Суспирия

История в шести актах с эпилогом, происходящая в разделенном Берлине.

***

Действие первое. 1977 год. Вздох. Он убирает намокшие волосы с лица и прижимается к облезшей серой стене, притираясь спиной и затылком, мотает головой, сдирая штукатурку, срывая пелену с глаз. Дым заволакивает улицу, скрывает толпу митингующих, но их крики раскалывают рассудок, отдаются звуками разбитых об асфальт бутылок, битых дубинками тел — резина об мясо. Дождь, кажется, идет уже неделю, смывает грязь в сточные канавы, людей не смывает. И Саша бежит через протестующих, поскальзываясь на расплывшейся грязи, прячась за капюшон и немытые свалявшиеся волосы. Ветви деревьев покачиваются в такт вскинутым в небо кулакам. И жухлая листва напоминает ему о тяжелых, душных снах, где его преследуют запах крови, слезающая с тела кожа и мутный образ болезненно худого человека с темными провалами глазниц и язвами на руках. Дверь поддается с трудом, просевшая от времени и сырости. Саша перепрыгивает порог, спотыкается и валится на пол. Ползет по деревянным доскам, разрывает брюки, зацепив ржавый гвоздь, вылезший из плинтуса. Стучится в дверь комнаты и зубами, отбивая бешеный ритм своего сердца. Екатерина открывает на сорок третий удар — костяшки чешутся. Саша врывается, сталкиваясь с ней, притираясь плечами, и скидывает тяжелую сумку на пол, перчатки, куртку и шарф разбрасывает вокруг себя в резком пируэте. Мажет руками по воздуху в неожиданно плавном алянже — в сторону и вперед. И заводит руку назад, выламывая запястье, как птица ломает крылья, ударившись о стекло. Саша шепчет, стонет, ноет, напевает и мечется по комнате загнанным зверем. Екатерина вздыхает, вторя хрипам в его голове. — Здравствуйте, Александр. У меня другой пациент через пять минут, но я попрошу его зайти попозже. Саша нервно сдирает обувь, цепляя носком пятку, залезает в кресло с ногами, сжимаясь в комок — подобие младенца в утробе женщины. Песня навязчиво звучит в голове чужими голосами, вздохами, и он выстанывает слова больным саднящим горлом. Екатерина перебирает свои тетради в шкафу, достает синюю толстую в дешевой грязной обложке и поворачивается к своему пациенту, нервно покачивающемуся в кресле. — Вы меня понимаете? — спрашивает Саша. — Они решили, что не могут дать ему умереть. — Мартиросяну? Саша вскакивает на ноги, лихорадочно перепрыгивает через стол и садится на подоконник, радостно бормоча: — Девочки собираются сегодня в восемь. Будут купаться голыми в бассейне. А я не умею плавать, — судорожный вздох. — Мари позвала меня на свидание. Он разворачивается, обрывая занавеску, сжимает дрожащие пальцы, кроша краску на старом дереве. — Я был прав. Они колдуны. И тревожно выглядывает в окно, не различая ничего в сумерках через мутное стекло. — Надо сказать Егору, чтоб бежал оттуда. На остальных плевать! «Бредовые идеи переросли в панику. Считает, что нашел подтверждение своей выдуманной мифологии», — аккуратно пишет Екатерина в тетради пациента. — Он будет следующим, — продолжает Саша. И Эду. Эд уже что-то подозревает. Он видел, как меня готовили. В этом здании многое скрыто от глаз. Саша поднимает голову, разминает шею, жмурясь, дрожа ресницами, и, оттолкнувшись ладонями от стекла, дерганно уносится к шкафу. Книги не пачкают пальцы в пыли, как полы танцевального зала и касаться корешков даже приятно, но бушующий рассудок не успокаивается. — Они с войны не выходят из подполья. — Думаете, они слышат вас и сейчас? — Екатерина закусывает кончик ручки, разглаживая загнувшийся уголок тетрадного листа. И разноголосый шепот рассыпается по дому, просачивается сквозь стены, крошится штукатуркой с потолка, некачественными типографскими красками под пальцами Екатерины, листающей тетрадь. Закрадывается под кожу паучьими тонкими лапками, свербит, щекочет, и хочется вытянуть этот ропот, протащив сквозь вены, разодрав корки мозолей от пуант на мизинцах ног. Разноголосье плещется в воздухе вокруг тела, трещит статической энергией на вздыбленных от страха волосках. Шелестит листвой за окном. Скапливается шорохами в темных углах комнаты. Гудит, ропщет, стрекочет. Шепот и вздохи сводят с ума. — В начале меня осыпали дарами: идеальное равновесие, высокие прыжки, крепкий сон. Говорили… — Саша вдруг застывает, увидев глаз на корешке книги. Он выкидывает ее с полки, топчет и, развернувшись, неловким взмахом руки разбивает рамку с фотографией. Екатерина поднимается из-за стола и жестко перехватывает Сашины руки, тянущиеся к клочку бумаги в мелком стеклянном крошеве. Она поднимает фото, стряхнув осколки, оглаживает профиль мужчины пальцами и осторожно ставит на полку. — Саша, не трогайте стекло, я потом уберу. Что они говорили вам? — Говорили со мной без слов. Но они, — Саша вздрагивает, — забрали мои волосы, — оттягивает до боли слипшиеся пряди, — взяли мочу. И мои глаза. Теперь он меня видит. Саша подпевает музыке в своей голове и в безобразном дерганном танце проносится мимо Екатерины. — Мартиросян хочет забрать мое тело. Я чувствую его. Я думал, что мне это нужно. Он содрогается, вцепившись в плечи. — Я сам виноват. Танцевальным шагом, вытянув носок, подходит к тумбе и дрожащей рукой наливает себе воды. И пугается отражения. Графин опрокидывается. Саша, извернувшись, подставляет лицо под тонкую струйку и через несколько секунд валится на пол без сил. — Вы же меня понимаете, доктор? — бормочет он. И ползет к столу Екатерины. Выскакивает перед ней как чертик из табакерки. — Если они узнают что я был здесь, всему конец. Екатерина обнимает своего пациента, опираясь на краешек стола, потому что Саша вжимается в нее сильнее и давит, давит, давит. — Конец. Тогда они меня выследят, — он доверительно смотрит в глаза доктора, — и спокойно сожрут мой член на ужин. Саша торопливо вырывается из объятий и хохоча убегает в коридор, распахнув дверь настежь. — Миссис Варнава, — окликают Екатерину, — я могу зайти. — Да, мистер Мюллер, проходите, — Она с трудом сбрасывает с себя морок. — Прошу прощения за задержку.

***

Антон спускается в метро по скользким мокрым ступеням, и его растерянные мысли тонут в неясном шепоте поездов. Дверь вагона открывается с тихим шорохом. Антон заходит и лишь краем глаза успевает увидеть, как полиция выволакивает грязных бродяг, сидевших в темном углу в куче тряпья, по ступеням наверх. Он вынимает деньги из конверта, оглянувшись на всякий случай, и пересчитывает. Хватить должно на пару месяцев. Под ногами размокшая пыль улиц. Дождь льет не переставая, с тех пор как Антон вышел из поезда, пересек контроль и добрался до гостиницы, чтоб скинуть багаж, а потом и до нужной станции метро. Одежда почти насквозь, разве что майка под тремя слоями кофт не промокла. А в ботинках хлюпает, штаны прилипают и холодят колени. От метро до танцевальной школы Антон добегает за десять минут. Здание старое, сереет бетоном под облупившейся темной краской. Стеклянные двери открываются с трудом, скрипят не смазанными петлями. И сам огромный зал фойе будто дышит. Разносит эхом удивленный вздох Антона и умножает в стеклах больших окон-перегородок. Сквозь стены продувает ветер, унося шорохи к высоким потолкам. Антон поднимается по мраморным ступеням и останавливается рядом со стендом в массивной деревянной раме, где все педагоги школы, ныне живущие и уже умершие, смотрят на него гордым укоряющим взглядом. Антон ссутуливается. Его прислали сюда с хорошими рекомендациями, хоть он и довольно холодно расстался со своей труппой. Страшно было говорить, что ты хочешь попробовать себя в чем-то новом, страшно было уезжать из Воронежа в Берлин. Но школа, основанная бежавшим из России в семнадцатом году эмигрантом слишком манила своими новыми веяниями танцевальной культуры. Антон, поздоровавшись с мужчиной, сидящим за стойкой, уходит в раздевалку. С удовольствием скидывает на скамью промокшую одежду и надевает сухую мягкую хлопковую форму. Разминает затекшие от холода конечности, глубоко дыша, и бежит в зал на просмотр. Преподаватель разглядывает Антона со спокойным интересом. — Антон, я попрошу тебя танцевать без музыки, ты ведь сможешь держать ритм? Антон кивает и выдыхает, резко вскинув руку наверх. Разворачивается, падая на колени, бьет ладонью по полу, выгибается плавно, глядя в чужие потемневшие глаза. Вдох. Каскад выматывающих прыжков. Выдох. Преподаватель вздрагивает. Вдох. Стены будто расширяются, дают больше кислорода, дышат вместе с Антоном. Хлесткие движения рук как передышка и снова контролируемое падение на пол, перекат. Выдох. Ломаный изгиб в спине, кувырок. Вдох. Антон стремительно взмывает вверх и движется на преподавателя в режущих воздух поворотах, удерживая точку на его лице. И останавливается, вздернув подбородок. Выдох. Антон задыхается. Преподаватель одобряюще улыбается. Он ниже Антона на голову, но взгляд слишком властный, чтоб можно было воспользоваться преимуществом своего роста и нависать. — Вы мне понравились, Антон. И уже завтра я хотел бы видеть вас на репетиции. Но не торопитесь. Обустройтесь как следует. Переезд был тяжелым. — Спасибо, Павел Алексеевич. Я обязательно буду завтра на репетиции. — Замечательно. Комендант нашего общежития вам все расскажет. Антон возбужденно благодарит преподавателя и уносится в раздевалку. Он хоть и надеялся на свои рекомендации, но не ожидал, что именно Воля будет участвовать в его просмотре. Восторженные слухи о Павле Алексеевиче ходили даже по Воронежу, и это более чем многое другое говорило о его таланте и значимости, ведь эмигрантов в России не слишком любили. Антон медленно шагает по коридору в фойе, пропитывается духом школы и все еще не верит, что его взяли. — Саша исчез так внезапно, — доносится со второго этажа. Антон останавливается, рассматривая неясные в полумраке силуэты говорящих. — Его вещи уже сложили в коробки и поставили у двери комнаты. Так странно. Я боюсь, что он присоединился к террористам. Антон хмурится, но его взгляд вновь цепляется за острые края массивной деревянной рамы и лица преподавателей школы на фотографиях. На самом верху из-за тени снимков не видно, только темные провалы глазниц. Антон помнит, что школу основал Егор Владиславович Дружинин и Гарик Юрьевич Мартиросян, но других преподавателей кроме Воли он не знает. — Вы Антон? — окликает его какой-то мужчина. Здравствуйте, я мистер Майер — комендант общежития. Очень рад вам. — Добрый день, мистер Майер. Я тоже безумно рад попасть в эту школу. — Как вы добрались, Антон? Путь из Воронежа, думаю, был нелегким, — Майер присаживается на кресло и взмахом руки предлагает Антону сесть напротив. — Спасибо, все в порядке. Немного устал, но до завтра отосплюсь. — Антон, хотел бы вам сказать, что мы не можем позволить себе большие гонорары, но комната в общежитии для вас бесплатна. — Это очень здорово! — Антон распахивает глаза в удивлении. — Обычно мест у нас нет, но недавно освободилась комната. — Сашина, я знаю. Слышал, как парни говорили об этом. — О-о-о, — тянет комендант, — Саша покинул нас при трагичных обстоятельствах, но не волнуйтесь. Сегодня я отправлю кого-нибудь из мальчишек помочь вам с багажом. Антон внимает словам с будоражащим восторгом, который не оставляет его даже по пути в снятый им задешево номер на окраине Берлина в промышленном районе. Дождь за окном лишь усиливается, барабанит по стеклам и нервам Антона, и так с трудом держащего себя в руках. Парень, присланный комендантом, приходит только вечером, стучится громко, шумно извиняется за опоздание, обтекая на пороге номера. — Я Егор. — Антон. — Очень, очень приятно. Прости, я пытался вызвать такси, но из-за дождя они не ехали, еще на репетиции задержали. Еле добрался. И в общежитии бардак. — Ничего, — Антон мягко обрывает захлебывающуюся тираду, — я уже продлил комнату до завтра. — Прости, — снова извиняется Егор и вдруг улыбается ярко. — Знаешь, Павел Алексеевич от тебя в восторге. И он просто волшебник, так круто нам все показывает и передает. Если б не он, коллектив бы не смог собраться после войны. От взрыва дребезжат стекла, и Егор подрывается к окну, резко отдергивая занавеску. — Это бомба. Здесь же рядом завод, да? Террористы требуют освобождения заключенных из тюрьмы Штаммхайм, даже похитили какую-то важную шишку. Антон склоняет голову набок, потирая висок. Егор гладит его по плечу. — Прости, это все ужасно.

