***
Долгое время я была в плену у замутнённого самобичеванием и жалостью к изуродованному телу сознания, а сейчас словно прозрела, осознав, что последний поступок был не иначе как проступком… Точно неупокоенный призрак я блуждала по миру. Вроде бы чувствовала и смиренно плыла по течению, пока всегда, везде и во всём ощущался подвох. С самого детства. Такое случается — человек чувствует себя не на своём месте и мается до самого исхода. Именно это происходило и со мной. Мне повезло очутиться здесь, ведь с момента прибытия я впервые оказалась буквально одержима жизнью. Поглощала её, вбирала в себя вместе со здешним воздухом — чистейшим до ломоты в костях и рези в переносице. От этой чистоты и силы собственных чувств первое время даже голова кружилась, а в ушах стоял звон. Не хотелось ни пить, ни есть, ни спать. Лишь шагать вперёд и дышать, дышать, дышать. Созерцать и осязать. Познавать. Я ощущала себя перворождённой, Евой, в этом призрачном неустойчивом мирке — то ли игре моего воображения, то ли в реально существующем месте. Порой вспоминала, как брала за руку парнишку, имени которого теперь и не знала, как и своего. Как мы поднимались на крышу убогой серой многоэтажки с этим изморенным опухолевой гнилью подобием человека, не расцепляя пальцев — молчаливые, точно ходячие мертвецы. Как встречали рассвет над ненавистным мегаполисом, застыв истуканами на вершине, на краю. Как взглянув друг другу в глаза, не сговариваясь, синхронно сделали шаг вперёд… У того юноши не было выбора, ведь подобная смерть являлась спасением для мучившегося и обречённого человека. Зато у меня — был. Это я тоже пока ещё помнила. Видимо, кто-то тамнаверху возмутился столь грубым возвращением бесценного подарка под названием жизнь, и отправил в это чуждое место. Совершенно непредсказуемое и однообразное — от того потихоньку начинающее пугать. Я бродила средь пожухлой, хоть и рьяно борющейся за остатки своей зелёности травы целую вечность. Но однажды пришло спасение — взгляд сфокусировался на размытых дымкой силуэтах крон вдали… В этом странном месте — скорее, приюте мрачных деревьев, чем в лесу, — не было ни рулад дивных птиц, ни шороха от возни зверьков, ни шелеста ветра в листве. Заросли издавали лишь отдалённо-тихие звуки, ассоциирующиеся с заунывными потусторонними мессами. Пока пробиралась сквозь дремучие дебри к неизведанной тьме, в сознании пульсировала единственная мысль: выжить-выжить-выжить… В странном лесу странному новорожденному выжить вероятней всего, ведь здесь, на худой конец, никогда не бывает пробирающего до костей степного ветра и унылой пустынной тоски. Минуя вредные ветви, норовящие кольнуть, царапнуть да всячески покалечить, я медленно продвигалась сквозь густой подлесок. Мышцы от метаний давно горели, голова раскалывалась. Хотелось лечь в прелую листву, уснуть и не просыпаться. Хотя бы тысячу лет. Но я шла. Шла так долго, что и не заметила, как плавно вышла из осени в зиму. Позади остался запах тленности и переувлажнённой древесины, режущий ноздри до пощипывания. Вызывающий обильное слюноотделение. Ноги мои ступали по тонкому похрустывающему насту, а белоснежность кругом ослепляла, холодила ступни и выедала остатки здравомыслия. Я так увлеклась ненавистью к этому самому яркому в моей жизни снегу, что достаточно болезненно впечаталась в обветшалый деревянный домишко. Угрюмая постройка не внушала доверия. Уже ничему не удивляющееся сознание вновь дало сбой, вынуждая застыть в ужасе. Я не смела шелохнуться, не зная, чего боюсь больше — того, что домик лишь видение, которое вот-вот рассеется, или же того, что из него сейчас выскочит какой-нибудь злодей и причинит мне вред. Незаметно из глубин памяти на поверхность вырвались крупицы прошлого, вплетаясь в это странное настоящее… В той, безвозвратно утерянной жизни я излечивала людские недуги. Одни плевались мне вслед, брезгливо нарекая ведьмой. Другие выбирали путь проще — не верить в то, что нельзя увидеть, потрогать, препарировать, выбросить за ненадобностью. И лишь немногие признавали этот дар — пускай мне и думалось, что зачатки чего-то подобного есть в каждом. Стоит лишь дать себе возможность не только смотреть на формы и оттенки, но видеть суть. Не только слушать шелест да плеск, но слышать в них ответы. Не просто верить, а знать наверняка. Единственный человек, которому не удалось помочь — я сама. Моя плоть, станцевав смертельный танец с огнём и железом в автокатастрофе, выбралась из него живой, но довольно потрёпанной. Гниющие ожоги, изувечившие спину и руки, каждый миг изнурительного выкарабкивания напоминали о себе мерзкой, гадкой болью. Я жалела себя. Я очень жалела себя, но старалась почаще смотреться в зеркало. На причудливо-гротескные узоры шрамов, на ставшую бременем оболочку. Глядела, ведая, что можно с этим сделать и… бездействовала. Будто язвительный бог мазохизма, нашедший сладкую жертву, ехидно нашёптывал прямо внутрь моей черепной коробки: «Смирись. Мы подружимся». И я смирилась. И стала настолько же пустой, как и все «препарирующие» то, что нужно просто чувствовать. Внимание целиком переключилось на жалость к себе. И утрата связи с мирозданием оказалась слишком ощутимой. Страшно ли, когда внезапно и насильно отдирают от чего-то особенного, светлого и необходимого прямо с мясом? Ответ очевиден. Из воспоминаний вывел блёклый всполох в закопчённом окошке. Ещё миг — и за стеклом показалось слабо освещённое лицо. Безмолвный дух несколько секунд сверлил меня взглядом, а затем поманил рукой. Не знаю, почему, но я решилась войти.***
