Память

- Что ты делаешь?.. Словения, сидевший под единственным деревом на поле, резко обернулся на голос, пытаясь понять, кто это потревожил его. В следующую секунду из его приоткрытого рта вырвался тяжелый полурык-полувздох. Он окинул Италию своим излюбленным серьезным взглядом, неиллюзорно намекая, что он немного занят, а потому Венециано лучше было бы уйти. Однако незваный гость не замечал недовольства словенца – широко улыбаясь, он смотрел на мужчину глазами, полными детского восторга и любопытства. Итальянца просто пожирал интерес; его вообще интересовало все неизвестное – во многих случаях это было, конечно, хорошо, но не сейчас – Словению раздражало, когда кто-то стоял у него над душой, да и вообще, если кто-либо приставал. Однако они были соседями, а потому ему приходилось время от времени терпеть назойливого мальчишку. Впрочем, приходил этот сосед не очень часто – только когда становилось уж совсем скучно. Чаще всего это случалось, когда Германия, южный Италия, да и остальные из ближайшего окружения были слишком заняты, или просто пропадали где-то по своим делам, гоня Варгаса прочь. Все одновременно. Вот и сейчас был один из тех случаев, однако нетерпеливому словенцу уже успел надоесть любопытный сосед. Впрочем, не теряя над собой контроль, он ответил вполне спокойным голосом, медленно закипая в душе: - Не видишь? Вырезаю из дерева фигурку. Он вскинул руку вверх, показывая нож, сверкнувший в лучах утреннего солнца. Легкий намек, возможно, понятный для других югославских стран, – Словения часто бывал в ненастроении – но непонятный для наивного итальянца. Тот даже и не мог подумать о том, чтобы оставить любившего одиночество мужчину одного. - Веее… - после этого краткого ответа временно удовлетворенный Венециано замолчал, обдумывая полученную информацию, теперь глазами сверля работу в руках мужчины. Славянин еще несколько секунд смотрел на собеседника, а потом, недовольно хмыкнув, повернулся обратно, сгорбился и вновь продолжил свое занятие. Горячий полуденный воздух прорезал ещё один крик. Венециано мгновенно повернулся на оклик, и в ту же секунду всю его хрупкую серьёзность как ветром сдуло. Лицо итальянца приняло своё обычное выражение, а затем он, не мешкая ни секунды, рванул навстречу фигуре, позвавшей его, радостно вопя при этом. Словения теперь даже не дернулся. Из его горла лишь вновь вырвался слабый рык, а затем он продолжил водить острием по куску дерева. Ну, хоть они и орут, но зато простодушный итальянец больше не будет стоять над душой… Его столь желанное одиночество не продлилось долго. - А что это вы вырезаете? Снова итальянский акцент. Словения уже хотел было «вежливо» попросить нежеланного гостя уйти, но только мужчина открыл рот чтобы сказать все, что он думает, как вдруг запоздало его осенило - это был не Венециано. Повернув голову, он увидел перед собой девушку. Она стояла, слегка склонившись вперед, и ему даже не сразу удалось разглядеть её лицо - из-за того, что из-за её спины било яркое солнце, от чьих лучей он пытался спрятаться в тени единственного дерева. Но смятение прошло быстро. - Орёл. А после он добавил, увидев безмолвное продолжение вопроса в её глазах: - Герб и обожествленная птица Третьего рейха. Действительно. Крылья у могучего животного были не сложены, а раскинуты; вздернутая голова с деревяшки смотрела вбок. Словения хорошо помнил этот символ тоталитаризма; помнил его прекрасно, и хотя прошло уже много лет, он сохранялся в его памяти, словно бы он и сейчас видел перед собой скульптуры, штандарты и гербы. Почти погрузившегося в себя и в свои воспоминания мужчину отвлёк тихий голос девушки. - Германия-сан… - она произнесла это вслух, но быстро умолкла и отвела взгляд тёмных глаз в сторону. Словения сощурился, внимательно наблюдая за её реакцией. Конечно, у Италии и Германии огромное общее прошлое, настоящее, да и будущее связывающее, однако реакция её и её брата существенно различалась. А это, конечно же, была сестра Венециано – Словения знал её, но видел редко, так что её облик почти не оставался в его памяти – она была скрытнее, да и Людвиг чаще всего действовал в открытую с Венециано, оставляя девушку в тылу – может в военных целях, если так можно сказать об итальянцах, а может в своих личных интересах. Каких, Словения конечно же не знал. Рейх всегда был строил