***

Действие второе. Дворцы слез. На кухне приятно пахнет разнообразной едой. В большой кастрюле кипит борщ, под ним в духовке выпекается черный хлеб. На другой плите варится картофель и жарится курица. Преподаватели суетятся вокруг длинных, соединенных между собой столов, раскладывая приборы. Воля поднимает свой стакан и стучит по нему чайной ложечкой. Аккуратно, негромко, но все находящиеся на кухне оборачиваются. — Сегодня нам вновь нужно проголосовать. Каждый из вас назовет своего кандидата, и мы решим, кто будет править до следующего года, — Воля кивает одному из присутствующих. — Мистер Шестеперов? — Мартиросян. — Мистер Нестерович? — Мартиросян. — Мистер Пануфник? — Воля. Павел на секунду закрывает глаза, услышав свою фамилию, и выпрямляет спину еще сильнее — позвоночник как железная арматура, как те, что в стене, разделяющей Берлин — не переломишь. — Мистер Шульц? — Мартиросян. — Мистер Летучий? — Воля. — Мистер Рихтер? — Мартиросян. — Мистер Нойманн? — Воля. — Мистер Волков? — Воля. — Мистер Крупельницкий? — Мартиросян. — Мистер Куклин? Куклин странно оглядывается и потирает горло. — Я… я не знаю. Я… — Вам нужно проголосовать, — резко обрубает Воля. — Мартиросян, — вскрикивает Куклин и вздрагивает от тихого скребущего шепота за спиной. — Мистер Ланге? — Мартиросян. Павел замолкает и осматривает всех проголосовавших, нахмурившись. — Я имею право воздержаться, — говорит он. — Мартиросян побеждает с отрывом в три голоса и продолжает править. Свершится воля большинства. Да здравствует Мартиросян! — Да здравствует Мартиросян! — поддерживает стройный хор голосов. Преподаватели рассаживаются за стол, вздохнув с облегчением. Павел берет в правую руку нож, но замирает, удивленно замечая, как Куклин нервно скребет вилкой по тарелке. — Хочу напомнить, что я всегда сомневался насчет Александра. — Павел, с ним вышло очень скверно, — соглашается Шестеперов. — Но после голосования Мартиросян хочет выбрать следующего. — Проблема не в том, кого выбрать следующим, — возражает Воля. — Мы должны удостовериться, что новый парень справится с проведением ритуала. — Тебе доверяют в этом вопросе. Возможно Егор подходящая кандидатура.

***

Екатерина просыпается от тихого шелеста ветра за окном. Будильник звонит только через пять минут, и ей с неохотой приходится встать с постели. Четверги всегда тяжелы. Одевшись наскоро, она выходит в холодный неприветливый день. Дождь закончился ночью, и размокшая земля под ногами липнет на подошвы сапог, мешая двигаться. — Фрау Варнава, вы снова едете на дачу, — интересуется сосед? — Как всегда. Екатерина неспешно добирается до границы с Западным Берлином. На контрольном пункте сегодня задерживают ненадолго, она всего лишь пятая в очереди. Ставят кровавую печать и отпускают, даже не взглянув на документ. Она пересекает мостовую, хмурые осенние улицы с серыми бетонными зданиями и спускается в сады. Их дача завалена яблоневой листвой. Раньше убирать было проще. Вдвоем. Вырезанное ножом сердечко на углу дома погружает Екатерину в воспоминания ее далекой счастливой молодости с ним. — Смотри, — она улыбается в пустоту, — все листьями засыпано, а я ведь только в прошлый четверг подметала. Екатерина садится на скамейку, любовно оглаживая резную спинку и смотрит в небо, где мечется стая черных птиц.

***

— Здесь у нас кухня, душевые и туалет в конце коридора, последняя дверь справа. Егор, подпрыгивая, огибает Антона, останавливается и взмахивает рукой в сторону приоткрытой двери. — А это твоя комната. Моя рядом. Мы соседи, если что понадобиться, стучи в стену. — Спасибо тебе за помощь. — Обращайся. Егор забегает к себе, а Антон с интересом разглядывает простое, почти армейское убранство своего будущего жилища через маленькую щель в двери. Заходит, задвигает чемодан в угол, скидывает куртку на вешалку и садится на кровать, сложив руки на коленях. Ему уютно.

***

Екатерина перелистывает страницы тетради своего самого странного пациента, который сегодня так и не пришел. — Отец тьмы, отец слез и отец вздохов, — рассуждает она вслух. — Колдуны. Почему же вы верите в свой бред? Надеюсь, вы в порядке, Александр. За окном крики смешиваются в монотонный гул. Протестующие отстаивают свою позицию рьяно, и промозглый холод на улице им явно не мешает. Екатерина ежится. Чужие вопли на улице напоминают ей страшное военное время, когда она с ужасом пряталась в подвале собственного дома и ждала неминуемой смерти в газовой камере. Но смерть ее обошла. Его нет.

***

— Первая репетиция в Ирисовой студии через пять минут, — объявляет Воля через громкоговоритель. — Разминку проведете самостоятельно. Антон заходит в танцевальный зал, встает у станка, прижимает руки к груди, массируя, и дышит глубоко, чтоб успокоиться. Стены расширяются в такт его дыханию. Парни вокруг разогреваются тоже, Егор улыбается подбадривающе, разворачивая и сгибая стопу — идеальная выворотность, даже завидно немного. — Добрый день, дорогие, — приветствует Павел. — Сегодня есть и хорошая новость! — он берет Антон за руку и выводит в центр зала. — У нас новый танцовщик — Антон Шастун. Приехал из России, и мне выпала честь присутствовать на его просмотре. Нам с ним очень повезло. Скажешь пару слов, Антон? Антон неловко переминается с ноги на ногу, дергая пальцы, скрещенные на уровне живота. — Я не знаю… Привет. Я все еще не осознал, что я здесь, если честно. Воля гладит его по плечу. — Присоединяйся, как будешь готов. Не спеши. Добро пожаловать в нашу семью. Антон оказывается в толпе ребят. — Привет, я Антон, — здоровается он. — Эд, Тимур, Андрей, Руслан, — сыплется со всех сторон. Голова идет кругом. — Итак, сегодняшнюю репетицию мы начнем с того же места, на котором остановились, — Воля хлопает в ладоши, привлекая внимание. — Я говорил с Эдуардом, он готов заменить Александра, а Егор будет танцевать партию Эдуарда. Все согласны? — возражений не следует. — Прекрасно! Поехали! Труппа начинает ломаться в танце, иначе Антон эти движения назвать не может. Тяжелое дыхание разносится по студии. Шаг, поворот, удар. Вдох. Выдох. — Стоп, — обрывает Воля. — Эдуард, бей сильнее в пол, забирай энергию из земли, а потом возвращай ее остальным в пируэте. Стремись вверх. Руби воздух ладонями, рассекай пространство. И раз, и два, и три, — высчитывает Шестеперов. — И раз, и два, и три. Эдуард подчиняется движениям Павла, прижимающегося к его спине, задыхается при очередном падении на колени и вырывается из рук. — Что за дерьмо? — шипит он, сжимая виски дрожащими пальцами. — Хрень какая. — Давайте прервемся на пять минут, — говорит Воля громко. Парни оседают на пол. Антон вжимается в стену, вытягивая стопу, икру почему-то сводит. — Здесь все в конец заврались, и вы в первую очередь, — орет Эдуард в лицо Павла. — Мистер Выграновский, — зло обрубает Шестеперов. — Нет, нет, — успокаивает Воля, — ничего страшного. Обсудим, — он осторожно берет запястья Эдуарда в свои руки. — Александр ушел, Эд. Неизвестно куда. Возможно он сейчас скрывается от властей. — Он не мог сбежать просто так, — ноет Выграновский. — Мы все знаем, что он давно водил дружбу с террористами, а вчера был очередной взрыв. — Он бы так не поступил. — Просто у него свои принципы. Это достойно восхищения, и его готовность бороться за новый мир. Если он хочет рисковать, разливая бензин по бутылкам, — увещевает Павел, сжимая чужие запястья, — это его право. Если полиция его убьет, мы все будем скорбеть. Эд отшатывается, с силой отталкивая Волю от себя. — Вы нами манипулируете. Правильно он вам не верил. Вы все лицемеры. — Отведите Эда в его комнату, мистер Шестеперов. Павел пытается обнять Выграновского, но тот сбрасывает его руки, жмурится, обхватывая себя ладонями за плечи, а потом резко разворачивается и кричит: — Нет, мистер Шестеперов, вызовите Эдуарду такси. С него уже хватит. Он сейчас же соберет свои вещи и свалит из этого змеиного логова. Чертовы колдуны! Выграновский швыряет свои балетки на пол, вытирает выступившие слезы и вырывается из студии, громко хлопнув дверью. Шестеперов надрывно смеется, противно всхлипывая. Антон водит плечами вперед и назад, пытаясь сбросить мутное оцепенение, ногу покалывает. — Прошу прощения, — говорит Воля, разбивая тишину, — веселая у нас обстановка. Итак, кто будет танцевать главную партию? — он оборачивается к одному из парней. — Руслан? — Я не готов, — Руслан качает головой, — нет. — Андрей? Андрей молчит. — Ясно. Справимся. Начнем с самого начала. — Я могу, — неожиданно даже для себя вмешивается Антон. — Я знаю партию, она была в документальном фильме. Я его в библиотеке сто раз смотрел. — Милый, мы репетировали десять месяцев, прежде чем выйти на сцену, — возражает Шестеперов. — Я видел это и на сцене тоже. — В таком случае попробуй сначала один, мы не хотим подвергать парней риску. Не хватало только, чтоб кто-нибудь получил удар по ребрам. — Ну что? — Павел внимательно смотрит на Антона. — Начни с того места, где мы остановились. На счет три. Антон кивает уверенно, снимает кофту, разглаживая тонкую майку на груди, отшвыривает балетки в сторону и выходит в центр зала. — Мистер Шестеперов, — командует Воля, — музыку, пожалуйста. Вдох. — И раз, два и три. Антон вжимает кулаки в глаза и резко поворачивается вокруг себя. Выдох. Выграновский спускается по винтовой лестнице, стирая бегущие по щекам слезы, останавливается, потому что глаза жжет нещадно, голова кружится. — Да что же это такое? — шепчет он и, шатнувшись, прислоняется к подоконнику, глядя сквозь пелену дождя на ждущее его такси. Дневной свет вдруг меркнет, стены плывут, и каждый вздох дается через силу, будто горло стискивают чьи-то холодные пальцы. Вздох. Антон режет воздух ребром ладони, мазнув по кадыку, проводит по позвонкам под кромкой волос и роняет подбородок на грудь. Выдох. Выграновский хватается за сердце, врезается в перила, шатается, пытаясь восстановить равновесие, утирает слезы и ноги с трудом переставляет. Сердце колотится, дышать тяжело. Ощущение, словно он в газовой камере пылает, хоть и не может знать, каково это. Вздох. Антон смахивает пот, скопившийся на бровях, качнувшись с носка на пятку, толкает себя вперед, валится на пол, ударяя правой рукой о паркет. Выдох. Эд спотыкается, опадает на колени, утыкаясь ладонями в холодный мрамор, что-то тянет его к земле, разбить голову в кровь. — Так, стоп! — Воля обнимает Антона со спины, оплетая руками предплечья, — Отбрось все мысли, начни заново. Ты разминку делал? Это очень серьезно. Антон пытается расслабиться, но почему-то не может, и Павел обходит его, касаясь осторожно, а потом сжимает руки сильно, до белых следов под пальцами на коже. Закачивает энергию из чужого тела. Опускается на колени и массирует голые стопы. Шелест прокатывается по залу. Шестеперов смотрит на Антона с усмешкой, потирая грудь. Выграновский с трудом поднимается с пола, бежит по лестнице, уже не различая окружающее его пространство, врезается в дверь, валится в подсобку, и замирает, услышав тихий шепот. — Эд… Эд, иди ко мне. Ко мне… сюда… Эд… — Саша? Он тянется за голосом, бьется о стену, и стена проваливается. Выграновский выпадает в один из танцевальных залов. Зеркала окружают его, дверь не поворачивается обратно. Эд колотит ладонями по стеклу, валится на колени, вжимает кулаки в глаза, давя рыдания. — Теперь начинай с самого начала, Антон. Если станет нехорошо, сразу остановись. Мистер Шестеперов, музыку, — Воля отступает на пару шагов. — И ра-а-аз… Вдох. Антон оседает вниз, выгибается под лопатками. Выдох. Выграновского размазывает по паркету. Вдох. Антон разворачивается на коленях, разрубая рукой воздух. Выдох. Выграновского швыряет в зеркало, он ударяется лбом и, рухнув на пол, закашливается, захлебывается слезами и слюной. Вдох. Антон вращается, скользя стопами по полу, резко выбрасывает руку вперед. Выдох. Выграновский надламывается в спине. Вдох. Антон рывком прижимает обе ладони к груди. Выдох. Выграновского выкручивает в обратную сторону, он касается лбом своих коленей, рыча от боли. Вдох. Антон снова встает на колени, трет пальцы друг об друга, сжимает их в кулаки, выворачивая запястья. Склоняется в сторону. Выдох. Выграновский свешивается вбок, как кукла на веревочках, его выбрасывает к потолку и вдавливает в пол — ребра разрывают кожу. Вдох. Антон сдавливает плечи руками, раскачивается будто в трансе. Выдох. Выграновский ломает запястье, локоть врезается в лопатку и выбитое из сустава плечо надрывается. Его проворачивает на полу, ноги разъезжаются, сгибаясь под немыслимым углом. — Громче, — командует Воля. И Шестеперов включает звук на проигрывателе в полную мощность. Вдох. Антон ложится на пол, и в такт движениям грудной клетки поднимается и опадает, лопатки царапают паркет. Он выставляет руку перед собой и вздрагивает, потому что кончиками пальцев чувствует холод, будто касается замерзшего стекла в своем Воронежском доме в ту морозную зиму тысяча девятьсот семьдесят первого. Воздух у его лица мерцает бензиновыми переливами, а в зеркале колышется черная осязаемая тень. Выдох. Антон в отражении вдруг видит Эда — изломанное тело рядом с собой. И темноту, оплетающую его. Выграновский выворачивается на паркете, рот распахивается в беззвучном крике. Антон замирает, но тень прижимается ближе, заставляет тело выгнуться наверх, тянуться к потолку до боли в позвоночнике, и Эд врезается в стекло, мажет по нему грудью и щеками, кроша зубы. Кровь и слюна стекают тонкими струйками. — Браво, Антон! — восхищенно кричит Шестеперов. А Воля не отрывает взгляд. Антон пытается не смотреть на свое отражение, но тень хватает его за подбородок ледяными пальцами и вздергивает, заставляя подняться на ноги. Эда за стеклом подбрасывает тоже — тень вытягивает его за волосы, бьет лбом о зеркало снова и снова. У Антона голова кружится, он тонет в пируэтах, а чужие холодные руки на поясе вынуждают вращаться быстрее, жестче, уменьшая расстояние между шагами. Выграновский ломается с другой стороны зеркала, оставляет куски кожи среди осколков треснувшего стекла, выгибается в спине до хруста, дрожит в предсмертной агонии, пачкая все в крови. Вдох. Тень жмется к Антону, хватает за запястья и притягивает к себе, соприкасается с ним бедрами. Чужое дыхание обжигает губы, ледяной взгляд синих глаз в отражении лишает воли. Вены на руках вздуваются, скользят друг об друга, потому что тень выворачивает ладони, вращает под разными углами, но не причиняет боли. По крайней мере Антону. А Эд умирает, хрипит все тише от каждого движения Антона, разрывающего суставы, крошащего кости. Тень ставит Антона на колени, подхватывая за пояс, прогибая к полу рукой на горле. И Эд прогибается тоже, хруст его позвоночника заглушает испуганный вздох Антона, который даже вскрикнуть не может, только дышать загнанно. Тело полностью подчиняется чужой убийственной пластике. Выдох. И тень взмахивает рукой Антона вбок, в зеркало. Выграновский разбивается о стекло с другой стороны, темнота хватает его за волосы, будто показывая Антону, и швыряет на пол умирать. Вдох. Антон падает тоже. На спину. Тень возвышается над ним в отражении, стекает на колени, меняя зыбкую форму, садится на бедра уже в человеческом теле. Темные волосы ужасающе контрастируют с белой кожей. Синие глаза смотрят с интересом. Он проводит по животу Антона ногтями, замечая, как вздрагивают мышцы. Берет чужую руку и заставляет царапать свое бедро, начинает двигаться потираясь сильнее. Обхватывает под лопатками, прижимается грудью к груди. Выдох. Антон не чувствует сердцебиение, лишь адский холод. Вдох. Человек тоже делает вдох. Дышит в унисон. Они раскачиваются в танцевальном трансе. — Ты должен вести, — шепчут Антону в губы. — Твоя партия главная. — Оставь меня, — выстанывает Антон. — Я кукла. Ты кукловод. Человек меняет их местами. Позволяет Антону извиваться на своих бедрах. Сплетает их пальцы, заламывая руки за спиной. Антон царапает чужие лопатки, желая причинить боль, но слышит только обрывающееся дыхание, одно на двоих. Вздох. Он кончает с рыком, сводит колени, вжимаясь в них лбом. Задыхается. Человек смотрит из зеркала ледяными глазами. — Главный здесь ты, прими это, иначе я заберу тебя в ад. Музыка останавливается. Воля мягко ведет по плечам, и Антон испуганно вскидывается. — Пройдет, дыши глубже. Ты не первый танцовщик, с которым это случилось. — Со мной такое в первый раз, — хрипит Антон. — Иногда даже сознание теряют. Издержки профессии. — Но я не... это не обморок... я не… — Ты сидишь на полу, — говорит Воля, оглаживая его спину и шею, — а танец кончается не так. — Я не хотел, чтоб закончилось так. — Антон, все хорошо. Это было прекрасно. Егор, проводите его спальню. До завтра можешь отдохнуть. Егор помогает Антону подняться и буквально тащит на себе из зала. — Любопытно, — шепчет Шестеперов Воле на ухо. — Итак, парни, приготовились. И раз, и два… — И три, — подхватывает Павел.