Дух оказался всего-навсего женщиной, сразу укутавшей меня в тёплую колючую ткань, усадившей у очага и напоившей ядрёным настоем целебных трав, из аромата которого нос напрочь отказывался вычленить хоть один знакомый запах — настолько гармонично в нём всё смешалось. Мы долго сидели в уютной, совершенно не отягощающей тишине, пока спасительница не нарушила молчание, поинтересовавшись, не нимфа ли приблудилась к её избушке — то ли в шутку, то ли… Кто знает, существует ли здесь вообще чувство юмора, как явление. — Кто ты? — хрипло вырвалось в ответ. Вопросом на вопрос, конечно, отвечают лишь круглые невежи, но лесная обитательница лишь по-доброму усмехнулась, просто и бесхитростно утолив моё любопытство: — Этиль.***
Весь вечер я засыпа́ла Этиль вопросами, напоминая себе пятилетнюю «почемучку». А та щедро делилась своими знаниями об этом мире. Об удивительных и даже сказочных существах, населяющих его. О войнах и о злодеях. О королях и героях. А ещё женщина рассказала о себе. Этиль была отшельницей, уже давно потерявшей счёт одиноким зимам, что провела в этой жуткой хибаре. Однако, родилась она в ином месте — удивительной долине у зачарованного Звёздного озера, даже днём отражавшего мириады далёких ночных светил. В незапамятные времена в долине той поселилось несколько общин, искавших независимости от алчных правителей. Родители же Этиль оказались потомками семьи, входивших в одну из тех общин. Впрочем, отец не был ей родным по крови, что стало очевидно лишь с течением времени. Ведь вечная молодость — удел эльдар. Люди везде остаются людьми — существами с подозрительным и жестоким началом, особенно ярко проявляющимся в толпе. Оттого, что Этиль продолжала выглядеть молодо, пока все её ровесники неизбежно старели, в умах окружающих зарождалось раздражение. За раздражением — страх. А за страхом явилась лютая злоба. «Бесстыжую ведьму», едва схоронившую последнего близкого человека — такого дорогого сердцу старика, который ни разу даже и не заикнулся в её присутствии, что дочь она ему не родная, — совершенно прозаично погнали из собственного дома вилами да лопатами. Не успев собрать в дорогу ни пищи, ни тёплых вещей, Этиль долго скиталась по миру, совершенно к нему не приспособленная. Подворовывая хлеб и затаив обиду на весь людской род. Когда плоть стала чахнуть, надежда — угасать, а разум — сдаваться, её спасли жители некоего Имладриса. Личный лекарь самого́ владыки эльфийского города сумел излечить её измученное бродяжничеством тело, но с покалеченной душой он ничего, увы, поделать не мог. Окрепнув и по горло насытившись существованием среди чужаков, Этиль просто ускользнула, оставив сухое благодарственное письмо… Наверное, с её стороны это было не слишком учтиво. Я удивлялась, как эта меланхоличная женщина по собственной воле умудрилась обосноваться в таком злачном месте, но та объяснила: стоит искренне полюбить этот лес, и более верного соратника ты никогда не отыщешь. Впрочем, верилось в это с трудом. Травяной чай Этиль опьянял, принося покой и равнодушие. Поддавшись волшебству вечера откровений, я поведала и свою историю. По крайней мере то, что помнила. Хозяйка дома не осуждала. Она слишком хорошо понимала, что значит ощущать себя лишним. — Ты и я — словно капли воды одного озера. Оставайся, — так просто предложила новая знакомая. И, отбросив все сомнения, я осталась. Да и был ли у меня выбор?***
В ту ночь снился странный, но покойный сон. Я ступала босыми ногами по сухой траве. Верховодили туман, тишина да сгущающаяся синева сумерек. А ещё пар, выходящий изо рта при каждом выдохе. Сама суть сухости соломенного цвета призрачно проходила сквозь бледные ступни. Мои собственные ступни. Я — иней, что покрыл каждую травинку, гладкие валуны и трухлявые пни. Всё беспрекословно примерило предложенный мною наряд. Даже мрачные древа облачились в сонную ледяную пелену… Проснулась я с необъятной лёгкостью в теле и в мыслях. Голова была абсолютно пустой, но это не тяготило — напротив. Оно норовило вырваться наружу и окутать безмолвным покоем всё вокруг. Вышла из своего вынужденного убежища лишь на третий день. Сухость вьюги резко ударила в лицо. Удивительно… Откуда вьюга в лесу? Похоже, погорячилась с «никогда». Я буквально чувствовала, как щёки краснеют и будто испещряются сотней микроскопических царапинок, но болезненных ощущений при этом не испытывала. Лишь бодрость. После того сновидения лес казался величественным и словно бы призывал одуматься и вдоволь полюбоваться им, а не страшиться, прячась в лачуге. Безмолвный поток древа, — так называла его Этиль. Что же, настолько