты, телефона и не у кого спросить, как пройти на Лендж Раамстрат, а стучаться ночью в двери к бельгийцам не лучшая идея. Осталось только одно: найти Ульриха. Этот идиот по запаху своих трусов найдёт их временное место жительства. Правда потом он снова начнёт заливать всякую хрень о их пребывании в Брюгге, но это не важно. Можно потерпеть.       Ульрих гулял по Минневатерпарку и вслушивался в звуки ночи. Шелест мокрой травы под ногами, тихий плеск воды в каналах и еле слышимый шум ветра на верхушках деревьев. Он увидел большие блестящие глаза совы, которая посмотрела на него, а потом бесшумно улетела, сжимая пищащую мышь в клюве. Так спокойно и безмолвно. То, что сейчас чувствовал Ульрих, наверное, называют атараксией, это если по-умному. А если просто, то приятными ощущениями или беззаботностью. Он давно себя так не чувствовал.       Несмотря на накрапывающий дождь, Ульрих почти перестал мёрзнуть. Он уселся на мокрую кованую скамью возле небольшого пруда. По его холодной глади медленно ползли белые силуэты лебедей. Они были такие тёмные и размытые, что заставляли играть сознание, как с облаками: видеть всяких причудливых существ всех форм и размеров. Тоже было и с деревьями. Ветви ив свисали зелёным занавесом, отрезая этот маленький мир от чужих глаз. Завораживающее зрелище. Это можно лицезреть бесконечно и не думать ни о чём. Да и зачем вообще думать. Те, кто много думают, одиноки и умирают в одиночестве. На самом деле это не так уж и плохо. Никто не будет оплакивать тебя лживыми слезами и целовать в холодный лоб, закрывая глаза тёплой рукой.       Все мы знаем, что люди живут недолго в зависимости от их здоровья и рода занятий, конечно же, а развлекаться надо всем. У кого-то это хобби: вязание, рисование, спорт, прочая чепуха. У Ульриха тоже есть увлечение. Весьма опасное увлечение, переросшее в наркозависимость. В детстве он не думал, что станет таким, как сейчас. Все так думают и потом жалеют о том, что вовремя не остановились, но Ульрих не жалел. А ведь ветеринаром хотелось стать, но нет. Павус вытащил марку из кармашка, вышитого во внутрь сапога, и приклеил на язык. Мир медленно стал расплываться. Ну всё, грязное животное, смотри ножками не задрыгай. Главное до семи утра просидеть на месте и вовремя словить драконов, а там видно будет.       Уже полчетвёртого утра, а Юрген до сих пор не нашёл Ульриха. Его всё сильнее охватывало беспокойство, и у него вспотел затылок. Где искать сраного Ульриха в сраном Брюгге? Этот идиот мог пойти куда угодно, но в приоритетах у него всегда было напиться до поросячьего визга. Поэтому Юрген обошёл кучу баров и пабов, но Ульриха там не было. Он даже нашёл местных торчков в каком-то засранном клубе с тупым названием «B-in», но и те не видели белобрысого мужика в чёрном пальто с пёстрым шарфом. Однако один всё же видел. Он сказал, что мужик, похожий на Ульриха, сначала чуть не избил его за марки, а потом просто купил их, но куда он пошёл, не сказал.       У Ульриха не было проблем с наркотиками. Нет, были, но несерьёзные. Его не ловили копы за продажей, он не гнил заживо от крокодила или тому подобных и не пытался кого-нибудь убить. Хотя был случай, когда он обдолбанный гнался с топором за парочкой подростков, которые решили пробраться на частную территорию. Слава богам, что все целы, живы и здоровы, кроме психики тех ребят и куста сирени, который был изрядно порублен Ульрихом.       Юрген всё же смог найти дорогу до гостиницы меньше чем за час. Конечно, когда он пришёл, все посетители спали, но он не стал солидарничать и громко и быстро взбежал по лестнице, пролетев по коридору.       В номере ничего не изменилось, кроме постельного белья. Однако сейчас Юргена волновало только одно. Где Ульрих? Куда забрался чёртов сукин сын? Юрген не знал, что ещё делать, поэтому перерыл всё в поисках телефона, а когда нашёл мобильник, то увидел, что он был разряжен. Кое-как поставив его на зарядку, Юрген терпеливо ждал, когда произойдёт загрузка. Как только телефон полностью включился, он набрал Ульриха и стал ждать. На другом конце провода ничего, кроме раздражающих длинных гудков. Юрген уже перестал надеяться и хотел скинуть, но вызов был принят. И звуки, которые он услышал, ввели его в ступор.       — Чё надо, больное племя, а? — он был зол. Почти рычал, была слышна отдышка.       — Ульрих, где ты, чёрт возьми, шляешься?! Я везде тебя ищу, придурок, где ты?       — Я? Я не знаю. В какой-то большой луже, и у меня жопа намокла.       Юрген услышал чей-то визг. Точно не человеческий. Чем этот сраный выблядок там занимается?       — Знаешь, почему море синее и небо тоже, хороший мой? — это был уже не визг, а скулёж.       — Где ты, блядь? — Юрген уже орал в трубку.       — Хм-м, в парке. Очень большом парке. Я рассказывал, как мы с отцом барана освежевали? Эй, эй! Не молчи, скотина.       