***

По окну в сумраке снова отстукивает дождь. Антон задумчиво листает программу о балете, в котором только что осмелился танцевать главную партию. В котором его партнером была смерть в человеческом обличии. Ледяной взгляд и чужое дыхание мерещатся до сих пор. Необъяснимо. Необъяснимо, что он испытал сумасшедший экстаз в танце со смертью. Антон откладывает брошюру и идет в туалет. Его заставили сдать мочу, захотели убедиться, что с ним все в порядке. Но спросить, где Эд, Антон не смог — стало до безумия страшно от собственных видений. Он убеждает себя, что впал в транс, что ему померещилось, но тело предательски напоминает о полученном удовольствии. Чтоб отвлечься, Антон стирает свою одежду. Отмывает штаны от спермы, топит их глубже в тазу, стараясь забыть, но образ человека в отражении не желает испаряться. Остается испариной на лбу, синяками на бедрах и запястьях, холодным дыханием на коже. Антон тонет в своих мыслях и руками в ледяной воде. Пытается понять, почему же его так тянуло именно в Берлин, именно в эту труппу. С самого детства на контурных картах он толстой карандашной линией обводил послевоенные границы Германии. — Нет, Антон, мы же изучаем нашу страну, — возражает одноклассник и тыкает пальцем в Москву. Антон сбрасывает чужую руку в воспоминаниях, промаргивается и вытаскивает свои, окоченевшие, из тазика. Вдох. Выжимает штаны. Выдох. Расправляет на веревке. Вдох…

***

Екатерина открывает чужой дневник. Вечер сегодня выдался свободным, и можно погрузиться в собственные сомнения с головой. Дневник пестрит вырезками из газет и неровными линиями, соединяющими слова, которые имели смысл для ее пациента. — Отец Тенебрарум. Отец Лакриморум. Отец Суспириорум, — читает Екатерина и перелистывает страницу. На рисунках Александра человеческие тела в ломаных невозможных позах занимают несколько листов. Линии дерганые, будто рука дрожала. Он изображал людей схематично, а вокруг них жирными росчерками рисовал тень. На следующих страницах только схемы — линии пентаграмм, в центре которых всегда одна фамилия. Воля. Воля. Воля. Екатерина захлопывает дневник, поднимается из-за стола, идет к телефону и набирает короткий номер. — Полицейское управление, — отвечают на том конце. — Добрый день. Я бы хотела сообщить о пропаже молодого человека.

***

Лицо Шестеперова выражает почти искреннее сожаление. — Пожалуйста, не делайте больно Эдуарду. Его шея свернута набок, рука, выдранная из сустава, лежит на спине, правая нога согнута в бедре под немыслимым углом, пятка касается лопатки. Спутанные волосы в слюне и крови липнут к коже. Преподаватели стоят в кругу над Выграновским. Не отводят взгляд, впитывая его хрипы. Шестеперов машет рукой в сторону одно из мужчин. — Позволяю вам забрать тело. Медленно. Крюк насквозь пробивает бедро Эда. — Медленно, я прошу. Другой преподаватель зацепляет крюком плечо. Третий — живот. Четвертый — запястье. Когда Выграновский с хрипом выплевывает на ноги Шестеперова кровь, тот морщится и, щелкнув пальцами, заставляет зеркальную дверь открыться. — Несите. Преподаватели поднимают стонущего Эда на крюках и вытягивают из зала, оставляя алую дорожку. Дверь со скрипом встает на место.

***

— Он не мог знать, что делает. Но ему удалось осуществить наши намерения в большей мере, чем я ожидал, — говорит Воля. — Кроме того, мы позволили себе разозлиться на Эдуарда. — Ощущения необычные, — соглашается Шестеперов. — А у этого парня врожденный дар. Как у Александра. Только иной. Он нам идеально подходит. Больше, чем Егор. Пора сообщить об этом. — Нет, пока рано. — Павел стучится к Антону и, нахмурившись, интересуется, когда тот открывает дверь: — Тебе все еще плохо, или ты всегда такой бледный? — Я вас оставлю, — Шестеперов разворачивается на пятках и удаляется в темноту по коридору. Антон приглашает Павла за стол, и беседа между ними завязывается настолько непринужденно, что даже не верится, будто Воля преподаватель. Слишком уж открыт и расслаблен. — Они решили, что меннониты очень либеральны, — Антон медленно прожевывает яблоко, чавкая между словами. — Они не мы, — Павел тоже жует, но как-то аккуратнее, изысканнее. — Ты сторонник пацифизма и тебе неловко это обсуждать? — А нам обязательно это обсуждать? — Просто ты любопытный человек. За два дня ты прошел просмотр, поступил и станцевал главную партию. С чего начался твой путь к нам? — С поездки в Москву. Я трижды ездил смотреть на вас. Первый раз поехал на автобусе и дважды автостопом, — признается Антон, откусывая половину крупной виноградины и сплевывая косточки на тарелку. Воля щелкает зажигалкой и прикуривает, элегантно взмахивая рукой. — Каково было танцевать балет на глазах у одного из его создателей? — он присаживается напротив Антона, глядя глаза в глаза. — Нет, слишком тщеславно. Позволь перефразировать, когда ты танцевал, что ты ощущал? Внутри? В своем теле? Антон склоняет голову к груди и вздыхает тяжело. — Мне кажется то, что чувствуешь во время секса. — Секс с женщиной? — Павел затягивается. — Нет, я видел перед собой мужчину. Животное. Зверя. — Ты словно… — Воля вздрагивает и бледнеет, сбрасывает пепел на тарелку, задумываясь на несколько секунд. — Я попрошу мистера Шестеперова поработать с тобой над прыжками, это пока твое слабое место. Мы тебя подготовим. Антон неловко улыбается. — Значит, мне позволят танцевать главную партию? — Если и дальше будешь работать на том же уровне. — Я справлюсь. — Эдуард танцевал так, будто это каторжный труд… Антон ежится от пробежавшего по коже холодка, выдыхает рвано и пугается от того, как громко это прозвучало в ночной тишине. — … он так и не постиг, — продолжает Павел, — душу танца. Ему не хватало уверенности. Я рад, что он ушел. — Эд ведь не ушел, — хочет заорать Антон, но дыхание перехватывает, когда Воля по-отечески мягко гладит его волосы на макушке. — Спасибо, Антон, что помог нам сегодня. *** Антон оборачивается на стук в дверь, свешивая ноги с кровати. Егор просовывает в комнату только голову и тихо спрашивает: — Павел Алексеевич уже ушел? — Ага, — кивает Антон и приглашающе стучит по одеялу рядом с собой. — Представляешь, предложил мне танцевать главную партию. А я мечтать об этом не смел. Он так добр. — Прекрасно, — бесцветно отзывается Егор. И Антон кладет руку ему на плечо, несколько раз погладив. — Что с тобой? — Ничего, просто, — Егор встряхивается, — я никак не могу забыть, что Эд сказал о Саше. — Думаешь, Эд сказал правду? Антон смаргивает его изломанный силуэт, будто отпечатавшийся на внутренней стороне век. Убедить себя, что ему привиделась чужая смерть и тень рядом, уже не получается. — Да. Саша не доверял педагогам, но не говорил, почему, — Егор с надеждой смотрит Антону в глаза. — А ты не поможешь мне с одним делом завтра? — Помогу. И вдруг протягивает руку, оттопырив мизинец. — Нас могут наказать. — Ну и пусть, — Антон со смехом прислоняет к чужому мизинцу свой, переплетая их. — Тогда проси взамен, что хочешь. — Ой, да ладно тебе… хотя… Есть у меня один вопрос. Странный. — Задавай, — Егор с готовностью придвигается ближе. — Такой темноволосый мужчина. Э-э-э, высокий — почти как я. Худой — почти как я. Глаза синие, — Антон мямлит, понимая, что не способен описать внешность тени, и осекается, тяжело вздохнув. — Забудь. Неважно. — Ты, наверное, про Арсения Попова говоришь, — почти не задумываясь, отвечает Егор. — Он легенда. Один из основателей школы. И наш танец поставлен им. — Не понимаю. Я много читал о школе, но это имя встречал буквально пару раз. — Спроси Павла Алексеевича. Он расскажет тебе больше. По слухам Попов очень тщательно скрывал свою личную жизнь, поэтому о нем и известно мало. А еще поговаривают, что он любил уединяться с мужчинами. Антон некрасиво захлебывается слюнями, кашляет надсадно, и Егору приходится с силой похлопать его по спине. — Ты в порядке? Тема запретная, но… — В порядке, — обрывает Антон, — Я в порядке. Немного удивлен. — О нем больше слухов, чем правды ходит. Я знаю, что он стоял у истоков школы. Приехал с Дружининым и Мартиросяном в семнадцатом году, преподавал до тридцать девятого. Тогда же и поставил наш балет «Фольк» вместе с Павлом Алексеевичем. Слово «Фольк», кстати, буквально переводится как «люди». И Павел Алексеевич утверждает, что этот танец был их попыткой репрезентации народа, находящегося на грани войны. Поиском света даже в самые темные и жесткие времена. Отражением поколения, которое искало благо, источая при этом жестокость. — Я не знал, — Антон хмурится. — А фотографию Попова я где-то увидеть могу? — Да, на доске у входа в школу. На самом верху. — Что с ним стало? Почему он не вернулся преподавать? — Уехал домой в тридцать девятом. И умер на фронте, кажется, в сорок втором году.