поэтическому званию он соответствовал целиком и полностью. Дальний отзвук журчания ручья так и манил к себе, вынудив отправиться на его поиски — и не зря. Слишком уж прекрасной оказалась картина, представшая пред моими глазами: камыш так нежно-жадно припал сухими кончиками листьев к преграде в виде хрупкого льда на поверхности девы-водицы, пытаясь добраться до живительной влаги, что в голове сами собой складывались прекрасные строки. Камышу я всё же помогла, проломив под листиками ледок. Сама тоже зачерпнула ладонями напиток — такой студёный, что тотчас онемела кожа, — и с удовольствием испила его. Все внутренности обволокло непонятно откуда взявшейся теплотой, как от крепкого пойла. Но долго наслаждаться этим ощущением не пришлось. Стайка мурашек пробежала по затылку, намекая на угрозу, притаившуюся за спиной… Я опасливо обернулась, и взгляд тотчас зацепился за наконечник стрелы, направленной прямо мне в лоб. Находясь в какой-то прострации, я позволила вниманию переключиться на лицо человека, державшего моё межбровье на мушке. Буквально на миг заглянула в странные глаза цвета тленных листьев и… пропала. Взор незнакомца словно провалился внутрь меня, затягивая в ответ; просочился сквозь зрачки в саму суть моей личности, бесстыдно разглядывая все тайны. И длилось это секунду и вечность. Но стоило моргнуть — и связь распалась. — Man eg a man car ned nin gladh? Кажется, незнакомец что-то спросил. Во всяком случае, интонация показалась вопросительной, однако, странное наречие вызвало лишь непонимание, сопровождаемое невольной нахмуренностью. — Человек? — удивился он в ответ на мою гримасу, умудряясь сохранить невозмутимость. — Кто ты и что делаешь в моём лесу? Флегматично-надменный взгляд пытался выискать в моём лице подвох, пока я молчала. Молчала, будто никогда не умела говорить, отчаянно силясь вспомнить, как это делается, пока сонмы морозных ду́хов продували и без того озябшее тело со всех сторон. Незнакомец всё ждал, не опуская оружия. Позже я и не смогла бы ответить, что на меня нашло, но… Подскочив, как глупая и отнюдь не грациозная лань, я просто побежала от опасности, думая лишь о том, когда же появится дырка в спине. Но выстрела не последовало.***
Тропинка к дому Этиль упрямо петляла, а затем и вовсе разветвилась, путая следы. Не оставалось ничего, кроме как довериться лесу и просто идти вперёд в надежде, что ноги сами приведут к нужному месту. Внезапно тропа оборвалась, и это оказалось неожиданностью. Пред взором предстала огромная заснеженная елань, абсолютно не вписывающаяся в окружающую среду. Но, порядком устав от изобилия давящих на психику едва ли не чёрных стволов деревьев, я с удовольствием вошла в гостеприимную пустоту, вздыхая с облегчением. Однако, несмотря на удовлетворение от находки, чётко для себя решила, что в этом месте не стоит позволять себе витать в облаках и отвлекаться даже на минуту. И всё же знакомый голос позади услышала слишком поздно. Нечто похожее на «Стой, глупая!» смешалось с треском хрупкого льда под ногами. Милая полянка приманила-обманула меня, будто рыбку на блесну. Ещё и преподала урок, словно подтверждая правильность выводов о бдительности. Я успела схватить ртом драгоценный глоток обжигающего холодом воздуха и тотчас провалилась в ледяную пропасть. Тело подверглось изощрённой пытке — кожу словно проткнули миллионы игл изо льда. И это было похоже на смертельную акупунктуру. Сначала огонь, затем воздух, теперь вода. Осталось умереть от стихии земли. Забавно. Забавно, что подобные мысли нашли лазейку, чтобы просочиться моё в обезумевшее от ужаса сознание! Спустя целую вечность я ощутила болезненный рывок за волосы. Промелькнула безумная идея о новом рождении, и даже возмущение грубостью акушерки. Перед сладким забвением мысли утекли в никуда… С каждым глотком воздуха дыхание распускалось подобно дикому и дивному цветку — абсолюту жизни. Я ощущала себя хуже всех астматиков и больных раком лёгких вместе взятых, готовая с кашлем выплюнуть все внутренности и даже душу. Боль отрезвляла. Этиль еле-еле втащила меня, отяжелевшую от вымокшей одежды, в свою лачугу, поддерживая, и тогда беспамятный провал накрыл окончательно. А дальше были лишь обрывки реальности да заботливые руки, наполняющие жизнью грудную клетку — кажется, втирающие какую-то согревающую мазь. А ещё горьковато-обжигающий привкус на языке и раз за разом повторяющийся мотив душных сновидений: будто барахтаюсь среди кристально-чистой воды, всё больше и больше затягивающейся льдом над головой, и нет шанса вырваться на поверхность… Очнулась я в тепле и уюте, что дарил мягкий свет пламени в очаге. Этиль сидела в стареньком кресле прямо подле огня да штопала какие-то вещи, тихонько напевая под нос незнакомый мотив. Жаль было разрушать эту идиллию, но и молчать смысла не имелось. — Сколько я была без сознания? — скорее прохрипела, чем спросила. Спасительница мгновенно ко мне подскочила, небрежно отбросив штопку, и потрогала лоб тыльной стороной ладони. — Почти трое суток, — взволнованно затараторила Этиль. — Ты бредила и горела. Я уж