Юрген сбросил вызов и стремглав помчался на улицу. Он не знал дороги, но знал, куда ему нужно, поэтому ориентировался по дорожным указателям. Надо бежать быстрее. Необходимо. Юрген думал, что с Ульрихом что-то случилось, оказалось наоборот. Этот хуев наркоман там кого-то режет, безусловно. У Юргена уже пересохло в горле, и ноги било судорогами, но он бежал так быстро как никогда, а когда добрался до парка, то остановился отдышаться.       Где искать сраного Ульриха в парке ночью, где нихуя не видно? Юрген прислушался. Он услышал снова этот скулёж и ругань Ульриха, но очень тихо. Юрген побежал через кусты, цепляясь за колючие ветки и спотыкаясь на каждом шагу, прыгал через лужи и петлял по непонятным тропинкам. Он пробежал через небольшой мост и наконец увидел белобрысую башку Ульриха. И ещё что-то белое в воде. Юрген ринулся в ту сторону, а когда добежал остолбенел.       Он видел многое. Видел мертвецов и их расчленённые тела в моргах, видел расстрелянных людей, у которых куда не посмотри дырка от пули, видел перерезанные глотки, раздроблённые черепа и размазанных по шоссе идиотов. И сейчас он видел подобное. Он никогда не боялся крови, но ему было страшно смотреть на то, что сейчас происходило перед глазами. От этого тело било дрожью, а сердце готово было вырваться из груди.       Ульрих сидел в пруду и резал пса ножом. Таким его Юрген никогда не видел. Пустой взгляд в никуда, слюна льётся изо рта, как в припадке. Волосы и лицо перепачканы кровью и грязью. Руки в царапинах от когтей. Ульрих был похож на озверевшего психопата. Он сдирал шкуру с бедра собаки и что-то бубнил себе под нос. Рядом плавала её передняя лапа. Собака выла и скулила, а её тёмные глаза молили прекратить. Но Ульрих не останавливался. Взмыленный он продолжал резать искалеченного пса, который был жив лишь потому, что Ульрих сразу не додумался перерезать ему глотку. Длинная дорожка травы приобрела тёмно-красный цвет. Видимо, пса он притащил откуда-то.       Юрген не раздумывал. Он просто ударил Ульриха со всей силы кулаком в грудь, но Павус вцепился в него, и они вместе упали в воду. Ульрих поднял руку с ножом и замахнулся на Юргена. Он же, увернувшись и выбив нож, ухватился за его горло и стал топить. Нет, он не хотел его убивать прямо сейчас, но думал, что это поможет усмирить Ульриха. Юрген держал его крепко и сдавливал глотку так, чтобы тот не дёргался. Между их лицами было большое расстояние, но Юрген всё равно получал плевки захлёбывающегося Ульриха, слышал, как тот из-под воды кричал. Он бил его руками и ногами, но всё слабее и слабее, пока не перестал. Измученный пёс уже почти не скулил.       Юрген упёрся одной рукой в зыбкое песчаное дно пруда, а другой вытянул Ульриха из воды. Он поднялся, обтекая и держа Павуса за шиворот, и одним рывком швырнул того на траву откашливаться. Его всего трясло, как эпилептика, выгибаясь, он судорожно кашлял и что-то пытался сказать, пока его не стошнило. Юрген стоял, сгорбившись с ножом в руках, всё ещё по колено в кровавой воде. Он еле разглядел белую полуутопленную собаку и аккуратно поднял её на руки, положив на берег.       Пёс уже почти не шевелился. Только тяжело дышал и тихо поскуливал. Кровавое месиво на бедре животного вызывало у Юргена рвотные позывы. Такого от вида крови у него никогда не было. Даже когда был ребёнком, он спокойно смотрел на то, как старший брат рубил овец и спускал их кровь в вёдра.       На месте, где раньше была передняя лапа, теперь торчал кусок жёлтой кости с ошмётками мяса. Вся шерсть была в грязи и крови. Помимо тех двух ужасных ран, у пса был разорван загривок и отрезаны уши. Юрген приподнял собачью голову и заглянул в блёклые золотистые глаза. В них ещё теплилась надежда на спасение. Бенненхуд поднёс нож к горлу пса, но тот из последних сил издал тихий перхотный вой.       — Тише, малыш. Тише, — он погладил пса по мокрой спине и прискорбно улыбнулся. — Ульрих, больной ублюдок, что же ты наделал, твою мать?       Лезвие скользнуло быстро и бесшумно. Мягкая шкура и плоть разошлись, и из глубокой раны с хлюпаньем ручьём полилась кровь. Пёс слабо забил оставшимися лапами по траве, потом всё же умер, свесив язык.       Юрген поднял его и отнёс под большой кустарник. Он выгреб руками небольшую в глубину ямку и положил в неё пса. Он натаскал листьев с землёй и засыпал ими труп, чтобы его не было видно. Гадство. Юрген много раз прятал трупы людей, но ни разу в жизни не прятал мёртвую псину. Почему-то становилось тошно от этого. Он не понимал, почему просто не оставил пса в воде и не убрался отсюда, пока никто не заметил, прихватив Ульриха за шкирку.       Хоть его одежда была мокрой и холодной, он почувствовал, как поднялась чёртова температура. Прямо как во время болезни, или когда колят этот гадский раствор. Юрген прикрыл ветками горку из листьев, спрятал торчащий из-под листьев хвост и подбежал к лежащему на траве Ульриху.       