***

Антон не может уснуть, телу слишком жарко. Он ворочается, сбивая одеяло к ногам, дышит громко и уже сам начинает ненавидеть этот звук. Перед глазами мутно плавает темнота, и в мареве полудремы ему мерещатся дикие образы. Антон проваливается в поле, то самое, где любил гулять в детстве. Исчезает в тоннеле, и света в конце не видит. Зеркало разбивается у его ног. Он прячется в шкафу, из которого его вытаскивает перепуганная злая мать. Мужчина содрогается, цепляясь за кровавые бинты на своем лице, задыхается под белой простыней, накрывшей его с головой. Разрывает ногтями и изгибается на полу в чарующей, манящей позе, сверкая синими глазами. Мать прижимает руку Антона к подоконнику и хватает утюг. Отродье. Огромный плакат с переплетенными телами и вдавленными в бумагу алыми буквами срывается со стены. Антон кричит от боли, когда утюг обжигает пальцы. Его пальцы выводят на стене кровавую «А». И гладят белую нежную кожу с россыпью родинок. — Прости, — шепчет темнота у ног, — они насылают видения, не я. Антон резко садится, прижимая колени к подбородку. — Я сплю. — Ты спишь. Тень ложится рядом. — Кто ты такой? — Ты знаешь. Чернота волнами соскальзывает с чужого тела и рассеивается в сумраке комнаты. — Тебя зовут Арсений Попов. — Звали когда-то. — И ты умер во время войны. — Ты меня призвал. — Призвал? — Антон пытается отодвинуться и не может. — Танец — это ритуал. — Ты убил Эда. — Нужна была жертва. — Господи. — Его здесь нет, — Арсений тянет Антона за лодыжки, заставляя лечь, и садится на бедра, — только я. А сам ты от Бога слишком далек. Зачем мать прижгла твою руку? — Она была больна. Считала, что во мне сидит зло. — И оказалась права. — Нет, — Антон яростно трясет головой. — Ты призвал меня. Для этого нужны определенные способности. — Я очень хорошо танцую. — О, несомненно. И твое дыхание… я хочу слышать его. Антон шумно выдыхает, когда Арсений скользит ледяными пальцами по его животу. — Громче. Касается губами шеи, мягко обводит линию подбородка и целует в уголок губ. — Я сейчас закричу. — Ты будешь кричать, — обещает Арсений и съезжает по телу вниз. Цепляется за резинку домашних штанов, стягивая их к коленям. Антон отползает, но его бедра удерживают крепко. Арсений кусает кожу над подвздошной костью, лижет член прямо сквозь ткань широким мазком. И рваный вздох вырывается сам собой. Тело бурно реагирует на каждое касание языка. Антон подставляется, сжимая чужие плечи до побелевших костяшек. Арсений стягивает белье зубами, спускается мокрыми поцелуями по внутренней стороне бедра, притираясь щекой. Выдыхает на головку, усмехнувшись вдруг чему-то. — Секс — это тоже своего рода танец. Переплетение тел, нитей внутри нас, — говорит он. Антон задыхается. Шепчет, зарываясь пальцами в темные волосы: — Тогда танцуй. Арсений кружит языком по члену, слушая чужое хриплое дыхание. Царапает живот, ощущение такое, будто он высекает огненные символы на коже, проводит ритуал. Антон сгорает под его пальцами. Умоляя продолжать, сжимает лопатки, щипает плечи. И Арсений наконец втягивает головку в рот, опускается, крепко обхватывая губами. Добавляет руку. Ведет до основания, кусает бедро, заставляя Антона развести ноги шире. Он двигается быстро, вырывая желанные громкие выдохи. Тени опутывают их тела, скользят по простыням, пускают ледяные волны по спине. Антон бьется затылком о подушку, мечется в бреду чужих рук, выстанывает слова на языке, который не знает, выгибается на кровати как в танце на паркете. Арсений смеется, вибрируя горлом, подхватывает Антона под поясницу, упивается его криком, обрывающемся на пике наслаждения. Он жадно вылавливает прервавшийся вздох, накрывает сведенные судорогой пальцы, сжимающие простыню и слушает суматошные удары сердца. Антон замирает на секунду, теряя воздух, и кончает беззвучно, выгнувшись в чужих руках. Тишина заполняется невнятным ропотом, тени сползают по телу Антона ледяной волной, заставляя его распахнуть глаза. Он просыпается, задыхаясь, и в зеркале напротив видит жуткий блеск проклятых синих глаз.

***

Действие третье. Заимствование. Дождь льет нескончаемым потоком, и двое полицейских жмутся друг к другу под маленьким козырьком у входа в школу. — Ужасная погода, — сочувственно говорит Шестеперов, открывая дверь. — Проходите. Что-то случилось? — Мы к вашему управляющему, мистеру Мартиросяну, по поводу Александра, — один из полицейских сверяется с документами, — Александра Гудкова. Шестеперов смотрит на них не мигая. — Нас устроит и мистер Воля. — Прекрасно, это я. Помогу, чем смогу. Пожалуйста, следуйте за мной.

***

Егор сбегает по лестнице, маня Антона пальцем за собой. Они замирают, услышав смех преподавателей, и прячутся за колонну. Крадутся по коридору к двери архива, заходят и поспешно закрываются изнутри. — Ты уверен, что никто не войдет? — спрашивает Антон. — Не бойся, — Егор роется в ящичке стола в поисках нужного ключа, — в выходные тут никого. Нашел. Он возбужденно подпрыгивает, подходит к шкафу с документами, открывает и вытаскивает стопку папок. Усиленно роется, наклоняясь ближе, чтоб разглядеть фамилии. — Папки Саши нет. — Поищи Эда, — просит Антон. — Его тоже нет. Мне бы просто телефон. Родителям позвонить — узнать, в Берлине Саша или уже уехал. Егор бросается к другим ящикам, перебирает бумаги, бормоча: — Очень странно. Тысяча девятьсот шестьдесят первый. Тысяча девятьсот семьдесят пятый. Не понимаю. Антон косится на Егора и, убедившись, что он занят и не смотрит, забирает из ящика стола еще один ключ и прячет в карман. Из помещения рядом раздается счастливый издевательский хохот. — Что же это такое? — злится Егор, перелистывая какую-то тетрадь. Антон проскальзывает мимо него, открывает дверь и попадает в темноту огромного хранилища. Стеллажи завалены документами от пола до потолка. Но сквозь маленькие просветы видны силуэты людей у окна. Их смех пугающе повторяется, гуляет сквозняками, эхом отражаясь от стен. — Какой маленький, поразительно! — Антон узнает голос Шестеперова и подходит ближе, вглядываясь в лица других преподавателей через узкую щель между пыльными коробками. — Перестаньте сравнивать со своим. Это нечестно. — Мистер Ланге, с вашей-то фамилией. — С вашими-то корнями. Антон огромными глазами взирает на то, как Шестеперов полукружием стального крюка приподнимает вялый член какого-то мужчины, а мистер Ланге с противным гоготом снимает очки с чужого лица и примеряет, вопросительно поворачиваясь в угол, где стоят еще несколько преподавателей. — Сидят ужасно, — слышится оттуда. «Хорошо, что Арсений вчера серпами не размахивал», — отстраненно думает Антон. И мелкими шажками отступает к выходу. — Ничего тут нет, — жалуется Егор, запихивая папки обратно в шкаф, — пошли. — Интересно здесь преподаватели развлекаются, конечно, — Антон качает головой. — Что? — спрашивает Егор. И Антон, глядя на его нахмуренные брови и приоткрытый рот, решает промолчать. Они выходят из архива, постоянно осматриваясь. Крадутся на носочках обратно к лестнице. — Стой, — вдруг шепчет Егор, прижимая Антона к стене, и указывает пальцем на доску с преподавателями школы, — отсюда хорошо видно. Арсений Сергеевич Попов. Второй сверху. Антон выдыхает обреченно, мгновенно узнает черты его лица. Арсений красив. И с этой мыслью явно проще смириться, чем со своим сегодняшним бесстыдным сном.

***

Антон склоняет голову к груди, выдыхая сигаретный дым в пол и себе на майку. Егор рядом не морщится, хоть и не курит. Они сидят в неполных поперечных шпагатах, ногами упираясь друг в друга. — Антон, у тебя шикарная растяжка, я очень сильно завидую, — говорит Егор, массируя свои плечи. — Я рыдал, когда меня в детстве на шпагаты сажали, — признается Антон с грустной усмешкой. — Но результат есть. — Ага. Воля вихрем влетает в зал, обрывая хохот Шестеперова и Ланге. — Сегодня обратим свой взгляд внутрь, — сразу начинает он. — Мистер Шестеперов, закройте зеркала. Мистер Ланге, сейчас без музыки. Работаем над новым произведением. Оно будет посвящено возрождению, его неизбежному притяжению и попыткам избежать его. Будем разучивать. А ты, Антон, свободно импровизируй в центре. Егор ободряюще улыбается, поднимаясь на ноги. — Раз, два, три, четыре, — командует Воля. — Раз, два, три, четыре. Антон ползет на четвереньках в центр их живого круга, соединяет лопатки и выгибается, проезжаясь грудью по полу. Чувствует пробежавший по спине холодок чужого дыхания, а затем — легкие касания ледяных пальцев, и резко переворачивается. Арсений нависает сверху, скользит по телу, притираясь до мурашек. — Доброе утро. Антон стонет потерянно, подаваясь на встречу, вскидывает бедра, бессильно сжимая зубы, и не может сделать вздох. Он задыхается, скребет пальцами горло. Арсений садится и обхватывает его за пояс, притягивая к себе. — А эта тварь еще жива, оказывается. Воля оглядывается на Антона и широкими шагами идет к Шестеперову. Смотрит зло ему в глаза, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. Арсений целует, едва касаясь губ, отдает воздух, который сейчас так нужен Антону, помогает дышать. Опускает его осторожно на пол и встает. — Ну что же ты, Паша. Он исчезает и появляется, клубясь темнотой, рядом с Волей. Склоняет голову на бок и врезается в Шестеперова, проходя насквозь. Шестеперов сгибается пополам, закашливаясь.

***

Павел перелистывает страницы газеты, читая лишь заголовки, хочет чем-то занять пальцы, чтоб не вцепиться в горло Шестеперову. — Мог бы предупредить, что Мартиросян будет там, — говорит он раздраженно. — Мартиросян сам хотел прощупать Антона. — И ты решил, что ему самое место под паркетом? Гарику Мартиросяну? — Отец об этом просил, — Шестеперов откладывает газету в сторону, сжимая руки на коленях. — А я просил больше так его не называть. Будь он одним из трех отцов, мы бы не оказались в этой ситуации. — Сказать Мартиросяну о мистере Шастуне должен был ты сам. — Обязательно жертвовать еще одним мальчишкой настолько скоро? — мрачно спрашивает Воля. — Мы проголосовали. Выбрали, чьему свету следовать. Если Мартиросяну нужен этот парень, мы… ты должен его подготовить. — Он ему нужен? — Да, Мартиросян будет жить. Мистер Шастун появился как нельзя кстати. — Я не собираюсь больше торопить события. И я сам сообщу Мартиросяну, когда Антон будет готов. — Хорошо. Павел поджимает губы и закрывается разворотом газеты, стягивая забытую во время разговора сигарету с пепельницы.

***

— Ты ничего странного, когда мы танцевали, не заметил? Антон сгибает ногу в колене, кладет ее на каменный выступ и садится на пятку, прикуривая сигарету. — Нет, — отвечает Егор удивленно. — Там будто что-то… что-то… кто-то или что-то, господи, не обращай внимания, я несу бред. — В каком смысле? — Знаю. Думаешь, я ненормальный? Егор смеется, и Антон закрывает лицо руками. — Нет, просто… просто так Саша говорил. Забавно. Идем собираться, а то Андрей без нас уедет, — Егор отталкивается от перил и идет к лестнице. — Сейчас подберем тебе что-нибудь нарядное. Антон нахмуривается, ловя в зеркале напротив предупреждающий взгляд синих глаз.

***

Антон кутается в плащ, накидывает воротник на шею, приподнимая плечи к подбородку. Дождь закончился пару часов назад, но сырой холодный воздух щиплет кожу даже под несколькими слоями одежды. Он оборачивается к весело шумящим парням, бегущим позади и держащимся за руки. Сверху громыхает поезд метро, заставляя фонари мигать. Антон присоединяется к всеобщему смеху, хотя и не понимает соль шутки, сказанной Русланом. Они огибают колонны моста и устремляются к горящей вывеске бара. Прижимаются к окну и друг другу, заглядывая внутрь. Преподаватели непринужденно беседуют, разливая коньяк по бокалам. — Хочу вернуть древний обычай, — говорит Воля. — Какой обычай? — Свидетеля. — Предлагаю одного из наших друзей полицейских. — А может кого-то из этих мальчишек в окне? — перебивает Нестерович. — Вы забыли, что у нас уже есть свидетель? Женщина, которая заявила на нас в полицию. Вот ее то и используем. — Да, — Шестеперов кивает. — Мальчиков наших трогать не будем. Их психика не выдержит. — Согласен, — Воля отпивает из бокала. — А Антону полезно видеть нас в такой обстановке. Знать, что мы не отшельники. — А вдруг он чувствует, чего мы от него хотим? — У него очень развито чутье. Глаза выдают. Словно он все понимает. Парни со смехом затягивают Антона в бар. — Я вижу это каждую ночь, — шепчет Воля, — когда насылаю на него наши сны. И мне что-то мешает.