думала… — оборвала она себя на полуслове, но недосказанное было вполне понятно. И оттого стало немного тревожно, а благодарность к этой странной женщине расцвела с новой силой. — Знаешь… Меня никто и никогда не спасал. Обычно такая роль предоставлялась мне. Как неловко, оказывается, чувствовать себя спасённой. — Ну… Как ты там говорила? «Всё когда-то бывает впервые»? — усмехнулась хозяйка дома, придерживая меня под голову и поднося к губам свой дурацкий горький настой. От неприятного вкуса я даже подавилась, но жаловаться и ныть не посмела, выпив всё до капли. А после экзекуции наконец-то решилась поблагодарить. — Спасибо, Этиль. Я обязана тебе жизнью. Снова. — Не говори так. Не тот случай, когда обязан-не обязан, — пробормотала та в ответ, рассеянно улыбнувшись. — Всё равно. Хотя я бы и без этого обменяла свою жизнь на твою, если бы так было нужно. Ведь так поступают друзья? Мы мало знакомы, но мне кажется, что ты мне друг, как и я тебе. — Ты права, — согласно кивнула Этиль, вынуждая выдохнуть с облегчением. — Друг.***
Нежность утренних лучей просачивалась сквозь ветхую ткань занавески; скользила по деревянному полу, вырисовывая весёлые ажуры. На столе красовались крынка с парным молоком — ещё тёплым и непонятно откуда взявшимся, — буханка ржаного хлеба с зажаристой корочкой да осенние яблоки — такие спелые, что, казалось, вот-вот лопнут. Однако, с любованием восхитительным натюрмортом нельзя было затягивать, ведь день предстоял насыщенный: во дворе дожидались своего часа будущие дрова — поленья пока, и вода, которую необходимо подогреть для стирки. На чердаке обнаружилось море воздушной переливчатой ткани вроде тюля — стоит попытаться превратить этот склеп в подобие уютного дома, пока его хозяйка не передумала. И сказочные гардины цвета лунного камня отлично с этим справятся, акварельно разбавив мрачность помещения. А ещё необходимо расспросить наконец Этиль о таинственном лучнике. Так что дел невпроворот. Копаться в себе некогда, и это — истинное блаженство.***
— Это gur taur — душа леса. Точнее, его хозяин, — вещала травница, пока мы вдвоём пытались расправится с непослушной тканью. — Он может быть кем и чем угодно здесь, на своей земле — хоть деревом, хоть зверем. Тебе повезло лицезреть его в обличье эльфа. Я тоже столкнулась с ним однажды. Правда, передо мной он предстал роем не слишком-то дружелюбных пчёл. Так быстро, как в тот раз, я ещё никогда не бегала, — рассмеялась Этиль. Он снился мне сегодня: отвернувшись, сидел на полу, что-то вкрадчиво напевал себе под нос и, судя по отвратительному лязгающему звуку, натачивал оружие — то ли меч, то ли нож, то ли наконечник для стрелы. Возможно, той самой, которой будет запугивать меня при следующей нашей встрече. А встреча несомненно последует, ведь вечно избегать хозяина леса в его же обители не выйдет. Слегка дёрнувшись, будто почувствовав чужое присутствие, дух резко обернулся и тотчас подорвался на ноги. Мелькнуло острое ухо, а затем казавшиеся чёрными в полумраке глаза. Эльда был словно покрыт тонким налётом изящного мрака. Весь его облик ассоциировался с его же подопечным: глаза — гниющие бурые листья на земле, ниспадающие до самого пола каштановые волосы — кора древних древ, утробный голос — туманный крик птиц где-то в кронах. Даже терпкий, не человеческий и не животный, запах его кожи навевал воспоминания о влажных корнях, жирноватом лесном дёрне и переспелых грибах. Шаман и бог осени, не иначе. Величественный и пугающе великолепный. Воспользовавшись моей задумчивостью, эльф успел незаметно приблизиться — и достаточно для того, чтобы уничтожить незваного гостя голыми руками. Когда я это обнаружила, то оказалась настолько ошарашена своей рассеянностью, что моментально вынырнула из видения, оказываясь на своём спальном месте. И сразу накрыла твёрдая уверенность: это был не сон! Каким-то неведомым образом я вторглась в логово лесного духа, нарушив все мыслимые и немыслимые границы. А такие вещи караются очень жестоко. От осознания этого накрыла паника… Этиль сновала из угла в угол, как заведённая. Я разбудила её среди ночи и, заикаясь, поведала о ненамеренном «приключении». — Ему и искать тебя не нужно. Не удивлюсь, если вскоре к нам наведается гость, — ещё больше усугубила тревогу подруга. — Что же делать, что же делать… И как бы ни было жаль покидать уютное место и отправляться навстречу неизвестности, иного выхода не оставалось. Смиренно я пообещала, что уйду прямо сейчас, но Этиль резко остановилась и посмотрела на меня, как на умалишённую. Стало вдвойне стыдно — теперь не только перед лесным хозяином, но ещё и перед ней. — Спятила?! Никуда я тебя не отпущу! И попробуй только втихую сбежать — вовек не прощу. Не съест же он нас, в конце концов, — не вполне уверенно закончила она. После ненадолго вышла наружу, вернувшись с бутылкой явно чего-то крепкого в руках. — Смотри, какое сокровище откопала, — улыбнулась она настолько широко, будто в бутылке не алкоголь плескался, а переливались самоцветы. В полнейшей тишине мы просидели до самого рассвета у очага, завороженно наблюдая за пламенем и попивая травяной бальзам. Утром никто не пришёл. И вечером тоже. Проходили дни, а Шаман не появлялся. Хотя, кто знает, может и наблюдал за нами, приняв облик зачастившей к избушке бурой лисицы. В любом случае, страх отступил и мы стали жить, как прежде. До одного памятного рассвета.***