свои планы, чаще всего никого не посвящая в них. Разве что Венециано… Но итальянец уже, казалось, забыл о тех мрачных временах, и как словенец временами не пытался выведать у него какую-нибудь информацию о Третьей Империи, он не отвечал ничего внятного; сестра же хорошо помнила, даже пытаясь спрятать в глубинах памяти, и стоило напомнить ей об этом, как на неё наваливалась тоска. Однако Словения не чувствовал вины за то, что пробудил в девушке болезненные кадры – он свято верил в то, что об этом нельзя забывать. Впрочем, углубляться и продолжать он не стал, все-таки пожалев её, лишь спросив на всякий случай: - Вы ведь сестра Венециано? Я давно вас не видел. – обращаться к ней на «ты» он почему-то сразу не решился. Она резко посмотрела на него, а затем продолжила, как ни в чем не бывало, постаравшись сгладить эти несколько неловких минут. - Да. Люциана. Люциана Варгас, Северная Италия. Она протянула вперед руку, не отрываясь глядя на мужчину. Словения недоумевающее посмотрел на этот жест, а потом, хмыкнув, с долей скептицизма в голосе произнёс: - Так здороваются мужчины. Однако девушка не сдвинулась с места, продолжив неотрывно глядеть ему в глаза. Словения подождал ещё несколько секунд. Ничего. Ещё недовольный хмык с его стороны, но потом… - Томаш Фрас, Словения. – его рука сомкнулась на ладони итальянки. – На случай, если вы не помните меня. Они разговаривали, опустившись на землю и прислонившись спиной к стволу единственного древа. Словения даже не сразу заметил пропажу Венециано, увлекшись беседой с девушкой. Впрочем, для него это была не существенная потеря, да и его гостья была собеседником поинтереснее своего брата. И вела себя гораздо тише. Итальянцы известны своей особой манерой говорения – и так насыщенные эмоциями фразы они поддерживают ещё и активной жестикуляцией, превращая обычную речь в небольшие спектакли; будто актёры, они повествуют о, казалось бы, самых простых вещах. И сейчас было так же – в основном говорила Люциана. Она рассказывала ему обо всём – о истории, о войнах, о других странах, о себе, в общем-то обо всём, что приходило в голову. Словения смотрел то на небо, то на саму девушку, лишь иногда вставляя слова в диалог. Ему больше нравилось слушать, и сейчас он мог слушать взахлёб – речь итальянки, несмотря на быстроту, была грамотной и приятной на восприятие. - Что ты помнишь о Рейхе? Этот внезапный вопрос оборвал Италию на полуслове, заставив её замереть от неожиданности.. Словения испытующе смотрел на девушку, ожидая ответа. Она заметалась. Не внешне, нет, внешне она осталась недвижимой, но глаза её забегали в разные стороны, будто в поиске поддержки со стороны. Фрас ухмыльнулся про себя: ему были одновременно интересны и ответ и реакция итальянки. Поняв, что подмоги искать негде, и от ответа всё равно не уйти, Италия, еле слышно выдохнув, всё-таки начала: - Что вас… - Можно на «ты». - А, да… конечно… что ты хочешь узнать? Словения на секунду умолк. Теперь уже девушка неотрывно смотрела на его нахмуренное сосредоточенное лицо, однако все так же чуть испугано. - Всё, что можешь мне рассказать, – он вновь ухмыльнулся. – Я готов слушать хоть вечно. Итальянка слабо кивнула, а потом, хоть и с большой неохотой, но все-таки начала рассказывать. Тёплый вечерний ветер подхватывал её слова. …Когда они прощались, Словения протянул руку итальянке. Та с приятным удивлением глянула на него. На его небритое лицо. На его бесстрастную улыбку на тонких губах. Которые произнесли: - Приятно было пообщаться и послушать тебя, Варгас. - Взаимно, Фрас. Сжав руки, они несколько секунд глядели друг на друга. После он выпустил её ладонь, и она, развернувшись, зашагала прочь. Словения бросил взгляд на наручные часы. Была почти полночь. Они виделись почти каждый день. Словения никогда не ходил к Италии; Люциана каждый раз приходила к нему, почти всегда в одно и то же время – в полдень. Она всегда находила его под деревом, либо читающим, либо пишущим, либо просто смотрящим куда-то вдаль. На север. Она знала, куда направлен этот вечно мрачный взгляд. Солнце освещало время их встреч; иногда их заставала даже луна – Варгас, бывало, сидела у него до ночи. Бывало, что они гуляли, но не уходили далеко – дерево в поле было их точкой отсчета, и они старались не блуждать вдалеке. Италия говорила, а Словения слушал. Почти