***

Антон пьяно выдыхает в подушку. Ворочается, сжимая бедра, и стонет. Он вновь проваливается в дикие образы своего сна, поскальзывается в луже крови и падает, утыкаясь носом в грязные армейские ботинки. Тянется к своей одежде, потому что оказывается вдруг голым в центре танцевального зала. Касается черной тени на полу и длинного пореза, пересекающего вену, на своей руке. Темнота клубится у лица. Арсений вскидывает бедра, сжимая стальной крюк в бледных пальцах. По полю, где Антон гулял в детстве, скачут лошади. Он прижимается к косяку двери в своей детской в Воронеже, притирается, задыхаясь, и ползет вверх, закатывая глаза в экстазе. Трава на поле пригибается к земле от сильного ветра. Арсений распахивает рот, размазывая кровь по груди. — Это правда, — шепчет он. И сплевывает на пол. Воля ударяется лбом о паркет, скребет его ногтями. Антон смотрит в сожженное лицо Арсения. Он надевает белую маску, отслаивая кусочки обугленной кожи. Женщина испуганно дергается на стуле, захлебываясь собственными волосами, засунутыми ей в глотку. Арсений зажимает рану на животе, ломаясь от боли, отбрасывая от себя руки медсестер, изгибается на паркете под восторженные аплодисменты зала, извивается на простынях, грубо обхватывая свой член ладонью. И Антон ловит его запястье, ложится позади, целует позвонки, переплетая чужие пальцы со своими. Вжимается носом в затылок, вдыхая запах, и чувствует железо, порох и сырость, липкую, густую, и тонет как в трясине. — Печать войны, Антон, — Арсений оборачивается, — вонь, что ты ощутил. Антон целует его мягко, ведет губами по щекам, будто стирает слезы, касается лба и висков, спускается к шее, кусая изгиб над ключицей. Вырисовывает ногтями полосы на животе, рассматривая краснеющую кожу. Арсений разводит ноги, позволяет чужим рукам скользнуть между своих бедер и выдыхает прерывисто, когда Антон берет член в руку, оглаживая головку большим пальцем, массирует мягко, вращая запястьем и снова прижимается носом к затылку, трется лбом и щеками о волосы, целуя куда попадет. Арсений к нему льнет, обхватывает чужое бедро и заставляет перекинуть на свою ногу, переворачивается на спину, ложась Антону на грудь. Откидывает голову на плечо, облизывает шею и ухо, почти урчит от чужой нежности. Антон ласкает его медленно, в ритме своего дыхания, томит в поцелуе, покусывая губы, едва притрагивается сначала, пригубляет и углубляет, чувствуя как Арсений подается бедрами к руке. Удерживает его, придавливая к постели. — Любишь контроль? — выдыхает Арсений, прикрыв глаза. И мечется в чужих объятиях, сжимающих неожиданно крепко. — Да, потому что внутри меня хаос. — Я усмирю твой хаос, если ты усмиришь меня. Антон усмехается, обхватывая член сильнее. Ощущает недовольный ропот здания, шелест стен. Тусклые видения-кошмары осыпаются волнами света, а тьма стелется у ног, растекаясь тенями по простыням. Арсений стонет, заставляя двигать рукой быстрее, грубее, и Антон хватает его подбородок пальцами, иступленно тянется к губам, сбрасывая морок, когда чужое лицо вдруг вспыхивает ярким огнем. Воля рывком встает с кровати и выскакивает в коридор, вздрагивая от дикого холода. Видения, которые он насылает, будто не доходят до адресата. Растворяются в стонах и вздохах. Антон целует Арсения, проталкивая свой язык глубже в рот, облизывает зубы, спускается на шею. Гладит грудь, живот и бедра, сжимает другую руку на члене сильнее, не подчиняясь чужой воле, перехватывая инициативу. Арсений мотает головой, разметав темные волосы по подушке, разводит ноги шире, позволяя Антону прижаться ближе. — Пожалуйста, — выстанывает он, — пожалуйста. И Павел, нависший сверху, зажимает его рот рукой. — Не смей, он наш. — Он мой, — шипит Арсений, сталкивая Волю с кровати. — Я твой, — шепчет Антон и вскрикивает, когда Арсений гладит его сквозь ткань пижамных штанов. — Я твой. Я твой. Я твой. — Антон, просыпайся. Антон, — Егор встряхивает за плечи, убирает взмокшую челку со лба и слабо бьет по щеке. — Антон, проснись. — Я твой. Антон вздрагивает, распахивая глаза. Промаргивается и дышит тяжело, глядя в испуганное лицо Егора. — Это нормально, — убеждает Егор, успокаивающе касаясь чужих волос. У всех так. Первые три недели мне тоже снились кошмары. — Кошмары? — Ага. Егор поправляет одеяло в ногах Антона, забирается на кровать и ложится рядом, обнимая за плечи. — Спи, не бойся, я буду сторожить твой сон.

***

Действие четвертое. Овладение. За окном валит снег, окутывая деревья белым покрывалом. Екатерина перебирает вещи на полках, протирает осторожно и ставит на место. Вслушивается в свист чайника, закипающего на плите. Пьет чай и уходит с заснеженной дачи, оставляя глубокие следы. Пережидает небольшую очередь на границе, проставляет штамп и убегает в метро, прячась от холодной метели. В полицейском участке громко работает радио: «Как стало известно несколько минут назад, лидер террористов, называющий себя «Капитан мучеников» требует освобождения Баадера, Энслин и других членов RAF из тюрьмы Штаммхайм в Штутгарте». — Здравствуйте, — говорит Екатерина, опираясь на стойку и склоняясь к полицейскому ближе. — Я бы хотела побеседовать с детективом Глокнером или детективом Альбрехтом. — Ваша Фамилия? — Варнава. Екатерина Варнава. — Минуту, пожалуйста. «… хотят получить статус военнопленных. В знак своих серьезных намерений террористы выбросили труп одного из рабочих на ступени завода. Он был убит выстрелом в голову», — продолжает вещать радио. — Кабинет Глокнера справа, — Екатерину ведут по узкому коридору, и людям приходится поджимать ноги под скамейки, чтоб позволить ей пройти. — Присаживайтесь, вас вызовут. Екатерина выискивает взглядом нужную дверь и натыкается на листовку, прикрепленную к деревянной доске. У Александра на снимке испуганные, потерянные глаза: «Подозревается в терроризме. Видели ли вы этого человека?» — Фрау Варнава, проходите, — приглашает детектив. Дожидается, пока она зайдет, и предлагает присесть в кресло напротив себя, а сам замирает, уперевшись бедром в стол. — Мы осмотрели все помещения школы, ничего подозрительного не нашли. — Мистер Глокнер, они профессиональные артисты. Мастера иллюзии. — А мы профессиональные следователи. Екатерина согласно склоняет голову к груди, но говорить продолжает твердо: — Вы побеседовали с мужчиной по фамилии Мартиросян? Александр называл его отец Мартиросян. В его болезненном представлении этот человек возглавляет сообщество колдунов. И уже довольно давно. — Вы верите в колдунов, доктор? — детектив устало потирает глаза. — Нет, но я верю, что порой люди идут на преступления, а именуют это колдовством. — Вы понимаете, какая у нас неделя выдалась, доктор? — Понимаю. И не смею вас больше тревожить, — Екатерина встает из кресла и подходит к двери, мягко отжимая ручку вниз, оборачивается вдруг взволнованно. — Комиссар Глокнер, а ведь мы с вами раньше уже встречались. Вы тогда служили в полицейском управлении Фриденау, помогали мне искать моего пропавшего мужа. — Ваш муж тоже пропал? — непонимающе спрашивает Глокнер. — В тысяча девятьсот сорок третьем, да. Вы помогли мне с запросом в польские архивы. Я перед вами в вечном долгу. Екатерина прижимает руку к груди и выходит из кабинета.

***

— И раз, и два, и три, — Воля аккуратно огибает танцующих, проскальзывает между телами. — И раз, и два, и три. Егор перехватывает Антона за пояс, и они поворачиваются вместе, резко оседая на пол. — Достаточно, — обрывает Павел. — Теперь давай прыжки, Антон. Антон передергивает плечами, массирует колени и зачесывает мокрую челку назад, глубоко вдохнув перед прыжком. — И раз, и два, и три... Он отталкивается от паркета, тянется вверх, но сил не хватает. Приземляется. Отталкивается вновь и вновь, задыхается. — Стоп. Нет так. Локти выше. И еще один момент, — Воля останавливается напротив Антона, внимательно глядя в глаза. — Отчасти прыжки — мышечная сила. Со временем к тебе это придет, но у тебя к ним какая-то особая неприязнь. Тебе нравится липнуть к земле? Антон смущенно отворачивается. Собирается, сжав руки в кулаки, и пробует опять. — Прогиб перед прыжком... Ты, кажется, не понимаешь. Андрей, продемонстрируй, пожалуйста. Андрей выходит в центр круга и прыгает. Высоко, будто невидимые силы тянут его к потолку за локти. Будто паркет под ногами надувной. — Спасибо, — Воля кивает. — Теперь ты, Антон. Антон сгибает колени, но замирает, уловив в незакрытом занавесом куске зеркала отблеск синих глаз. — Знаете, мне сейчас очень хочется быть на полу, если честно, — признается Антон. Арсений ложится на бок, подкладывая ладонь под голову. Наблюдает с улыбкой. — Разумеется. Ты ведь путаешь физическую слабость с замыслом. Ты просто устал. — Мистер Воля, мне кажется, прыжки здесь противоречат вашей же композиции. Слишком рано. В этой части кордебалет как бы силой прижимает к земле. Арсений одобрительно усмехается и переворачивается на живот, скользит грудью по паркету, выгибаясь в спине. Антон опускается на колени, ползет к Воле, сводя лопатки друг к другу, покачивается, вставая на локти, и ложится на спину. — Такой текст мог бы с ним перекликаться. Павел щелкает зажигалкой, прикуривая. Выдыхает дым над правым плечом Антона. — Вот так вот, — продолжает Антон, — едва приподнимаясь. Если сейчас я буду ближе к земле, а потом резко перейду к прыжкам в танце, будет четче, сопротивление будет выраженнее. Правильно? — Мне интересно, — Воля смотрит снисходительно, — в курсе ли ты, что нам пришлось пережить сорок лет назад? Ведь танец именно об этом. В те годы мы заплатили страшную цену и познали значимость равновесия. Всякая выпущенная стрела стремится упасть, но мы должны целиться ввысь, — он внимательным взглядом окидывает Андрея и резко перехватывает Антона за запястье. — Я заставлю тебя взлететь. И Антон продолжает прыгать все оставшееся время репетиции, лишь иногда останавливаясь, задыхаясь и массируя ноющие колени и икры. Из зала он выходит на негнущихся ногах. Егор сочувственно поддерживает его за локоть. И когда Андрей падает на пол, даже не сразу улавливает. Приходит в себя, лишь глядя на бьющееся в конвульсиях тело. У Андрея пена изо рта. Воля обхватывает его голову руками, прося всех разойтись и не мешаться. — Такое бывает. Переутомление. Андрей, не бойся. Андрей успокаивается быстро, стонет, а потом заходится рыданиями у Воли на груди. *** Позорная стена здесь серая, бетонная, но чистая. Ни одной надписи или граффити. Будто выжженное пятно. Екатерина оборачивается, когда слышит хлопок двери. Дружный смех заставляет и ее улыбнуться, хотя настроение после разговора с Глокнером мрачное. Она делает шаг в сторону группы парней, закуривающих на ступенях. — Прошу прощения, мистер. Можно вас на минуту? Я ищу танцовщика вашей труппы. — Кого? — Вы Егор? — Да, — Егор нахмуривается. — Вам чем-то помочь? — Вы знакомы с Александром? «Когда срок подошел, террористы сообщили полиции, что они облили заложников бензином и намерены их поджечь. Но узнав, что правительство Германии начало освобождение заключенных из тюрьмы Штаммхайм, согласились подождать до полуночи. Тогда террористы начнут приводить в исполнение свой ультиматум», — радио исходит помехами прямо над правым ухом, и Екатерина устало потирает виски. — Честно говоря, я в растерянности. Саша дружил с разными людьми, — Егор отпивает из чашки и запихивает в рот картошку, — но у нас в труппе все абсолютно нормально. — Он говорил о какой-то революционной группировке и потере лидеров. Мартиросян был тяжело болен. — Я там живу. У меня там друзья. Кто-нибудь что-нибудь заметил бы. Ни меня, ни других вербовать точно не пытались. — Прочтите, — Екатерина достает из сумки тетрадь и кладет на стол перед Егором. — Что это? — Это дневник Александра. Отец Мартиросян, ваши репетиции, политика. Все в разной степени важное в его жизни. Он переносил одно на другое. Так зарождается бред, ложь, которая говорит правду. — Здесь про колдунов, — удивленно замечает Егор, вчитываясь в страницы. — Ну, — Екатерина подцепляет вилкой кусочек торта, болтает им по тарелке, — возможно, фантазии Александра о колдунах — это результат его восприятия какого-то иного заговора. — Наша труппа — семья. У нас все построено на любви. — Где любовь, там зачастую скрываются манипуляции. Они идут рука об руку. — Простите, я не согласен, — возражает Егор, вытирая руки салфеткой, и закрывает дневник. — Ешьте, ешьте. Но ведь полиция могла что-то упустить. Александр упоминал, что в здании много секретов, настоящих тайных комнат. — Не хочу показаться бестактным, но вы меня спросили, я ответил. Мы танцевальная труппа и ничего более, ясно? — Егор бросает деньги на стол и начинает собираться — разговор ему не нравится. — Прошу вас, приглядитесь внимательнее, — просит Екатерина. — Спасибо за заботу о Саше, но больше к нам не приходите. Егор практически убегает из кафе, опасливо оборачиваясь. Екатерина лишь грустно смотрит вслед.

***

— Егор, ну быстрее, ты тут не один. Егор открывает дверь и выходит из ванной, вытирая волосы полотенцем. — Саша так и не вернулся, — слышится из комнаты напротив. — Может, подружку себе завел?

***

— Проблема отчасти в том, что ты не видишь себя со всех сторон, — говорит Воля. — Одного ракурса в зеркале и на пленке недостаточно. Движение не бывает немым. Это язык. Набор энергетических фигур. Они пишутся в воздухе подобно словам, которые складываются в предложения, в стихотворения, молитвы. — Заклинания? Антон проходит за Павлом в зеркальный зал и разворачивается, оглядывая все свои отражения. Потягивается, разминая конечности. — При прыжках важна не высота, а пространство под тобой. Каждый отрыв от земли — это удар молнии. Я бы сказал: молнии любви. Арсений возникает за Волей, колыхаясь темнотой, плавно перетекает в человеческую форму и вдруг смеется мелодично. — Очень красиво, — шепчет Антон, рассматривая его беззаботное лицо. — Танец никогда больше не сможет стать ни красивым, ни веселым. Сегодня мы бросаем вызов тому, что считают красивым. — Брось мне вызов, Антон, — требует Арсений и оседает на пол, мягко оглаживая свои бедра.