В свои права вступила благодатная весна, напоив почву талыми снегами. Выбеленные последним уже инеем молодые дикие травы всюду пестрели смарагдами, малахитами да бирюзой, просачиваясь сквозь наполненный дурманным духом первоцветов воздух. Хибара Этиль преобразилась, как и она сама. Подруга словно помолодела — не телом, нет. Этим именем её нарёк владыка Имладриса, и вообще-то оно было связано с поздней весной. Той самой, когда природа буйствует, насекомые досаждают, а небеса проливаются тяжёлыми грозами, сменяемыми невыносимой жарой. Мне Этиль повстречалась поздней осенью, да и сама она тогда была мудрым, заботливым, но угрюмым ноябрём. Теперь же Этиль напоминала собою нежный март с тёмно-голубыми пролесками, пробивающимися из-под застарелого снега. Со звонкой капелью и с щебетанием переживших долгую зиму синиц. Жилось нам с нею дружно и уютно — работа не иссякала, но была не в тягость совершенно. А отдых проходил за тёплыми беседами с чаепитиями. Этиль сетовала, что «бутылочного сокровища» оказалось так мало, и собиралась в этом году заготовить побольше, к чему я, признаться, отнеслась весьма скептически. За провизией она ходила редко и исключительно одна, убеждая, что ничего интересного в людских поселениях меня не ждёт. И я ей верила, ведь люди останутся собой даже на другом конце Вселенной. В ближайшем посёлке местные с огромным энтузиазмом обменивались на травяные сборы, мази да настойки. В один из апрельских дней Этиль ушла, исчезнув на целых два дня. Не находя себе места от переживаний за единственного друга, я решилась на то, чего в её присутствии делать категорически не позволялось — побродить по ночному лесу. Лишь бы хоть чуть-чуть отвлечься от накатившей тревоги… Мглистость кругом завораживала. В звенящей тишине чудились вкрадчивые мотивы шаманского бубна. Рассеянный лунный свет одаривал серебристыми бликами вершины исполинских деревьев. Отовсюду доносились сгущённые запахи мыслей и снов. Я стояла у той самой подлой «поляны», оказавшейся небольшим прудом, ведь именно здесь вид на небосвод открывался наиболее пристойный. И созерцание мерцающей звёздной пыли, коей Творец щедро присыпал чёрное полотно, навевало мысли о Вечном. Шаман застал меня врасплох. Периферийное зрение уловило едва заметное движение где-то слева, а когда я испуганно развернулась, чтобы разобраться в происходящем, он уже невозмутимо стоял рядом и молча глядел на потихоньку начинающую светлеть высь. И хотелось сказать ему хоть что-то — поприветствовать, оправдаться, извиниться, — но язык попросту онемел. Видимо, потеряв терпение, спустя какое-то время эльф заговорил первым, но сказанное было совсем не тем, что я ожидала от него услышать: — Она до сих пор не дала тебе имени… Динвен подошло бы. Уголок его рта почти незаметно дёрнулся, словно бы Шаман едва сдерживал улыбку. Словно имелся в его словах некий подвох. — Ну скажи хоть слово, Динвен, — обратив ко мне взор, улыбнулся он настолько мягко, что ноги мои превратились в вату. — Так уж и быть, не стану я тебя сегодня есть. Неужели он… шутил? Чем я заслужила такую доброту? Не обернётся ли милый барашек волком? Ответов не имелось. Кажется, прошла целая вечность перед тем, как с голосовых связок спал паралич и я кое-как сумела попросить прощения за вторжение в его частную жизнь. Шаман смотрел прямо и добродушно, как любопытный ребёнок, как познавший жизнь старик. Безмолвно давая понять, что не злится на глупую смертную. Странный. Но он ведь дух, ему можно. Слов больше не было ни с его, ни с моей стороны. Зато был покой. Удивительно, но молчание не приносило неудобств. Оно потихоньку наполняло благостью, воодушевлением и какой-то неведомой волшебной теплотой. Рядом с хозяином леса ощущалось биение жизни. И сохранялось это чувство даже после расставания с ним, и после возвращения оказавшейся втянутой в свадебные гулянья местных Этиль, и много-много дольше. С тех пор я, несмотря на протесты подруги, ещё несколько раз встречала рассвет в компании бога осени на «нашем» месте. А с именем он действительно подшутил. Этиль подсказала, что же оно означает… Отныне я была Молчаливой Девой.***