Пускай было темно, но Юрген чувствовал, как Павус смотрит на него ненавидящим взглядом. Так он смотрел на своих жертв через оптический прицел перед тем, как выстрелить им в голову. Этот тяжёлый и долгий взгляд был невыносим. Казалось, он видит всё: плоть, кости. Видит мысли и чувства.       Юрген не успел среагировать, как Ульрих ударил его под колено, заставляя упасть. Затем удар тяжёлым ботинком по рёбрам, но не сильный, Юрген успел увернуться. Тогда-то он и схватил Павуса за волосы, ударяя лицом в землю. И так несколько раз.       Ульрих визжал так, будто его режут, как того самого пса. Визжал, как не пойми кто. Юрген скрутил его руки за спиной и попытался заткнуть, но снова получил удар в бок. На этот раз сильный. Юрген почувствовал, будто бы там что-то треснуло.       «Ульрих, ебаный сукин сын».       Бенненхуд еле поднялся, пока Ульрих пытался отдышаться. Тот, видимо, хотел разбежаться и прыгнуть на него, но Юрген ударил его в живот, потом коленом в голову, и всё прекратилось. Ульрих вырубился.       Он валялся на земле и томно дышал. Кончики его пальцев подрагивали, несмотря на полную потерю сознания. Юрген присел рядом с ним передохнуть. Он даже не ожидал, что обдолбанный Павус такой сильный, ведь в обычной драке Юрген уложил бы его одним ударом. Не ударом даже, хлопком в ладоши. Впрочем, чего ещё ожидать от наркомана, но Юрген вовсе не знал, что Ульрих долбит всякую дурь, потому что начальство проверяло почти всех, подключив продажных медиков и копов. Юрген решил, что больше не будет думать ни об этом, ни о мёртвой собаке. Он сам не заметил, как выработал у себя эту привычку: быстро забывать плохое. Наверное, поэтому его не слишком гложило чувство вины за всех убитых им людей и за все другие прегрешения.       Юрген перевернул Ульриха на спину и оглядел его лицо, протерев платком. Были бы открыты глаза, он бы заглянул в них, заставляя стыдиться. Всегда хорошо получалось именно это. Ульрих не испытывал страха перед обыденными в его жизни вещами: трупы, погони, риск смерти. Или перед тем, чего боятся обычные люди. Пауки, крысы там всякие. Он боялся собственных чувств. Нет, дело не в том, что вы испытываете каждый день. Тоску, печаль, радость, счастье — всё это быстротечно. Ульрих боялся долгих эмоций. Он боялся долго гневаться, долго стыдиться, долго ликовать и восхищаться, долго любить и ненавидеть. Серьёзные страхи, потому что от них не так просто избавиться, как, например, от паука, просто раздавив его.       Юрген встал, потянув Ульриха за обмякшие руки, и взвалил его себе на спину. Тяжёлый, как бычара немытый. Шатаясь, Юрген вышел на тропинку подальше от того места, а через некоторое время они оказались на широкой каменистой дорожке. Он постоянно поправлял сползающего Ульриха, пока не связал его кисти у себя на груди платком, ноги же покрепче обхватил руками. Так было попросту легче, потому что Павус был словно без костей: откидывался назад, сползал вниз и валился куда-то в бок.       Наконец они вышли из парка. Точнее вывалились, как дикари, из кустов, а не из кованой арки неподалёку, как нормальные люди. Кому вообще нужно быть нормальным и жить как все? Семья, жена, нелюбимая работа. Это всё пустяки, если вы бесхребетный одноклеточный организм. Подумаешь, тратить треть жизни на имитацию искреннего счастья, треть на ненависть к любимой работе, треть на любовь к себе. Как раз именно это не устраивало Юргена во многих людях. Он бы с удовольствием прочёл пару лекций о саморазвитии и аутотренинге, но сейчас он был занят немного другой проблемой, дрыхнущей на его спине.       Юрген слышал, как Ульрих причмокивает губами, и чувствовал, что на затылок стекает слюна. Мерзость, был бы шарф — было бы проще. Да и вообще ощущение такое, что за шиворотом семья лягушек сидит. Впрочем, Юрген не сильно бы удивился подобному. Они ведь с Ульрихом в пруду плескались, и не исключено, что пара амфибий забралась под одежду. Хотя на улице холод собачий, какие нахрен лягушки?       Бенненхуд узнал шмоточную Снитстрат. Здесь было немного светлее, чем на других улицах Брюгге. Этот город сам по себе тёмное место, где чёрт ногу сломит. Так думал Юрген, пока нёс Ульриха. Он чувствовал странную тревогу, зная, что беспокоиться не о чем. Но город пугал его, как ребёнка. Множество проулков, закутков, узких улочек создавали именно такое впечатление. А каналы, вода в которых темнее ночи, подкрепляли мысли о мрачности и таинственности Брюгге. Странно, совсем как в детских страшилках про потерянные города, где время течёт иначе, а нечисть рвётся сожрать каждого встречного.       Юрген остановился возле низкой ограды канала и перекинул Ульриха через неё, как свёрнутый ковёр, чтобы тот свисал мордой вниз, если начнёт блевать. Бенненхуд вытащил сигарету и закурил. Белый дым был хорошо виден в морозном воздухе, особенно когда растворялся в ночной мгле. Семь утра. Уже должен наступить рассвет, но небо затянуло тучами: ни луны, ни солнца — ничего не было. Краем глаза Юрген заметил, как на высокой церкви, отражая свет с неба, блестел длинный зазубренный шпиль.       