***

— Причин для беспокойства нет, — убеждает Шестеперов. — Воля опробует новый подход. Никто не мог предвидеть, что случится с Александром. За всю историю никому такое еще не удавалось. — Тогда откуда нам знать, что вообще хоть что-то получится? Сегодня они ужинают впятером. Куклин пьет коньяк бокал за бокалом и вздрагивает, оглядываясь по сторонам, с трудом игнорируя шепот стен. — Один парень у нас уже погиб, — шепчет он. — Где гарантии, что это не случится опять? — Резонный вопрос, — соглашается Нестерович. — Александр от нас отрекся, — Шестеперов откладывает нож. — Воля считает: причина в этом. Не стоило заставлять Александра. Он не хотел быть сосудом. Мы стремились наделить его нашей силой, но мальчишка предпочел взрывать универмаги. Глупый мальчишка.

***

— В чужом танце ты воссоздаешь себя по образу и подобию автора. Опустошаешь себя, чтобы его труд тебя заполнил. Понятно? — Воля обходит Антона, мягко касаясь плеч, соскальзывая на лопатки и разворачивает к себе. — Да. Арсений ползет по залу, выгибается в спине, переворачивается и садится на пол, раздвигая ноги. — Теперь ты один из нас. Найди свое место, определись, кем ты хочешь быть в нашей труппе. Головой, хребтом, чреслами, сердцем? — Руками, — отвечает Антон уверенно, перехватывая запястья Павла, прижимает к своей груди и смотрит за его плечо в синие глаза. — Я хочу быть руками труппы. — Тогда прыгай выше. И Антон прыгает, помогает себе, устремляя локти к потолку. — Выше! Выше, выше! Он отталкивается от пола снова и снова, пока земля вдруг не отпускает его. — Мне просто иногда нужно объяснить дважды, — Антон улыбается победно.

***

— Откуда нам знать, что нас тоже не хотят взорвать? Александр мог запросто кому-нибудь рассказать о нас, — Нойманн затягиваясь, взмахивает руками и выдыхает сигаретный дым. — Как той женщине. — Да, правильно, — соглашается Нестерович. Остальные кивают. — Да. — Совершенно верно. — Нельзя отчаиваться. Время еще есть, — говорит Шестеперов убежденно. — Но сколько времени? Если отец умрет до того, как Воля подготовит Антона, труппе конец. — Мартиросян продержится. Должен ради нас. — Кто? Мартиросян продержится?— Куклин дерганно поднимается из-за стола. — Его тело словно темница, — шепчет он и вдруг переходит на крик, — давно уже сгнило. Сколько это, по твоему, должно продолжаться? Куклин хватает нож с тарелки и втыкает себе в шею, взрезая сонную артерию, и захлебывается кровью, заваливаясь на стол. Все вскакивают, с воплями разбегаясь в стороны, разбивая бокалы, опрокидывая стулья. Шестеперов пытается зажать рану руками, бесполезно призывая остальных к спокойствию. Кровь заливает белую скатерть, белую посуду, брызгами оседает на искусственных цветах в вазе, тушит свечи и чадит черным дымом в воздух.

***

Арсений оседает на колени. Отражения Антона, ломающегося в танце, ломаются и в зеркалах, преломляются на месте стыков, дробя его фигуру. Почти изувечивая. — В этом танце я хотел сказать, что все мы будем искалечены войной, — шепчет Арсений. — Я оказался прав. Антон останавливается, старается дышать глубоко, смахивает пот со лба, зачесывая пальцами челку. — И мертв. — Досадно. — И мне. Ты был строгим преподавателем? — Нет, Паша сейчас более суров. — Ладно, — Антон садится напротив, рассматривает россыпь родинок на чужой щеке и плавный изгиб губ. — Почему ты решил танцевать вторую партию в своем балете? Почему не главную? Арсений улыбается грязно. — Я просто люблю подчиняться. Как подчиняется кордебалет движениям солиста. Без касаний. Только дуновениям вздохов. — Общий транс? — Гипноз. Антон взмахивает рукой. — Закрой глаза, — командует он. — Зачем? — Я хочу станцевать главную партию прямо сейчас. С тобой. Мы ведь не закончили прошлой ночью. Арсений подчиняется. Закрывает глаза и роняет подбородок на грудь. Дышит громко в абсолютной тишине зала. Антон встает, царапая ногтями дорожку от коленей к паху по внутренней стороне бедра, пробегается пальцами по ребрам, обводит ключицы и скулы. Арсений выдыхает резко, трепещет ресницами, упираясь руками в пол перед собой. Тени по углам будто встряхиваются, растекаются по паркету, оплетая тело Арсения тонкими нитями. Антон делает несколько шагов и прижимается к зеркалу, выгибается в пояснице, разворачивается, притираясь грудью и щекой. Арсений в отражении вскидывается, разводит бедра, качнувшись вперед. Антон очерчивает его силуэт в зеркале. Выдыхает, делая чужую фигуру едва видимой на запотевшем стекле. Приникает губами, удовлетворенно замечая дрожь. Он оборачивается, съезжает на паркет, раздвигает ноги, скользит ладонями по животу вверх до шеи, царапает позвонки, тянет волосы на макушке, откидываясь затылком на зеркало. Арсений ломается в спине, запрокидывая подбородок к потолку, царапает пол ногтями, дышит рвано. Раскрывается, разверзается бездной, на которую невозможно не смотреть. И Антон смотрит. Ползет к нему, прогибаясь в пояснице. Обхватывает за шею и пояс, мягко укладывая на паркет. Садится рядом и тихо говорит: — Слушай мой шепот и мое дыхание. Я не коснусь тебя, но ты должен подчиняться мне. Арсений растекается по полу, делает вдох вместе с Антоном один на двоих. — Чувствуй меня, — просит Антон мягко и повышает голос: — Твое тело больше не принадлежит тебе, оно мое. Ты беспомощен передо мной. Я распишу тебя кистью алой краской. Я набросаю линии твоей фигуры. Арсений вздрагивает, сжимая руки в кулаки. Антону становится душно, он не узнает свои собственные скачующие от возбуждения интонации. — Я очерчиваю плавный изгиб твоих губ. Тень оплетает лицо Арсения, растворяясь в волосах. — Опускаюсь на шею и веду по ключицам. Тебе щекотно немного. Арсений улыбается. — Раскрашиваю твою грудь волнами, обвожу соски, отмечаю линии ребер, опускаюсь на живот и заменяю кисть губами. Размазываю краску от пупка вниз, кусаю кости на твоих бедрах. Арсений стонет негромко, и Антон зажмуривается, роняя голову на грудь. Хаос внутри мечется, бурлит вырывающейся тьмой, копится жаром в животе. — Кисть скользит по твоим ногам. Я собираю краску языком, расписываю на тебе картину как сумасшедший художник. Я оставляю метки губами. Ты мое идеально полотно. Арсений выдыхает хрипло, вскидывая бедра. Антон тянется к нему, покачивается будто в трансе, обрывая движение своей руки у чужого плеча. — Я оглаживаю твои бедра, выдыхаю на головку, обхватываю ее губами и втягиваю в рот. Арсений раздвигает ноги шире, дышит рвано, притирается макушкой к полу, разметав темные волосы. Антон сжимает свой член сквозь ткань, обводит грубо, вторя чужим хрипам. — Я вылизываю тебя, очерчиваю вены языком. И мои пальцы скользят ниже. Ты ведь этого хочешь. Арсений выгибается в спине, сжимает и разжимает кулаки, покачивая бедрами. Стонет в голос, срываясь в скулеж. И Антон, не сдержавшись, просовывает руку в штаны, ласкает себя медленно, боится сорваться. — Я сжимаю ладонью твой член, двигаю ей быстро, как ты любишь. Кусаю бедра, сжимаю ягодицу, и твоя кожа краснеет под моими пальцами. Арсений дрожит, Антон чувствует это коленом. Тени вьются вокруг них, опутывают холодными нитями, сплетают воедино. — Я обвожу языком головку, спускаюсь ниже, вылизываю, трахаю языком, ласкаю руками. Антон вздрагивает, жмурясь, понимает, что кончит сейчас, слушая чужие стоны. — Я заменяю язык пальцами. Арсения перетряхивает, его умоляющий вскрик заставляет Антона задохнуться, перестать дышать совсем. Тело горит, плавится. В зале слишком жарко. — Ты умоляешь меня. И сейчас я подчинюсь тебе. Я вхожу в тебя плавно, сжимая твои бедра. Арсений вновь выгибается в пояснице, мотает в беспамятстве головой, хрипит сбивчиво, мечется, явно с трудом осознавая хоть что-либо даже голос Антона. — Ты сказал мне, что секс — это тоже танец. И ты танцуешь со мной. Тебе не нужны касания, лишь мой шепот и мои вздохи. Антон смотрит на их изломанные отражения в зеркалах. Свои раскрасневшиеся щеки и пот на висках. Руки Арсения, царапающие пол. Дрожащие бедра. Сжавшиеся пальцы на ногах. — Твои вздохи становятся быстрее. Я тоже ускоряюсь, ласкаю твой член, втягиваю кожу в изгибе над ключицами, целую губы. Обвожу языком верхнюю, нижнюю. Облизываю язык. Антон облизывает свои пересохшие губы, дрочит себе резко, почти больно. Задыхается, чувствуя как накрывает до вспышек под веками зажмуренных глаз. — Я обхватываю тебя за поясницу, прижимаю к себе. Цепляю пряди на твоей макушке. Заставляю откинуть голову назад и кусаю шею, выцарапывая линии на твоей спине. Арсений вздрагивает крупно, сжимая зубы, заглушая собственный вопль, хотя Антон хочет их слышать. Вздрагивает вновь, скручивая в пальцах ткань штанов Антона, бьется затылком об пол, продолжая трястись. И выдыхает долго, расслабленно растекаясь по паркету. — Танцы со смертью, — шепчет он, — опасны. И открывает глаза, блеснув ледяной синевой. Перехватывает руки Антона, притираясь сзади, указывает в зеркало напротив, вынуждая смотреть. — Говори мне, что я должен делать. — Я хочу кончить. Дай мне кончить. — Тогда кричи. Арсений забирается пальцами под резинку штанов, потирает головку, заставляя Антона всхлипнуть. Мягко сжимает ладонь вокруг члена, двигает в такт своему успокаивающемуся дыханию. — Быстрее, — хрипит Антон. Арсений из отражения улыбается с усмешкой, жадно кусает шею, щелкает языком по позвонкам. Ласкает торопливо, но не грубо. Антон плывет от его хищного взгляда, откидывает голову на плечо, целуя скулу, а потом и подставленные губы. В зеркале их тела вплавлены друг в друга. Также как в танце на репетициях, когда Арсений бесстыдно скользит вокруг Антона, вторя чужим движениям. Антон смотрит на Арсения в отражении, делает вздох и кончает с криком, сжимаясь в чужих руках. Хаос в груди успокаивается, рассеивая нити теней вокруг них. — Моя тьма, — шепчет Арсений, слушая хриплые вздохи.

***

Егор просыпается резко, вскидывает голову, роняя книгу с коленей. За окном уже давно стемнело, он промаргивается, пытаясь понять, что же его разбудило. Сверху раздаются невнятные крики и топот шагов по лестнице, затихающий где-то под ним в одном из танцевальных залов. Егор переводит удивленный взгляд с потолка на пол и прислушивается. Тишина отвечает пугающим шепотом. Он выходит из комнаты и спускается по лестнице, не касаясь перил, крадется к двери, открывает ее, скользнув в сумрак коридора. За стеной кто-то стонет, и Егор толкает дверь зеркального зала. Хрипы здесь ощущаются кожей, пробирают до костей. Шорохи и вздохи сквозят откуда-то слева. И он прижимается ухом к зеркалу, стучит, скользя вперед и вдруг улавливает глухой звук, пустое пространство за стеклом. Егор подцепляет край зеркала ногтями, тянет на себя, и оно со щелчком отходит в сторону. Осторожно ощупывает пол перед собой, находит ступеньку и спускается, крепко вцепившись в перила, потому что здесь тьма будто густеет, глаза не улавливают даже очертания предметов. Он с трудом нащупывает ручку, отжимает вниз и выходит в полумрак большого зала. Взгляд мгновенно прикипает к картине, где четверо мужчин сплелись в танце. Художник очень точно изобразил высокомерие на лице Мартиросяна, яркость Дружинина и грациозность Попова. Егор это понимает, хотя видел преподавателей только в книгах и программах балетов. Он дотрагивается до рамы, пальцами ощущая тонкость резьбы, и через пару секунд с ужасом осознает, что это не дерево, а пряди волос, сплетенных и перемешанных, выложенные вокруг картины аккуратными волнами. Егор отшатывается, оборачивается на тихий звон стеклянного стеллажа, в котором стоят фарфоровые фигуры в виде частей тел: ноги, руки, половые органы. Внизу, рядом со слепками лиц лежит металлический тонкий крюк. Громкий вопль из-за стены заставляет Егора подпрыгнуть, он зажимает рот ладонью, хватает крюк с полки стеллажа, выставляя его перед собой, и испуганно пятится к выходу. — Мы не смогли остановить его, — слышится голос Шестеперова, — слишком быстро схватил нож. — Он умирает, уже ничего нельзя сделать. Егор выбегает на лестницу, подгоняемый предсмертными стонами и шорохами, сквозящими в воздухе вокруг него.