Лето пришло незаметно, принеся с собою прозрачный воздух и мило-надоедливых насекомых. Шаман перестал приходить и, мало-помалу, дорога к пруду позабылась. Этиль безвозмездно делилась со мной опытом, обучая всему, что знала сама. За несколько месяцев под её крышей я научилась печь самый настоящий хлеб, варить мыло из золы, изготавливать нехитрые мази и вытяжки из лечебных растений, при каждом удачном исходе испытывая за себя огромную гордость. И во всех мелочах и нюансах этих маленьких-больших дел присутствовало самое настоящее волшебство. С приходом тепла к прочим делам прибавилась заготовка трав. Душица и зверобой, крушина и крапива, лебеда и брусничный лист… Всё помещение маленького домишки было буквально забито душистыми пучками, которые мы вдвоём неустанно навязывали вечерами. Мудрая подруга прояснила некоторые моменты насчёт моего утерянного дара. Она настоятельно рекомендовала отбросить всякие глупые мысли и перестать копаться в себе, ожидая, когда же потерянное возвратится обратно. Я и сама прекрасно знала, что порой достаточно просто отпустить ситуацию, ведь болезненное ожидание только усугубляет, а время — лучший лекарь. Наверное, мне необходимо было услышать это со стороны, чтобы начать с чистого листа. Этот простой совет действительно помог. Мало-помалу, я снова стала чувствовать мир, пусть и несколько иначе, чем раньше. И это приносило только радость — без капли гордыни или тщеславия. Облегчение переполняло меня до краёв, готовое в любой момент пролиться через край. Этиль в очередной раз умчалась в посёлок, оставив меня за хозяйку. Я же решилась сделать то, чего уже давным-давно не делала — встретить пробуждение дня на берегу, пускай и в одиночестве.***
Пруд преобразился — это я почувствовала ещё на подходе. Раздвинув густые ниспадающие ветви ивы, вздрогнула в восхищении: в утреннем тумане, среди множества древ, притаилась туманная гладь воды, щедро усыпанная нежно-розовыми бутонами водяных лилий. Солнце, едва-едва начинающее показываться из-за крон, подсвечивало пелену мягкими персиковыми оттенками. Всюду сновали чу́дные утренние — уже не такие яркие, но не менее волшебные — светлячки, выплясывающие в воздухе свои незамысловатые танцы. Тут и там поблёскивали приправленные росой узоры тончайших паутинок. Берег густо зарос сочным рогозом, лишь изредка разбавляемым какими-то голубоватыми цветами. Одуряюще пахло лесным тленом и тиной. Это место окутывало, подобно кокону, из которого не вылететь невообразимой бабочкой казалось просто невозможным… Тишину нарушил всплеск, отблеск от чешуи и задорный женский смех — звонкий, как китайские колокольчики. Неужели это настоящие русалки? Этиль на полном серьёзе рассказывала о них, пытаясь предостеречь, а я слушала с интересом и долей снисходительности: ну кто в здравом уме поверит в подобные вещи? А теперь выходило, что она не обманывала и нисколько не приукрашала. Из наших бесед я припоминала, что хитрым чешуйчатым бестиям ничего не стоит затащить зеваку в свою обитель, предоставив ему честную — или не совсем — возможность выпутаться из сетей речных водорослей. Меня явно заметили, потому как в голове внезапно стало слишком пусто, а взгляд очень быстро зацепился за чужие глаза. Невероятные бурые глаза. Знакомо-незнакомые. Они так прямолинейно и соблазнительно зазывали в воду, что я и сама не поняла, когда умудрилась сломя голову понестись вперёд, навстречу вечному сну. Забежала в водоём, неуклюже и с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Накрыло странное ощущение — двигаться выходило всё медленнее, а хотелось быстрее, и быстрее, и быстрее… В глубине мутных вод всё казалось ещё сказочней, и достаточно убедительно для того, чтобы остаться здесь навеки. Сквозь толщу прорывался чарующий мягкий солнечный свет, переплетаясь с колышущимися водорослями и преломляясь на дне всеми оттенками спектра. Виски сдавливало от нежнейших песнопений, звучащих будто прямо в голове, а вроде и извне. Русалки всюду сновали вместе с рыбами, кружась вокруг вихрем, и лиц их разглядеть я не могла, сколько ни пыталась. Сознание возвращалось вместе с тошнотой и накатившим ужасом. Картинки перед глазами менялись со скоростью света, точно сумасшедшие абстракции. Голоса смешивались в мерзкую звуковую жижу — будто со всех сторон одновременно вещали десятки различных радиостанций… Но всё закончилось так же резко, как и началось — когда неизвестная сила потянула вверх, к поверхности.***
До забитых русалочьими песнями ушей глухо доносился щебет птиц. Шершавая текстура дерева за спиной исцарапала кожу прямо через ткань платья, но сил сдвинуться с места у меня не имелось. Мы сидели бок о бок с моим спасителем-Шаманом, и болтали обо всём и ни о чём одновременно — и это было ещё удивительней, чем перемещение между мирами. С меня будто заклятие немоты спало. Безумно волнительно было погружаться в бездну видения мира с точки зрения того, кто лицезрел начало всех начал. Это как побывать за гранью при жизни. Момент был священен, и наверняка останется со мною до глубокой старости, пока помутнение разума не возьмёт верх. Я говорила, выговаривалась, плела чушь, тараторила без умолку — по-разному, хотя едва ли удивила чем-то новым того, кто слышит гораздо больше любых слов. Он слушал внимательно, порой перебивая и изредка давая советы. Словно не было между нами пропасти в виде тысячелетий, миллиардов световых лет. Шаман настоятельно советовал мне побывать в Лориэне — доме Светлой эльфийской Госпожи, дабы получить ответы на мучившие вопросы, обрести какую-то определённость. Путь был более, чем опасен, но опасность — лучше вечного неведения. И, спустя несколько бессонных ночей, намаявшись, я решилась на это безумие. Этиль отговаривала, как