Внезапно туман на улицах стал рассеиваться, а свинцовые тучи понемногу стали отступать на юг, унося с собой накрапывающий дождь. Однако херовое настроение Юргена уходить не спешило. Всё из-за внезапно выпавшего снега. Он крупными хлопьями, раздражая, падал на голову и плечи. Юрген обернулся, смотря на Ульриха. Его тоже засыпало снегом. Было слышно, как он шмыгает носом и тихо кашляет. Похоже, он хочет блевануть. Да, Юрген не ошибся. Ульрих действительно блевал в канал со звонким хлюпаньем, раздающимся по улицам громким эхом.       — Ты как? — спросил Юрген, держа это животное за воротник одной рукой, а сигарету другой.       Ульрих уже не болтался на ограждении, а, шатаясь, стоял на ногах. Откашлявшись после очередного рвотного позыва, он размазал слюни по лицу. Лучше бы он этого не делал.       — Бля, херово. Чё было? Кажется, я выгреб от кого-то. Башка пиздец как болит.       — От меня ты выгреб, скотина безмозглая.       — А-а? Чё было, бля, спрашиваю?       — Ты, обдолбанный, решил меня отпинать, когда я нашёл тебя ссущим в пруд, свинья, — врать получалось хреново, но Юрген не хотел говорить, даже вспоминать не хотел про эту мёртвую псину, потому соврал. Да и Ульрих с трудом мог отличить правду от лжи, но всё же мог. Впрочем, его состояние оставляло желать лучшего.       — Извини, кэп. Пиздец, где мы?       — Не знаю, — выдохнул Юрген, протягивая Ульриху платок. — Вытри лицо.       — Хорошо. Знаешь, походу, я на лебедя наблевал. Надо поймать и помыть его, а то, блядь, вонять будет, — похоже, отходняк ещё не прошёл. — Это чё? Снег идёт?       — Да, пошли уже.       Не успел Юрген отойти от Ульриха, как тот снова раскрыл рот.       — Ульрих, ещё слово, и я…       — Ладушки, марку хочешь?       Юрген вытаращился на него, как на тот итальянский сыр с личинками. Этого секундного замешательства хватило, чтобы Ульрих прицепил себе эту пакость на язык.       — Твою мать, Павус! — Бенненхуд свалил белобрысого за грудки и сунул ему пальцы в рот. Ульрих хотел его укусить, но кожаные перчатки не позволили бы этого сделать. Рвотный рефлекс сработал быстро, поэтому он проблевался ещё раз. — Знаешь, будь здесь бельгийские копы, то ты, перекрытый, давно бы под раздачу попал.       — И чё? — сказал Ульрих, сидя жопой в мокром снегу. Он царапал язык ногтями. Нет, серьёзно, это животное царапало себе язык. — Я бы посмотрел на них, как бычара на матадоров. И вообще, отъебись.       — Хватит чушь пороть. Ульрих, ты безвреден, только когда спишь, тупица, — Юрген поднял Павуса за шкирку и пнул для профилактики, но тот чуть не шлёпнулся снова. — Ладно, со страшной похмелюги, но торкнуться так… Чёрт тебя дери.       — Ты мне не мать, чтобы нравоучения читать. Бля, где мой шарф?       — Не знаю. Ладно, идём.       — Где шарф, ебать?       — Идём, я сказал.       — Ух, бля, заебал же ты меня!       — Боже, заткни его.       Павус всё же заткнулся и пошёл за Юргеном.       Они шли долго. Километра четыре, если не больше, еле волоча ноги от усталости. Юрген ещё держался, а вот Ульриха шатало, как трухлявый деревенский сортир, хотя выглядел он немного лучше, чем пару часов назад. Если бы не проклятый снегопад, они давно были бы в гостинице и пили бы пиво. Неважно какое, главное, чтобы не ослиную мочу. Но, вероятно, они доберутся не скоро. Ульрих, пьяно шатаясь, кое-как сел на скамью возле какого-то памятника.       Юрген присел рядом с Ульрихом, откинувшись на холодную спинку. Снег начал падать прямо на лицо, но было уже всё равно. Он слишком устал от сегодняшних похождений. Конечно, он был тем ещё чёртом. Выносливый, как хер знает кто, но все рано или поздно устают. Физически или морально, неважно, главное, что начинают ножками дрыгать, как загнанные собаки. Вот и Юрген устал.       В плечо что-то упёрлось. Бенненхуд нехотя повернулся, чтобы посмотреть что. Это была голова Ульриха, тоже вся в снегу. Этот водоплавающий придурок снова вырубился. Холодный, как могильный камень. Если же Юрген был относительно сухой после своеобразного купания, то Ульрих вымок до нитки. Его пальто покрылось тонкой ледяной коркой, а щёки и уши обледенели.       Юрген встал со скамьи и снова поднял Ульриха себе на спину. Нужно скорее отнести это недоразумение в гостиницу, не то сдохнет. Хотя всё равно все помрут рано или поздно. Но Юрген не хотел кончить с простреленной башкой, как большинство подчинённых Финнмака, поэтому у него всегда был план экстренного переезда и смены личных данных.       Снегопад прекратился, когда Юрген почти дотащил Ульриха до гостиницы. Оставалось всего каких-то сорок метров, но к ногам будто мешки с мокрым песком привязали. Но если не обращать внимание на тяжесть в ногах, то, в целом, Юрген чувствовал себя неплохо. Ему даже курить не хотелось, хотя обычно он дымил, как паровоз. Он подумал, что первым делом швырнёт Ульриха поближе к обогревателю, а сам отмоется от всякой дряни, налипшей к нему. Почему-то Юрген вспомнил случай трёхлетней давности в Эстонии, кажется, когда Ульрих бухой на раздолбанном пикапе протаранил грузовик с РПГ и прочей опасной хернёй. Боялись, что рванёт, но, слава богам, всё обошлось.