***

— Александр писал о трех отцах. Древнейших созданиях, известных еще с дохристианских времен. Три Бога, три дьявола: отец тенебрарум, отец лакримарум и отец суспириорум. Тьма, слезы и вздохи. — Я видел вчера такие статуэтки фарфоровые, работа очень тонкая. Егор покачивается на диване, теребя ногти, растирая лицо до красноты. — Александр говорил, что Мартиросян считает себя отцом. Но его поддерживают не все. Мартиросян и Воля — это внутренний раскол. — Мистер Воля тоже замешан? Екатерина пожимает плечами. — Они считают себя колдунами, — Егор неверяще вцепляется в свои волосы, качая головой. — Чужие фантазии очень заразны, Егор. Это как религия. Или даже рейх. В рейхе тоже были символы, мистические ритуалы. Отцы могут быть кодовыми именами основателей секты. Метафорой, некой... не знаю, — Екатерина мягко берет Егора за руку, поглаживает внутреннюю сторону запястья большим пальцем. — Но я знаю, что вы живете с опасными людьми. — А вдруг Александр еще там? А вдруг его держат силой в здании школы? — Я не могу обещать, что полиция вернется ради какого-то фарфора после всего. Но можно рискнуть. А пока самое главное — ваша безопасность. Возможно стоит уехать, если есть куда. Егор берет крюк с коленей и царапает ногтями, стучит по металлу, вглядываясь в свое изломанное отражение. — Я что-нибудь придумаю, — говорит он уверенно. — Думаю, это, — Екатерина указывает на крюк, — стоит вернуть. Или просто оставьте здесь. Им лучше не знать, что вы его взяли, — она забирает крюк у Егора и бросает на стол к чашкам, слушая звон. На улице метет снег. Егор выходит из дома Екатерины и морщится из-за мелкой ледяной крошки, прилетевшей в лицо. Кутается в пальто, поднимая воротник, засовывает руки в карманы и оступается, увидев Шестеперова на другой стороне дороги. Егор пятится к двери, упирается в нее лопатками, и вздрагивает, когда мимо с криками проносится группа митингующих. Шестеперов исчезает.

***

— Ровнее, мальчики. Антон разглаживает скотч на паркете. Вздыхает грустно, потому что в очередной раз потерял конец липкой ленты в рулоне. Шестеперов внезапно щелкает над его макушкой ножницами и демонстрирует прядь волос, зажатую в пальцах. — На удачу, — говорит он с улыбкой. — На удачу, — соглашается Антон и разворачивается к Егору, протягивая скотч. — Помоги, пожалуйста. Егор затравленно смотрит Шестеперову вслед.

***

Священник наклоняется над кроватью и касается худого запястья, шепча: — Да простятся грехи ваши. — Мой сын, — хрипит женщина. — Мой сын — он мой грех. Я произвела на свет порок. Она задыхается.

***

— Дыши глубже. Это важно, — говорит Воля. — И помни, ты должен держать центр композиции и свой собственный центр. Здесь, — он несильно бьет Антона в грудь. — Почувствуй космос внутри себя. Антон медленно вдыхает носом и резко выдыхает через рот. — Сейчас я понял. — Подожди, — возражает Воля. Егор слышит их разговор и сжимает руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Смотрит вокруг обреченно и бросается к Антону. — Можно тебя на пару минут? — голос дрожит. — Да, — Антон кивает Воле и позволяет увести себя в коридор. — Что-то случилось? Ты очень бледный. — Ты просто заключил с ними сделку, — шипит Егор ему в лицо. — Я не понимаю, о чем ты, — Антон удивленно поднимает брови. — Откуда ты знаешь, что от тебя потребуют взамен? — Егор, что бы ты там себе ни придумал, все хорошо. — Подожди, скоро они выставят тебе счет. — Все хорошо, — уверенно говорит Антон, чувствуя пальцы Арсения на своих плечах и его дыхание, пускающее мурашки по шее.

***

«Ночью отряд спецназа федеральной полиции провел штурм завода, в результате которого пятеро из десяти террористов были убиты. Рабочие, находившиеся в плену, освобождены. Утром в тюрьме строгого режима Штаммхайм в Штутгарте трое из пяти активистов RAF были найдены мертвыми в своих камерах. Судя по всему, они совершили коллективное самоубийство. Это произошло после того, как активисты узнали о произошедшем на заводе. В знак протеста по всей Германии люди выходят на улицы, утверждая, что заключенные были убиты. Верховный комиссар федеральной полиции заявил, что эпоха Баадера — Майнхоф закончилась» Екатерина отряхивает шляпу от снега и открывает дверь школы. — Добрый вечер. Добро пожаловать, — к ней подходит мужчина и проверяет билет. — Спасибо. Вы у нас впервые, не так ли? Тогда пройдемте. И провожает ее в зал.

***

В тесном помещении у сцены собрались почти все преподаватели и танцовщики. Кто-то разминается, кто-то поправляет волосы и краску на лице. До начала выступления меньше часа. — Не стоит так бояться белого грима, — убеждает Шестеперов, держа маленькое зеркальце перед лицом Антона. — Тебя должно быть видно с задних рядов. Антон проводит малярной кистью от щеки по губам, вглядываясь в свое отражение. — А где Егор? — интересуется он. — Он был здесь с утра, загримировался и ушел.

***

Действие пятое. В доме отца царит тьма. — Парни, четыре минуты до начала. Антон отталкивается от стены, где тянулся, разворачивается и вздрагивает, потому что Арсений возникает рядом, клубится чернотой, сползающей с него клочьями. Он ставит руки по обе стороны от головы Антона и целует, проходя насквозь, растворяясь. — Тик-так, — кричит Шестеперов и хлопает в ладоши, призывая поторопиться. Антон задыхается.

***

Егор открывает дверь и оглядывается, с трудом различая очертания предметов в свете тусклой лампы. Коридор перед ним кишит шорохами, утопает в шепоте множества голосов. — Егор, — хрипит кто-то из ниши в стене. — Саша! Саша, я так и знал, что ты здесь. Прости, что долго. Прости. Что они с тобой сделали? — Каждый день сюда приходили. — Не бойся, я тебя вытащу. Наверху начинается представление. Вставай, вставай. Саша, вставай. Егор разворачивает Сашу к себе, укладывая его голову на колени, и с ужасом смотрит в серое бескровное лицо. — Господи, что же они сделали? Тихий хруст за спиной заставляет Егора обернуться, и он вопит надрывно, когда его ног касается обрубок руки. Существо, выползшее из темноты, проскальзывает культями по полу, падает и вновь поднимается, выстанывая: — Помоги нам. Помоги. Егор бросается вперед по коридору, уже не разбирая, куда бежит. — Егор, — умоляет Саша, — Егор, — и отворачивается обратно к стене, утопая в нише.

***

Екатерина пролистывает программу балета и откладывает на колени, когда другие зрители начинают аплодировать.

***

— Раз, два, три, — вторит парням Антон. Они собрались в круг и, сложив руки друг на друга, качают ими вниз-вверх. Вытягивают к потолку, шевеля пальцами, и тихо улюлюкают.

***

Воля выходит в зал и встает в центр прямо под массивной стеклянной люстрой. — Мы создали это произведение в тысяча девятьсот тридцать девятом году.

***

— А где Егор? — Антон оборачивается, оглядывая комнату. — Танцуйте, будто он с вами, — говорит Шестеперов.

***

Егор захлопывает дверь, прижимаясь к ней спиной, дышит загнанно. Слепо шарит по стене рядом с собой, вздрагивая от диких криков, наполняющих темное пространство.

***

— Сегодня мы исполним его в последний раз. Танцевальная труппа Мартиросяна представляет балет «Фольк». Воля уходит со сцены, и свет гаснет.

***

— Начали, — командует Шестеперов и провожает парней на сцену по одному, мягко подталкивая в спину.

***

Антон выбегает в центр, краем глаза замечая движущиеся тени кордебалета, рассредотачивающиеся по углам. Егора нет.

***

Егор идет вперед, еле переставляя слабеющие ноги. Крики пронизывают темноту, здание будто упивается чужими страданиями, насыщается предсмертными хрипами и дыханием еще живых.

***

Музыка выплывает из тишины, поглощая вздохи зрителей, становится громче. Зал озаряется тусклым светом, выхватывающим лишь лица танцоров и длинную тень фигуры Антона. Екатерина ищет Егора взглядом, но понимает, что его нет, и обреченно сжимает в кулаки подол платья.

***

Егор двигается медленно, постоянно оглядываясь, потому что стенания покалеченных тел в нишах будто следуют за ним. Здание пропитано страданиями и страхом. Воплями сотен людей. Ропот стен становится громче, и Егор оступается, скользит по ступеням, не успевая схватиться за перила. Падает с лестницы, с отвратительным хрустом ломая ногу, и душераздирающе вопит, видя бегущих к нему преподавателей. — Дорогой мой, — вскрикивает Шестеперов. — Нет. — Не шевелись. — Не надо. Егор пытается отползти, но его подхватывают под руки, заставляя смотреть в лицо. Шестеперов касается раны на ноге, затягивая ее кожей и закрывает Егору глаза.

***

Антон вскидывает руку наверх, оборачивается к Арсению, который незримой тенью заменил Егора. — Я помогу тебе, — говорит он и подхватывает оседающего на колени Антона за пояс. Красные нити костюма опутывают их тела, дыхание смешивается, становится ритмом танца. Кордебалет сужает круг. Арсений растекается по груди Антона, укладывая его на пол. Откидывается назад, позволяя нависнуть над собой, и царапает плечи, сплетая свои пальцы с чужими. Вздергивает Антона на ноги, проворачивает, и они оказываются спиной к спине.

***

Егор открывает глаза и садится, не мигая смотрит в темное пространство перед собой. Воля протягивает ему руку. — Вставай, мой дорогой. Пойдем. И ведет Егора за собой.

***

Кордебалет затягивает их в вихрь красных нитей-вен. Склоняется и поднимается рывками с громом вдохов и выдохов. Сжимает центр тисками. Арсений запястьем заслоняет Антону свет, шепча на ухо: — Импровизируй, не позволяй управлять собой. И распадается клубами дыма перед Егором, выгнувшимся на паркете.

***

Екатерина замечает, как Егор заходит в зал. Его мертвенно бледное лицо, опухшее от слез, и тусклые затуманенные глаза. У Антона такие же. Егор и Антон танцуют в центре, оплетаясь нитями и пальцами кордебалета. Они огромным пауком двигаются по залу в рое вздохов и выдохов. Воля вскидывает руки к подбородку. И труппа вторит его движениям. — Тьма танцует свой ритуал, — шепчет Арсений, возникая рядом с Павлом. Дыхание танцоров становится резче, быстрее, взмахи рук разрезают воздух, вращения тел стремительнее, исступленнее. Антон разворачивается, встречаясь взглядом с Арсением, и падает на колени вместо того, чтобы прыгнуть вверх. — Тьма в нем, Павел. Егор с воплем заваливается на пол, и в зале вспыхивает свет. Екатерина вскакивает, с ужасом глядя на его выгнутое от боли тело, бьющееся о паркет. — Прошу, оставайтесь на своих местах, — Шестеперов выбегает на сцену. — Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. — Егор, — Антон бросается к нему, осторожно обхватывая лицо ладонями, гладит по волосам. — Только без паники. Екатерина прорывается сквозь зрителей, и Егор тянется к ней с мольбой в глазах, воет, корчась в судорогах. Воля перехватывает взгляд Антона, сощуриваясь зло. Антон вздрагивает, сжимает зубы до скрежета, точно понимая, что это его вина. Боль Егора — его вина. — Потерпи, все будет хорошо, — успокаивает Егора Шестеперов. — Сейчас, сейчас. Преподаватели поднимают Егора на руки и уносят из зала. Кордебалет следует за ними. На плечо Антона ложится тень, и Воля отворачивается.

***

Екатерина медленно бредет по темной снежной улице, проваливается в свою голову, и картинки ее прошлой жизни сменяются как кадры фотопленки на проявочном столе. В воспоминаниях муж указывает пальцем на угол стены, где больше получаса вырезал сердечко с первыми буквами их имен.

***

Антон ворочается в постели, пытаясь унять крики Егора в своей голове. Но они только усиливаются, обрастают рыданиями, хрипами, воем и шепотом. Ропотом тысяч голосов, разрезающим темноту переливчатым светом. Гул движется на Антона, поглощает в себя, и обрывается, когда в комнату заходит Воля. — Простите за самодеятельность, — говорит Антон. — Это недопустимо, — Павел садится на кровать в его ноги. — Ты только сейчас начинаешь понимать. Мы привели Егора в зал, чтобы завершить представление вовремя. А ты его сорвал. — Из-за меня пострадали люди? — На этот раз нет. Они видели танец, больше ничего. — Хаос повсюду, правда? И там снаружи. И здесь у нас. И в будущем. Почему все так хотят верить, — Антон вздыхает, грустно глядя в спину Воли, — что худшее уже позади? Павел оборачивается, подсаживается ближе, берет руки Антона в свои. — Я мог бы все тебе объяснить, но, мне кажется, это было бы неправильно. — Вы не хотите давать мне выбор, потому что нашли себя во мне. — Закрой глаза, — голос у Воли мертвый. — Сегодня снов не будет. Поверь мне.

***

Действие шестое. Суспириорум. — Сегодня ночью. Все должно случится сегодня ночью. Антон тонет под жадными касаниями Арсения весь день. Сначала в зале во время репетиции, прямо в танце на паркете в ногах кордебалета. Потом в собственной комнате, путаясь в простынях и резких вдохах. Теплых выдохах на кожу. И нежном шепоте, обещающем усмирить хаос в груди. Обещающем освобождение, но не спасение. Стены вокруг них ропщут, шелестят невнятно и замолкают, когда Арсений говорит: — Сегодня ночью мы встретимся с тобой, моя тьма.