могла. Она соблазняла уютом, обещала брать с собой в поселение, предлагала множество вариантов, а после пыталась запугать, и даже умоляла остаться. Наверное, я поступала с ней подло и была жутко неблагодарной, но… У каждого в этой жизни свой путь, и я не могла сидеть на обочине чужой дороги вечность. Впрочем, подруге удалось несколько пошатнуть мою уверенность в правильности такого решения. А приснившийся прямо накануне начала путешествия сон плеснул горючего в огонь сомнений. …Вокруг стелился душный туман — кружащийся вихрем, а оттого похожий скорее на дым. Но запах гари отсутствовал напрочь. Зато отовсюду невыносимо разило смертью, выедая ноздри, а глаза вынуждая заливаться слезами. Вся серая пустошь была устлана мертвецами вдоль и поперёк. Сквозь дымовую завесу я этого разглядеть никак не могла, но точно знала, что мёртвых сотни, тысячи, миллионы. Тяжело навалилось чужое присутствие. Медленно развернувшись, я обнаружила прямо перед собой нечеловеческой красоты мужчину, от коего веяло потусторонним холодом. Едва поймав мой взгляд, он желчно усмехнулся, от чего прекрасные черты лица исказились до неузнаваемости. В считанные секунды кожа его почернела и засочилась зеленоватым гноем сквозь поры, и зрелище это вынудило закашляться в отвращении. Налетели во́роны — целая стая. Облепили его тело, а когда разлетелись в разные стороны, вновь растворяясь в дымке, существо напротив оказалось завёрнуто в чёрный саван. …Я бежала, продираясь сквозь бесконечные колючие заросли, цепляя на себя множество щепок, сухих листьев и мерзкую паутину; преследуемая по пятам заунывным волчьим воем, вплетаемым в омерзительный смех незнакомца. В сумраке было морозно… Впрочем, несмотря на неприятное послевкусие от этого сновидения, утром я была готова отправляться в путь, что представлял опасность в любом случае. С востока от Рунного моря до Лориэна их два: обходить через Эсгарот — торговый город на воде — смысла не было. Лишнее время, лишние мили. К тому же, несколько лет назад в тех краях произошла какая-то трагедия, и местные жители были нищими и озлобленными — кто знает, на кого можно напороться. Оставались Бурые Равнины с выжженой на тысячи лиг землёй. Разбойники туда крайне редко совались, и, возможно, мне удалось бы пройти этот путь без неприятных неожиданностей. Я ругала Этиль, ставшую мне почти сестрой, за то, что прощалась со мной будто навсегда. Я планировала вернуться, что бы ни узнала о себе у эльфов. Лесного бога повидать после русалочьих игрищ удалось лишь раз. Он благословил меня в дорогу, пообещав, что ноги приведут меня в Лориэн даже в том случае, если я сама захочу заблудиться. А после снова исчез из поля зрения. Этиль проводила меня до околицы небольшого посёлка со снующими туда-сюда детьми, гомонящими женщинами и поддатыми работягами, но дальше идти отчего-то опасалась. Я так отвыкла от общества, что признаться, малость растерялась в толпе, но отступать было поздно. С собой заботливая подруга вручила мне флягу с водой, которую строго-настрого наказала экономить, а при первой же возможности обязательно менять. А ещё — сушёных ягод с грибами, орехи, мешочек крупы да немного копчённого сала для похлёбки. Пыталась подсунуть несколько золотых монет, но если снедь я принять была готова, то от денег отказалась категорически. Безумно страшно, конечно, путешествовать с пустыми карманами, но и обирать дорогого сердцу человека негоже. Вскоре я шла вперёд уже одна, ни разу не оглянувшись, ведь очень боялась передумать.***
Кое-как разожжённый костёр нисколько не спасал от страха перед затаившимися во мраке силуэтами домов в очередной заброшенной деревушке, на краю которой я остановилась на ночлег. Октябрьская ночная прохлада забиралась под одежду, бегая мурашками по коже. Разум одолевали тяжёлые мысли. Готовность сдаться и развернуться обратно понемногу вызревала. Но и эта ночь подошла к концу, сменившись очередным рассветом. Днями однообразный пейзаж с бесконечной блёклой травой, разбросанной по глинистой почве до самого горизонта, навевал такую тоску, что хотелось осесть на землю, зажмуриться, заткнуть руками уши, избавляясь от опостылевшей тишины, и просто выть во всю глотку. Выть, пока не станет хоть немного легче. По ночам впору было бы сделать то же самое, но уже от страха, молясь, чтобы тоскливая серость дневного времени суток поскорее наступила снова. Но я терпела из последних сил, страшась потерять человеческий облик. Лишь разговаривала с собой вслух, а иногда даже пыталась петь. Вызывающий ломоту во всех костях местный ветер изо всех сил старался сломить меня. Чтобы слившись со здешней суровой природой я навсегда осталась в этом жутком месте, которому конца и края было не видать… Однотонность очередного бессмысленного дня, уже подходившего к концу, нарушила слабая вибрация почвы, что ощущалась всем телом. Вскоре раздался слабый отзвук лошадиного ржания, а вибрация вдруг обрела ясность — ведь это был топот копыт! Я в рассеянности изучала пустую местность, с горечью и обречённостью принимая истину, которая гласила: спрятаться