***

Ульрих слышал, как тихо льется вода в душе. Он видел, что через маленькое мутное окошко в двери блестит невыносимо яркий свет. От этого нещадно болели глаза, будто в них вставили лезвия и выдавили лимонный сок. Но Ульрих даже не думал их закрывать. Смотрел на свет и запотевшее окошко. Оно такое маленькое круглое, похожее на жёлтую луну в чёрном небе. В номере вообще было очень темно, хоть глаз выколи, а свет был только в этом окошке. Ещё тускло горела лампа аквариума, делая рыбок и воду тёмно-красными. Красиво, но противно как-то. На другой стороне, за дверью, Юрген. Ульрих чуял запах псины и крови от его пальто, которое валялось на полу у его ног, от своего тоже. Черт знает, где он шатался, но ближайшее время он точно не станет ничего долбить. Благо, он ничего не помнит. Разве что отрывками. Но при попытке проанализировать что-то из последних событий, голова начинала болеть, словно в черепную коробку насыпали гвоздей, залили кислотой и хорошенько так взболтали. Наверное, будь это правдой, сейчас там была бы каша. Впрочем, Ульрих так и думал. Рук и ног он вообще не ощущал. Только слабое покалывание. Было чертовски холодно, но за спиной было очень тепло. Даже горячо. Но Ульриху слишком лень посмотреть почему. Наверное, радиатор, хотя ничего твердого он не чувствовал. Всё тело ужасно ломило, словно его перекрутили в мясорубке, но подняться за обезболивающим не было сил. Поэтому Ульрих просто лежал, свернувшись и прижав колени к груди. Дверь ванной распахнулась, и из-за неё показался Юрген. Блестящий от воды, как чёртов призрак. Только цепи накинуть, чтобы звенели. Впрочем, он и был, как призрак. Всегда появлялся откуда ни возьмись. Это всегда пугало до усрачки. Особенно когда им приходилось работать вместе с Холденом. Этот сукин сын действовал не по проработанному до чёртиков плану, а делал всё по-своему. Хотя Тому зарекомендовали его как неплохого стрелка, возможно, даже лучше Павуса. Ульрих, как узнал это, поднял такой визг, что стены дрожали, а Холден просто ржал, как конь, слушая его ругань. Необычно для его мрачной физиономии. Ульрих надеялся, что ему больше не выпадет случай встретиться с Грэхемом. Уж больно они друг друга бесили. Юрген уже давно оделся и сидел на своей кровати. Из-за отсутствия света было плохо видно, но, кажется, он побрился, или нет. Ульрих хотел его позвать, но ничего не получилось. Горло драло так, будто он наждачку сожрал. Долго ждать не пришлось, Юрген сам подошёл к нему и стянул сырое пальто. Поднял своё с пола и отнес в стиралку. Вообще удивительно, что в этой задроченной гостинице была машинка, обычно их никогда нет. Хоть что-то хорошее в этом номере. Ну ещё эти пестрые рыбки. — Эй, ты как? — спросил Юрген. Он громадной тенью нависал над Ульрихом. Было видно, как немного блестят его глаза. Жуть одним словом. Но Ульрих ничего не ответил, лишь невнятно что-то промычал. Тогда он почувствовал, как с него стягивают рубашку, а затем брюки. Павус, конечно, охуел от такой наглости. «Ну всё, сейчас выебут», — думал Ульрих, но его просто снова подняли за руки и швырнули под тёплое одеяло. У него в голове не укладывалось, какого хера Юрген творит, потому что обычно от этого осла не дождешься помощи или заботы. Особенно, если это кто-то, вроде Ульриха. Из-под одеяла было видно, как растворилась ночь, а небо приобрело морозный тёмно-голубой оттенок. Ульрих кое-как перевёл взгляд от окна на часы. Без пятнадцати девять. Самое время, чтобы закинуть дозу снотворного. Но перед глазами по-прежнему мелькали красные круги и квадраты, лучше просто дождаться полного отходняка. Потому что если Ульрих потянется за таблетками сейчас, то огребет от Юргена по полной. Этот небритый гад знал, что Павус не спал и ему просто не хотелось говорить с ним. Нет, он не был обижен, просто язык толком не поворачивался от усталости. — Юрген, — у Ульриха был такой голос, словно он не разговаривал лет пять. Осипший, зернистый. Бенненхуд не стал ничего отвечать. Он просто развалился на кровати, раскинув руки. Она слишком узкая, чтобы лечь на неё звездой, но все же не такая уж плохая и не слишком мягкая. Юрген до жути не любил мягкие кровати. Когда спишь на такой, то тело затекает, как после долгой комы. Впрочем, отрубиться часов на семнадцать-двадцать было бы неплохо. Даже очень. Вся эта ночная беготня чертовски сильно выебала его, и спина пиздец как болела от того, что он таскал на себе эту тушу. Хотя давно пора было привыкнуть, потому что на заданиях и не такое приходилось носить, но он уже не так молод, как