всегда было так. Она рассказывала ему многое, но когда речь случайно заходила о Третьем рейхе или вообще о военном времени – Словения мгновенно оживлялся; в глазах его появлялся блеск, а на коже иногда даже выступали капельки пота, что он, конечно, ссылал на жару. Но истинной причине было не скрыться от зорких глаз Италии, которая теперь всегда знала, чем можно оживить своего пассивного собеседника. Сначала ей было не очень приятно тревожить воспоминания, многие из которых были болезненными, но со временем она привыкла. И даже научилась любить свои собственные рассказы. Одновременно страшась и мрачнея при их упоминании. Как-то он спросил: - Ты боишься своих слов. Связывало ли вас что-то, кроме союзничества? Она не решилась ответить. На её молчание он ответил ещё одной резкой фразой: - Знаешь, иногда мне кажется, что ничего не изменилось. Италия повернула голову, удивлённо смотря на Словению. Тот, вскинув подбородок, смотрел на небо. Несколько минут он не отвечал. Когда девушка уже отчаялась ждать, он произнёс: - Ты всё такая же забитая. Боишься говорить о нём правду. Будто думаешь, что понесёшь наказание за свои слова. Как в те времена. Слабая улыбка не покидала лица словенца. Но по телу итальянки прошла дрожь, и она отпрянула от него; до этого они сидели бок о бок. После этого они уже не говорили. Однако после их расставания в ту ночь девушка не могла заснуть, потому что её терзала рана, что была нанесена правдивыми словами Фраса. Шли дни. Недели. Италия продолжала приходить к нему. Но однажды, придя к древу, она не обнаружила там мужчину, кто дожидался её каждый день. Она стояла около часа, и надежда, что он придет, даже не собиралась покидать её. Однако всё было впустую. …Словения вернулся лишь под ночь. Остановившись у дерева, он окинул его пустым взглядом. Мужчина знал, что она приходила, но у него не было выбора. Дела стран есть дела стран. Тут уже ничего не поделаешь. Что-то обдумав, он вдруг резкими шагами направился к итальянской границе. Однако на полпути что-то заставило его остановиться. Кажется, раздался орлиный клёкот. Или просто показалось?.. Однако как бы то ни было, постояв несколько минут на месте, мужчина направился к своему дому. - Ты не пришёл. Когда страдающий от бессонницы и не спавший почти всю ночь Фрас вышел на улицу, полуголый, зажмурившийся от боли, причиняемой солнечным светом, было уже больше полудня. Она ждала его прямо у двери, прислонившись к каменной стене в нескольких шагах от входа. Руки ее были скрещены под ритмично вздымающейся в такт вдохам грудью. Словенец прошёл мимо неё вперед, будто не заметив. Остановившись, он проговорил, и голос его напоминал каплю воды на ледяной глыбе: - У меня тоже есть дела. Италия отпрянула от камней и подошла к нему сзади. Он слышал ее тяжелое и нервное дыхание, сам почти не дыша. - Если я надоедаю, я могу уйти и больше не приходить. - в голосе ее слышалась тихая тоска; уголки губ чуть подрагивали. Спина его оставалась недвижимой. Он даже не повернул головы. Варгас лишь могла слышать его слова, произнесенные на рычащий манер - как обычно. - С чего ты взяла, что надоедаешь мне? Пауза. Слышен шелест листьев огромного дерева. Словения повел плечами, наслаждаясь прохладой. Он ждал ответа, и заодно пытался избавиться от того, что сжирало его изнутри. Наконец ответ. - Много причин полагать так. Он вновь замер, ожидая продолжения. - Ты никогда не говоришь. Тебя интересует только когда я повествую о... - она запнулась и сглотнула, как это часто бывало при его упоминании. - О Рейхе. И ещё… Я постоянно прихожу к тебе, а ты ни разу не навестил мою обитель. А ведь я ждала. Ждала, что в одно утро выйду на улицу и увижу тебя… Она повернула голову, смотря в сторону яркого-яркого солнца. Глаза ее были сощурены. «Я неинтересна и не нужна тебе. Ты как он. Он поступал со мной точно так же. Только он просто однажды ворвался в меня, а ты будто чего-то ожидаешь» - Фрас читал её мысли как по бумаге. Мужчина не отвечал, наверное, с минуту. Обдумывал то ли ее слова, то ли свой ответ. Когда он, наконец, произнес, глас его был без доли каких-либо эмоций. Хотя и могло показаться, что в нотках послышалось что-то вроде разочарования и сожаления: - Я думал, тебя все устраивало. Италия резко посмотрела на его часто находящуюся под палящими лучами, но в то же время