***

Воля перебегает дорогу и оборачивается к Антону, за которым следуют остальные парни. Они заходят в бар, где преподаватели уже развлекаются во всю. — Мы будем есть, пить, несите нам все, — со смехом громко требует Шестеперов у официанта. Павел садится во главе стола, сбрасывает на спинку стула свое пальто и нервно оглядывается. Труппа весело переговаривается между собой, втягивает в беседу преподавателей. Радостные крики заглушают рабочий шум бара, но мерзкий невнятный шепот в голове не позволяет Воле расслабиться. Он закуривает, цедит коньяк между сигаретными затяжками и не ест. Не хочет, не может. Потому что Антон пугающе спокоен, будто знает, чувствует. И готов.

***

Екатерина выходит из дома во тьму, таща за собой на тележке огромную тряпичную сумку. Под ногами хрустит лед, холодный воздух щиплет щеки, но до моста здесь недалеко, и она почти бежит. Не встречает ни души, и все равно пугливо оглядывается, боится, сама не зная чего. Криков Егора в своей голове и пустых лиц зрителей, будто и не видящих корчащегося от боли парня на сцене. Екатерина ступает на мост и подвозит тележку ближе к перилам. С трудом поднимает сумку, сбрасывает ее в воду, вынимает из пальто крюк и, плюнув на него, швыряет вслед за сумкой.

***

Антон садится за стол напротив Павла и улыбается застенчиво, но в глазах его тьма.

***

Екатерина бредет домой, страха не чувствует больше, только невообразимую усталость и боль, сумасшедшую, тягостную, которая мучила ее годами. Горечь о чем-то незримо утраченном. О спокойствии, о смерти и о любви. — Катя, — окликают ее сзади. Она оборачивается, узнает голос мгновенно, тянется к нему всем телом, оступаясь. И ее подхватывают, сжимая в объятиях сильнее, греют, будто на улице давно уже лето. — Дорогой мой, любимый, — шепчет Екатерина. — Как же ты? Я ведь тебя искала. Так долго искала. — Пойдем скорее домой, дорогая. Я расскажу тебе все. Он берет Катю под руку и мягко ведет сквозь темноту. — Нас выдал Кароль. Мне пришлось быстро бежать. Счет шел на минуты. Я вернулся в квартиру, но не смог найти свои документы. Добрался пешком до Теплицы, хотел укрыться у родни Мирека, но на границе меня схватили и отправили в Терезиенштадт. Никто и слушать не хотел, что я родился в Гарце. После освобождения я ушел на фронт, штурмовал Берлин, а затем уехал в Бристоль. Там я начал совершенно новую жизнь, чудесную жизнь, — он останавливается, гладит Екатерину по щеке и прислоняется лбом к ее лбу. — Меня уверили, что ты погибла в одном из лагерей, что не смогла пересечь границу, хотя я обо всем позаботился. Я тоже искал тебя, милая. Прости меня. Прости. Катя обнимает его крепко, даже не пытаясь унять рыдания. Они бредут по снегу, вцепившись друг в друга, беседуют тихо, и невнятный шелест Екатерина замечает слишком поздно для себя. Здание школы вырастает перед ней серой бетонной громадой. Она в панике оглядывается на мужа, но его рядом нет. — Что происходит? — Добрый вечер, Екатерина. Мы ждали вас. По ступеням к ней спускается Шестеперов, протягивает руку, в которую она вкладывает свою, потому что не может сопротивляться, не может даже кричать. — Пойдемте со мной. Я вас провожу.

***

Антон открывает дверь школы и смотрит в пляшущую перед глазами тьму. Арсений спускается к нему по лестнице, протягивает руку, улыбаясь торжествующе. И Антон отбрасывает свою сумку на ступени, скидывает с плеч пальто, наклоняется и целует чужую ладонь, потому что хочет быть рядом, хочет отдать всего себя. И отдаст сегодня ночью. Арсений вжимает его в перила, вгрызается в губы, подбородок, шею. Укусами спускается по коже за пуговицами рубашки, которую расстегивает с сумасшедшим блеском в глазах. Вытягивает ремень из брюк, кусает коленку. Развязывает шнурки, помогая снять обувь, и смеется, когда Антон накидывает свою рубашку ему на голову. Выпутывается из нее, поднимаясь с колен, и тенью скользит по ступеням вниз. — Пойдем, моя тьма. Шепот преследует их, стены ропщут за спиной, напитываются дыханием. Криками тысяч голосов, болью и страданиями. Антон следует за Арсением по темным коридорам и выходит на свет в огромный зал. Воля оборачивается. Позади него нагая балетная труппа движется в бесовском танце, и в ее адском круге, в невероятном переплетении застыли человеческие фигуры. В углу на стуле хрипит и стонет мужчина, иссохший, в язвах и струпьях, умирающий. Шестеперов склоняется над ним, что-то успокаивающе шепча. Фигуры рассыпаются, расползаются по залу, и в центре остается только мертвенно бледный Егор. И в громогласном шепоте его живот вспарывают крюком, вытягивают внутренности, перекидывая на плечи, сбрасывая на пол в подобии их костюма из нитей. — Нужна жертва, — шепчет Арсений. — Я все помню, я ничего не забыла, — кричит Екатерина, поднимаясь на локтях, скребет ногтями по камню, на котором лежит. — Вы виновны в страшной войне. Все мужчины виновны. Война отняла у меня мужа. Я знаю, вам всем здесь плевать, но вы не скроетесь от кары, а меня жизнь уже покарала. Я все это видела: пытки, слезы, человеческие страдания. И вы продолжаете сеять хаос и боль, не можете остановиться. Война поглотит и вас, я верю. Вы виноваты и будете страдать. Вы сделали меня свидетелем. А я уже была свидетелем и участником страшной войны, после которой именно женщины убирали за вами грязь и кровь. А вы, покалеченные войной, так и не стали хорошими отцами, мужьями и гражданами. Но вы — герои. А мы? Из бесовского круга вытаскивают Эда и швыряют в ноги Егора. Труппа оседает на колени, припадая к земле. Спины выгибаются, имитируя вздохи. И дыхание, сливающееся в громкий гул, заполняет зал. — Я готов, — говорит Антон. Воля нервно сжимает руки в кулаки и смотрит Антону в глаза умоляюще. — Вам страшно? Мартиросян смеется шепеляво. — Да он боится за тебя. А от тебя совсем ничего не останется, — язык омерзительно проходит по рассохшимся губам, — лишь пустой сосуд для меня. — За этим я и пришел, вы так долго ждали меня. — Начинается, — хрипит Мартиросян торжествующе, — начинается. Воля лишь страдальчески зажмуривается. Труппа скользит по полу, дергает конечностями в агонии и дышит громко, гулко, эхом от стен, воет надрывно, начиная выстанывать молитву на мертвом языке. Встает, опадает, сплетаясь единым ритмом вздохов и выдохов. Антон медленно спускается по ступенькам. — А ты пришел ко мне по своей воле? — сипит Мартиросян надрывно. Воля дергается к Антону, судорожно сжимая и разжимая пальцы. — У тебя не должно быть ни тени сомнения. Еще не поздно все отменить, — его голос звучит умоляюще. — Я могу стереть твою память. И ты просто все забудешь. Ритуал должен быть чист. — Я знаю, чего ты хочешь, — Мартиросян с трудом встает, дергается как в припадке, сбрасывая руку Шестеперова со своего плеча. — Забудь о тщеславии и о танцах. — Что-то определенно не так, — Воля нервно осматривается. — Ты же чувствуешь? Что-то не так. Все надо отменить. Сейчас же. — Я слишком долго терпел твое своеволие, ясно? — Нет. Нет. Павел отступает, вскидывая руку, чтоб защититься. Но он не в силах. Мартиросян сносит ему голову с плеч резким взмахом ладони. Антон закрывает глаза, смаргивая выступившие слезы. — Прими же меня, — кричит ему в лицо Мартиросян. И крики живых пронизывают зал. Антон дышит глубоко и часто, громко, чтоб заглушить шепот здания. Тьма перестает клокотать в груди, успокаивается, смиряя хаос. Он видит Арсения, поднимающегося из алой глубины, и тени, стелющиеся за ним. Мартиросян оглядывается и вновь поворачивается к Антону, бормоча затравленно: — Кто ты такой? — А кого вы призывали? Кого из трех отцов? — Отца вздохов. — Это я, — говорит Антон. Арсений подходит к Мартиросяну, наклоняется и хватает за горло. Сдавливает, испепеляет, выдохом развеивая его по залу. Труппа замирает резко и вскакивает, будто очнувшись от транса. Их крики смешиваются с громким шепотом здания, дыханием Антона, торжествующим шипением Арсения и стенаниями Екатерины. Арсений скользит среди мечущейся труппы и визжащих преподавателей, сжигая дотла тех, кто голосовал за Мартиросяна. Антон задыхается в экстазе, прикрыв глаза. — Смерть, — кричит он, выпуская свою тьму, и улыбается. — Я отец вздохов. И ропот разбивается о стены, заглушает вопли людей вокруг. Арсений растекается тенями, оплетает себя кровавыми нитями и останавливается в центре рядом с тремя полумертвыми серыми телами, приглашая Антона подойти. Антон спускается к нему, принимая руку. И смотрит в лицо Эда. — Чего ты просишь? — Смерти. Эд валится на пол, разлетаясь пеплом. — Ты наверное Саша? — Антон гладит его по щеке. — Я так устал. — Чего ты просишь? — Смерти. Я хочу смерти. Арсений иссушает его касанием руки. Труппа мечется вокруг них, оступается, поскальзывается на крови, дышит в унисон, перешептывается, завывает. — Милый мой, — обращается Антон к Егору, — чего просишь ты? — Смерти. И Антон обнимает его, оседает на пол вместе с ним, сжимая крепко. Арсений опускается рядом, превращая в пепел и Егора. — Я пришел к тебе, моя тьма, — шепчет он. — Я тебя ждал. Всегда ждал только тебя.

***

Екатерину выносят из школы на руках и оставляют на пороге. «Выкидывают, как мусор», — думает она и смотрит в темное беззвездное небо, на серое, нависшее громадой бетона здание, шепчущее, хрипящее, стонущее, кричащее тысячами голосов. Снежинки тают на лице, стекают слезами по щекам и тонут в воротнике накинутого на плечи пальто. Екатерина поднимается на ноги и, покачиваясь, бредет домой, оставляя на снегу одинокие следы.

***

Эпилог. Нарезанная груша. Труппа мучается безумными снами в своих постелях, продолжая выстанывать слова на мертвом языке. Они просыпаются ранним утром, потерянно шарахаются по коридорам, с трудом приходя в себя и, собравшись, спускаются в зал. — Ну и ночка, — шипит Руслан, массируя пальцами виски. — Парни, кажется, я перебрал. — А помните вчерашние пьяные завывания Шестеперова и Шульца? — со смехом спрашивает Андрей. — Да, прелесть. Антон оборачивается на веселые голоса, машет приветственно рукой и тянется к стопам руками, ложась носом в колени. Нойманн забегает в зал. — Guten Morgen. Доброе утро, мальчики. Попрошу минуту внимания, — он останавливается в центре. — У меня очень печальная новость. Пожалуйста, крепитесь. Мистер Воля покинул труппу.

***

Екатерина лежит в своей постели, мягко разглаживая документы мужа на коленях. Водит пальцами по его имени, черными чернилами вдавленному в бумагу. Скрип старого пола в коридоре ее отвлекает. На порог комнаты падают тени, и двое мужчин заходят, осторожно переступая разбросанные книги. Один из них садится в ноги, другой замирает у изголовья. Екатерина поднимает на него глаза и узнает мгновенно, испуганно выдыхая, но садится на кровати, жестко глядя ему в глаза. — Мне жаль, — говорит Антон грустно, — что они так с вами поступили. Я был не в силах это предотвратить. Он замолкает, дышит громко, и Екатерина перестает слышать свое дыхание. — Думаю, вы заслужили, узнать правду, — другой мужчина мягко касается ее руки. — Ваш муж вел разведывательную работу на территории Италии. После ареста итальянской контрразведкой он возглавил подпольную антифашистскую организацию в концлагере. В тысяча девятьсот сорок третьем был передан немцам и содержался в лагерях Маутхаузен, Мельком и Эбензее. Он дожил до конца войны, Екатерина. Шестого мая тысяча девятьсот сорок пятого его освободили американские войска. Но вскоре он умер от туберкулеза. Последние его мысли были о дне рождения, когда вы сделали ему сюрприз, и повели слушать Шопена и Брамса. Екатерина пытается сдержать слезы, но они душат ее до хрипов, до истерических рыданий. — Тогда вы впервые коснулись его руки. Ему было больно, когда он умирал, но не было страшно. Все его мысли были только о вас. — Господи, — шепчет она и выдыхает, пытаясь успокоиться. Антон качает головой, на секунду прикрывая глаза, и садится в изголовье, касаясь рукой ее лица, гладит осторожно. — И ваш муж, и Александр Гудков, и Егор Булаткин, и Антон Шастун — все те, чью смерть вы пережили, исчезнут из ваших воспоминаний, растворятся в лучах рассвета. Навеки. Мы питаемся чувством скорби, доктор. И болью. Но только не вашими. Антон отстраняется, отдергивая руку, и Екатерина падает с кровати, разбивая колени и локти в кровь. Не понимает, когда успела заснуть, и почему плакала. На душе пугающе легко, будто спал невыносимый груз, будто что-то из нее вытянули прямо сейчас. Что-то важное, но Екатерина не может вспомнить. И ей хорошо.

***

— Человеческая память о бессмертной любви, — говорит он, очерчивая пальцами вырезанное на стене сердце, — забытой теперь. Но тебя я буду помнить. Тебя я буду помнить. — Зачем? Я ведь здесь.