Ульрих, к примеру. А ведь Юргену скоро шестой десяток пойдёт, на заслуженную пенсию пора. Впрочем, будет не удивительно, если он сдохнет с пулей в башке. Юрген не сильно беспокоиться об этом. Все переживания остались в тихом Марафелте за прокуренными школьными стенами в кабинете брата. Когда Юрген был маленьким, он часто приходил туда, садился за высокий стол, за которым его почти не было видно, и ждал брата. Бенненхуд тогда читать ещё не умел, поэтому Зик сам читал ему свои рассказы. Они были совсем короткие, но интересные. Кажется, самый лучший из них назывался «Заводная птичка». В нем было про мальчика, который купил в магазине игрушек механическую птичку. Она была сделана так, что не отличалась от настоящей почти ничем. Просто не была живой. Но как она пела! Щёлкала маленьким клювиком, пела и хлопала металлическими крыльями. Юрген не помнил, что потом случилось с птичкой, но рассказ закончился хорошо, как и все рассказы брата. Он ещё стихи писал, но выходило не очень. Козе понятно, что рифмы в них не было. Но мелкому Юргену всё равно нравилось. — Юрген. Он приоткрыл глаза и покосился в сторону Павуса. Тот был похож на кривобокого верблюда в темноте. — Что? Ульрих не ответил, а только вылез из-под одеяла и сел на край кровати. — Что, Ульрих? — Прости. — Чего? — Прости меня, а? — похоже, он плакал. Юрген слышал, как тот громко шмыгнул носом. — Спи давай, — он попытался не слушать, что там верещит Ульрих, но не выходило. — Если он позвонит, скажи ему, что мы всё исправим. Я всё исправлю, Юрген. Скажешь? Пожалуйста. — Ты о чём? Сложно было описать, в какую вонючую яму скатилось спокойствие Юргена, потому что такого он точно не ожидал. Ульрих, конечно, не самый умный человек, с которым приходилось работать Юргену. Но этот придурок догадался, что дело здесь совсем не чисто, и что ему скоро придется здесь сдохнуть. Похоже, на последок он решил, что можно что-то исправить. Конечно, может. Как говорится, нет человека — нет проблем. Вот и всё решение. Но Юрген не спешил. — Да ну! Разве не понимаешь, мне пиздец, Юрген, пиздец. Бенненхуд приподнялся и уставился на белобрысую башку Ульриха. Он не знал, что именно хотел увидеть. Наверное, стыд, мольбу или что-то подобное, но ничего не было. Только абсолютный похуизм. Возможно, стоило списать всё на наркоту, но Юрген не торопился делать выводы. Вообще, нельзя торопиться с выводами, плохо будет. — Я не говорил, что тебе пиздец. — Я, конечно, тупой, как баран, но я могу понять, что мне пиздец. — И-и? — Да, блядь! Будь ты хоть дважды грёбаным Святым Франциском, ты бы мне всё равно башку снёс, тупица. Даже без поручения от Тома. Ульрих откинулся и упал на спину. Он шлёпнул себя по лицу и завыл, как волчара. Серьезно, как волчара. Юрген перепугался, что сейчас это недоразумение природы перебудит пол гостиницы, тогда сюда сбежится весь этот крысятник. Бенненхуд вскочил с кровати и в два шага оказался возле Ульриха. Он ударил его по лицу с тихим «заткнись» и вдавил в матрас. Павус вырывался и извивался, как змея, пока не пнул его в живот, но ничего не вышло. Юрген только разозлился ещё больше. — Ульрих, дерьмо ослиное, если ты не замолчишь, то я задушу тебя прямо здесь, говнина ты чёртова! Павус пропустил всё мимо ушей. Что это? Отчаянное желание защититься или получить ещё большей пизды? Он царапал Юргена, где только мог дотянуться, ещё некоторое время ёрзал и пинался. Потом всё же перестал, когда его ухватили за лодыжку и громко гаркнули: «сломаю, блядь». Рука Юргена была мокрая от слёз Ульриха и собственной крови. Это гад его укусил. Юрген хотел ударить его в висок, чтобы неповадно было, но Ульрих стал задыхаться и подкашливать. Тогда Бенненхуд нашарил на подоконнике ингалятор и вежливо пихнул его прямо в рот Ульриху, тот давился слезами и мычал что-то невнятное. Юрген отнял от него руки и отошёл, присев в кресло. Ему было жалко Павуса за всё, что с ним происходило, но точно не за его проёбы. — Исправишь, говоришь. Знаешь, тебе лучше поберечь обещания для кого-нибудь другого. Он обтёр лицо ладонью и громко выдохнул. Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Юрген надеялся, что сможет отдохнуть от выебонов Павуса хотя бы сейчас, но этот идиот даже не хотел думать, что Юрген устал, как лошадь. Даже мрачные мысли о приказе Финнмака шли прочь от изнурения. Но, понимаете, есть такая штука, как «навязчивые грёзы». Не болезнь, конечно, но имелись свои проблемы, которые пугали Юргена не на шутку. Он представлял, как идёт к Юрию за стволом, как возвращается обратно, смотрит Ульриху в глаза и стреляет. И так каждый день с того момента, как Павус облажался. Хотя они все фатально облажались. Просто кто-то больше, кто-то меньше, но это не имеет особого значения, ведь от виноватых избавились, как от тараканов, даже не похоронили по-человечески, наверное. И среди этих тараканов остался только один Ульрих. Как-то печально осознавать, что