очень бледную, будто обескровленную и слегка сгорбленную спину, так контрастирующую с ее смугловатой кожей. Словенец же продолжал: - Я думал, тебе нравилось говорить. Ты говоришь хорошо, и я любил слушать тебя, твой голос, такой красивый плавный голос, не похожий на голос твоего брата; я не приходил, потому что не приглашала, а я не хотел быть незваным гостем. Не хотел придти не вовремя и быть прогнанным. Меня прогоняли, и мне не хотелось бы еще доставлять неудобства. Люциана слушала это все, не отводя взгляда, но на самом деле все переменилось. Она вспомнила. Тысячи мыслей, далеких, серых, но в то же время блестящих захлестнули её сознание. Она произнесла, но не ему, а будто сама себе, выражая мысли вслух, пытаясь осознать: - Он прогонял тебя... Гнал от меня и брата тот, о ком ты так часто спрашивал... вот почему тебя не было. Ступор. Вот оно что... Вот почему. Все ей было понятно. - Изгнанник. Ветер подул, лист кружится и иссыхает, солнце испаряет всю его влагу. - Гонимый пленник. Туч нет, под ногами пустыня, готовая вот-вот расколоться от гнева, что закипает в раненой мужской душе. - Презренный ирод… Лист взмыл вверх, уносимый потоком, и в то же время мужчина, с рыком выдохнув, повернулся к ней лицом. Несколько шагов, несколько шумов и вдруг все умолкло. Настала резкая тишина. Ее нарушило лишь одно - испуганный, но тихий вскрик и так уже разбитой и растерянной Италии. Алые капли крови стекали по левой верхней половине торса Словении. Но не это так напугало девушку - крови она повидала немало. Из нескольких раскрытых кровоточащих ран на месте сердца составлялся единый рисунок. - Узнаешь этот символ? Италия не смогла выдавить из себя ни слова. Она молчала, но вскоре сквозь её дыхание послышались всхлипы. Память, чёртова тюремщица её усталой души. Тело того, кто стоял перед ней, было исковеркано двумя правильно загнутыми полосами. Она отдала бы всё на свете, чтобы больше никогда не увидеть проклятое солнце Третьего Рейха. Скрип кровати и тихий женский стон были единственными звуками этой холодной ночи, потому что даже объятия мужчины не грели такую привыкшую к теплу кожу итальянки. Она чувствовала как его ладонь касается её алых, будто залитых кровью губ, чувствовала как его рот, похожий на рот задыхающейся рыбы, покрывает её холодеющую кожу поцелуями, а взгляд так и пробирает насквозь, охватывая не только тело, но и душу. Он спрашивал её о том, хорошо ли ей, но это был чисто формальный вопрос – она знала, что сейчас она всё равно отдаётся не Фрасу, а Рейху, потому что его дух жил в теле этого словенца, что стал ей так близок за последнее количество дней. Это не могло быть хорошим, это было неправильно, но это ещё и окончательно запутало её. После того как в полдень её взору открылось солнце на его груди, произошло много событий, но всё она помнила смутно – будто вновь те годы, будто вновь плен и скорбь, но в то же время это было воспарением над прошлым. Из её обычно карих, но в тьме ночи чёрных глаз лились слёзы. Иногда язык мужчины осторожно слизывал их с её щёк, оставляя на месте трагедии печатку-поцелуй. Это было не просто повторение прошлого. Это была победа над страхом. Над ужасом пыток и сексуального рабства. Но самым страшным было именно рабство духа – Италия безумно любила это чудовище, что в других странах покрывали проклятиями. Фрас лежал на спине Люцианы, пока в голове у неё билось стекло. Но через некоторое время его рука перевернула почти безжизненное тело девушки, так, чтобы видеть её глаза. Так, чтобы столкнуть её с её страхом лицом к лицу. Италия смотрела на Словению, пытаясь что-то сказать, но слов не было. Она видела Рейха, и только его – ужас вновь пожирал её душу, она была там же, как тогда. И только в последний момент, перед решающим рывком, улыбка, что искажала черты мужчины – освещение добавляло в его мимику черту садизма и мертвенной бледности – вдруг стало тёплой, как тот день, когда Италия и Словения впервые встретились, как то дерево и то солнце, под которым они сидели. Фигурка орла упала со стола, с хрустом погибнув в бездне. Не Рейх теперь, нет, только Фрас навис над Италией, не с холодом и безразличием, а с жаром и восторгом произнеся: - Страха больше не будет. Тихий вскрик, а после алые губы скрылись под чёрным провалом его поцелуя. Это ночь была тихим кошмаром новой жизни.