Юрген должен убить его. — Я и не зарекался. — Не зарекался он. А ведь, действительно, Ульрих никогда ничего не обещал. Даже самому себе. Да, были какие-то определенные принципы и установки, но они сформировались ещё очень давно. В подростковом возрасте, как бывает у большинства людей. Юрген тоже относился к этому самому большинству, однако, всем свойственно меняться в зависимости от обстоятельств, но Ульрих, кажется, всегда был и будет прежним. Легкомысленным, трусливым и честным. Да, честным. По крайней мере с самим собой. Это Юрген понял просто: на излишне эмоциональной роже Ульриха было написано крупным шрифтом, что он не умеет лгать себе. Бессмыслица, но всё же. Юрген никогда не претендовал на звание психолога, однако в людях он неплохо разбирался, и это помогало ни единожды. Впрочем, с их работой такие знания были попросту необходимы. «Наверное, стоит ему сказать, что к чему». Юрген долго молчал и собирался с мыслями. Действительно нужно было сказать Ульриху. Было невыносимо терпеть это съедающее чувство. Почему он не убил его тогда? Ведь было всё: место, время, повод и даже странный нож, но Юрген не смог. Не то, чтобы они были близкими друзьями, просто он привык к Ульриху. Этот придурок всегда нравился ему. Наверное, из-за своей жизненной позиции или из-за бабского характера. Проявлялось это не в самых лучших его чертах, но было, чёрт возьми, весело! Подумать только, не смог убить человека, потому что с ним весело. И когда Юрген успел такого дубаря врезать? Хотя за убийство Ульриха ему никто не платил, значит он ещё может потянуть время и подумать. В голове крутилось одно: «Наверное, стоит ему сказать, что к чему». Эта мысль рылась в голове, силясь откопать нужные слова на задворках сознания, но даже простого предложения составить не получалось. «Где я допустил ошибку?». «Почему?». Кошки всё сильнее скреблись на душе, загоняя когти всё глубже и пытаясь зацепиться ими за эту особенную ниточку, которая связывала Юргена с Ульрихом, но ничего не выходило. Мысли путались и застревали в переплетениях нити, совсем как в этой детской игре. Юрген не помнил название, но видел, как в неё играли девчонки из школы. Кровать у окна заскрипела, и Ульрих пододвинулся ближе к подоконнику, положив на него голову. У Павуса дернулись губы в попытке сказать что-то, но ничего не было, он только начал стучать пальцем по стеклу. В давящей тишине эти постукивая казались громче удара молотка о железную балку. У Юргена начало звенеть в ушах. Всё. Он решил, что скажет. Будь что будет. Ульрих не тупой, сам всё прекрасно понимает, но если Юрген ничего не скажет, то его замучает совесть. Он уже было начал говорить, но его опередили. — Юрген, он звонил, да? — Да, — врать уже не было смысла. — Что сказал? — «Иди к Юрию, возьми ствол, пристрели его, как закончишь, позвони мне. Зачем? Юрген, бля, не тупи. Сделаешь всё, как я сказал». Вот. — Ещё что было? Что ты ему сказал? Тогда-то Юрген допустил главную ошибку в своей жизни. Что ещё ему было говорить, кроме как нести всякий бред? — Сказал, что отвечу за всё сам, что ты не причём. Понимаешь, то ли дело мне дохнуть, то ли тебе. Я-то уже отработал своё, Ульрих, и у меня никого нет, а у тебя семья есть, мать дома ждёт. Не нужно тебе так рано, понимаешь? — У тебя же тоже семейка есть, верно? — Да не, я наплёл всякой чепухи, чтобы не доводили расспросами. Ну ты хотя бы пойми меня, а? — Ясно, да, понял. Только скажи, за каким хуем меня не пришили сразу? — Ты же знаешь Тома. Его крыша давно съехала. — Так зачем мы в Брюгге торчим? — Не знаю, наверное, он хотел, чтобы у тебя остались приятные воспоминания перед смертью. — Серьезно? Приятные воспоминания после Брюгге? Да ну! — он смеялся в подушку, давясь слезами. — Ладно там Фиджи, Мальдивы или Куба. Но Брюгге, бля? — Наверное, он хотел сэкономить. Хотел, чтобы ты посмотрел на все эти церкви, музеи, на лебедей ещё. Он сказал, что приезжал сюда, когда был мелкий. — Информативно, пиздец. Пора прекращать. Всё зашло слишком далеко. У Ульриха в голове было столько мыслей, что сильнее начало гудеть в висках. Ещё немного и он начнет долбиться лбом об стену, чтобы пробить себе череп, вытурив оттуда дурные мысли. И это вполне нормально, когда в голове кругом каша. Если бы нормальный человек сумел заглянуть в его сознание, то он бы попросту опешил, неловко засмеялся, а потом заплакал. Там такой пиздец творился, да и веселящая дрянь до сих пор действовала. Дерьмо дело, дерьмо. Ульрих понимал, что Юрген никогда не хотел его убить по-настоящему. Да, мог избить, пригрозить, но никогда не желал смерти. А сейчас он признался ему в том, что: «Извини, братишка, но тебе нужно сдохнуть, надеюсь ты не против, верно? Нет, блядь. Не против. Юрген не тупица. Он знает, что Павус лучше сам себя пристрелит, чем даст сделать это кому-то другому. Ни у кого из них нет пушки, поэтому в крайнем случае придется отмахиваться ножом из ботинка, но, кажется, и его Ульрих просрал. Впрочем, неудивительно, потому что когда всё стремительно летит в пизду, не остаётся ни одного злоебучего шанса, потому нужно уметь выкручиваться из всего говна, что происходит. И защитить никто не смог бы, кроме себя самого. Хотя можно положиться на Юргена, раз он всё сам влил в уши Ульриху. Такой уж он. Если всё сам расскажет, то можно довериться, пойти за ним, как бездомный кот, который всегда сидел у Юргена на крыльце, и которого он постоянно гладил перед тем, как уйти. Твою мать. Надо ж было привязаться к этому бугаю. Ульрих ведь совсем не считал его своим другом, наоборот, была даже какая-то конкуренция в работе, в простом набухаться под крик «пей! пей! пей!», всё это походило больше на неосознанное ребячество, чем на реальное соперничество. Весь сок в том, что привязанность — самый лютый пиздец, что может выпасть такому человеку, как Юрген или Ульрих. Самая больная хуйня, от которой не избавиться, просто оборвав все связи и переехав в другую страну, на другой континент, на другую планету, блин. Конечно, можно спрыгнуть с высотки, чтобы мозги разлетелись по асфальту, прилипнув на чей-нибудь ботинок. Ульрих вполне мог бы это сделать, ему даже не страшно, но в Брюгге нет высоток, и, кажется, это ничего не исправит. Ладно, он уже и так не жилец, а вот Юрген. Жалко этого придурка. Жалко. Очень жалко. До такой степени, что слезы наворачивались, и зубы скрипели. Ульрих всю дорогу был чёрствым придурком, которому поебать на чужие проблемы, своих всегда хватало. Однако находились редкие исключения, но это уже совсем другая история. Ульрих догадывался, что именно чувствовал Юрген. Да ладно, он знал, что чувствовал Юрген. Проклятую жалость — вот что. — Собирайся. — Чего? — Собирайся, я сказал. Ты уезжаешь. — Юрген, бля, ты о чем? Куда уезжаю? — башка совсем отказывалась переваривать информацию. — Куда-нибудь, но лишь бы подальше отсюда. Он стал застёгивать рубашку и пихнул Ульриха рукой в грудь, чтобы тот оклемался и не выглядел, как трупак. — Дам тебе денег, посажу на поезд, поедешь куда угодно, понятно? Юрген накинул рубашку и открыл дверь. Внизу была слышна потасовка. Парень с регистрации визжал, как девка: — Уберите оружие! — провыл бельгиец. Он заикался в слезах, плачь был совсем близко к номеру Юргена и Ульриха. Тогда Бененнхуд с силой захлопнул дверь, закрывая на три оборота и пододвигая к ней близстоящий комод. Ульрих стал белым, как простыня, с который вскочил, как конь ошпаренный. — Парень, блядь, отпусти меня нахуй! — голос раздавался уже совсем близко. — Открывай окно! — рявкнул Юрген. Окна выходили прямо на берег канала, где рос голый плющ. В коридоре раздался выстрел, и Том уже барабанил в дверь. Ульрих подпрыгнул к окну, которое, блядь, не открывалось по-нормальному. От наркоты руки ватные, и вообще всё тело, как пластилин. тогда Павус схватил к чемодан Юргена и швырнул его в окно. Дерево жалобно скрипнуло, а стекло со звоном посыпалось вниз на каменную брусчатку. Дверь хрустнула от очередного удара. У них секунды две, прежде чем Том вынесет её и перестреляет их, как кроликов. — Ульрих! Ульрих очухался и понял, что Юрген уже наполовину висит снаружи. В дверь снова ударили. Тогда он толкнул Юргена в задницу, и тот вывалился нахуй из окна. Напялив ботинки, он уже приготовился прыгать, но вдруг почувствовал резкую вспышку боли в спине и вывалился на улицу, как мешок с костями. Ульрих полетел вниз со второго этажа и упал голой грудью на стекло и холодные камни. Очень больно. Рядом валялись обломки окна, тяжелый чемодан и хер пойми какой Юрген с окровавленной рожей. Он придерживал рану рукой и крутился, как пьяный, в неуклюжих попытках подняться. Ульрих потянул руки к лицу, всё в крови и осколках, а спина горела от выстрела. — Прыгай в канал, — простонал Юрген. Под таблетками не хочется никуда спешить. Даже говорить иногда трудно, но за те секунды, что он летел со второго этажа, Ульрих успел протрезвиться настолько, что резко вскочил на ноги, но его повело в сторону. Вместо того, чтобы прыгнуть под мост канала, он просто плюхнулся в него. — Я вас замочу, мрази! — Том прицеливался из окна. Еще хлопок. Пуля с лязгом вошла в землю рядом с ногой Юргена, следующая ему в грудь. И ещё раз в грудь. Том окинул взглядом улицу под собой: Ульриха не было видно, но кровавая мазня выдавала его укрытие. Он бы поднялся из воды и побежал, но сил совсем не осталось. Том найдет его и замочит выстрелом в голову. Ульрих цеплялся за жизнь, как только мог, но это всё. Это конечная, грязное животное. Тебе не выжить. Матушка будет огорчена. Совсем рядом послышались гулкие шаги Тома. Ну почему нельзя побыстрей? Ульриху не хотелось умирать, но он уже смирился от безысходности. Он упал прямо в холодную воду. Ему было слишком больно, чтобы подняться. Том нашёл его в канале, подошел ближе и направил пистолет. И ещё выстрел. Последний.