негде. На затянутом тучами горизонте показалось несколько всадников. И я продолжила идти вперёд — прямо им навстречу. Отсрочивать встречу с ними смысла не имело, пускай быстрее всё разрешится. Хотелось верить, что моя походка не выдавала почти животного ужаса. Когда они подобрались ближе, стало понятно, что это люди, а не ужасные существа — орки, о коих рассказывала лесная подруга, когда пыталась отговорить меня от похода. Я чуть расслабилась. Быть может, эти хоть пытать не будут. Может, человечность им не чужда? Всадники в считанные минуты оказались в зоне моего личного пространства и окружили, как гончие псы добычу. Будто я могла представлять из себя мало-мальскую опасность для дюжины здоровенных воинов, каждый из которых был явно как минимум на голову выше меня и шире в два раза. — Кто вы? Назовитесь, леди! — обратился ко мне их главный — не иначе. Было в его облике и повадках нечто отличительное. И вдруг страх иссяк. Прямо внутри черепной коробки раздался ясный голос Шамана, убеждающий в отсутствии опасности. И я доверилась, несмотря на то, что рисковала обмануться, приняв самые обычные галлюцинации за правду. Но даже собственная интуиция буквально вопила: для этих воинов причинить вред кому-то, кроме врага, тем более, женщине — неприемлемо ни под каким предлогом. Я беспрекословно повиновалась, воспользовавшись именем, каким меня нарёк лесной бог, вызвав тем самым удивление. Ведь имя было эльфийским. Они пытались выспросить подробности — кто я такая, откуда и куда, но в ответ получили лишь невнятное бормотание, и вскоре отвязались, списав моё косноязычие на пережитый ужас от встречи с ними. Сами высокие светловолосые витязи, напоминающие викингов, представились разведчиками из Рохана — страны коневодов, и то ли в качестве извинений, то ли в приступе джентльменства предложили вместе отужинать. У костра я развеяла мысль о косноязычности, позволив себя разговорить. Некоторые из мужчин оказались весёлыми малыми — шутили, дурачились, точно дети. Другие сурово покуривали трубки, подозрительно прислушиваясь ко всем немногочисленным звукам. А главный, едва заметив, как меня потряхивает от холода, абсолютно безвозмездно подарил тёплую накидку, по-отечески похлопав по плечу. И ни один из них не посмел взглянуть на меня косо, что позволило окончательно расслабиться в компании новых знакомых. Утром их немолодой щедрый командир — Дрэор — почти настойчиво предложил подвезти меня до юго-восточной границы Фангорна через роханские земли, так как чуть севернее в последние несколько месяцев лютовали орочьи банды. Я согласилась, ведь деваться было некуда. Дорога выйдет куда более длинной, но и безопасной. И, что немаловажно, не скучной. На рассвете мы торопливо позавтракали, вновь дружно собравшись у костра, после чего незамедлительно отправились в путь. Я не имела опыта в верховой езде, так что вначале скачки показались интересным времяпрепровождением — пускай и в качестве пассажира. Но очень скоро, когда ноги вместе со спиной нещадно затекли, мнение моё кардинально изменилось.***
В один из многочисленных дней, проведённых в компании витязей и бесконечной дороги, меня одолевало паршивое предчувствие, буквально сдавливающее горло, точно рука злобной ведьмы. Кругом кипела жизнь — зверьки и насекомые, коих с каждой милей становилось всё больше, занимались своими обычными делами, носясь туда-сюда, как оголтелые. Мои спутники перешучивались, а я только и делала, что нервно оглядывалась, ища подвох в окружающей среде. Во второй половине дня он всё же нашёлся, когда вдали обнаружилось нечто, смутно напоминающее человеческую фигуру, лежащую на земле… Тишина ввинчивалась в голову, и лишь навязчивый стрёкот сверчков доносился отовсюду, подчёркивая отсутствие других звуков. Безмолвная незнакомка, поддавшаяся натиску ветров, солнцепёка и пустынной тоски, лежала здесь, среди степной полыни, вперив мутный взгляд в небо. Будто неотъемлемая часть природы, всеми правдами и неправдами желающая слиться в единое целое с матерью-почвой, что для живых выглядело тошнотворно. Мы стояли над истерзанным полуистлевшим телом юной девушки, молча понурив головы. И слов не находилось ни у кого. Только один вопрос сжигал изнутри: какое чудовище способно на такое зверство?.. Ответ явился сам — и слишком скоро, хотя его никто не ждал. Со всех сторон раздались гнусавые завывания — точь-в-точь из моего кошмарного сновидения. — Варги… — с дрожью в голосе констатировал очевидное один из «весельчаков». Воины тут же встали спинами друг к другу, освобождая мечи. Меня же загнали внутрь этого спасительного круга, в компанию к мёртвой девчонке. Дрэор раздавал какие-то указания, но я не могла различить ни слова, потому что в ушах пульсировало от страха. Они налетели шустро, как местный ветер — облезлые, мерзкие монстры, отдалённо напоминающие огромных больных волков. Верхом на варгах восседали твари со склизкими, озлобленными и вместе с тем пустыми взглядами, в коих мелькала лишь одна мысль, одна цель — нести боль, смерть, пускай они будут хоть миллион раз бессмысленны. Мои благородные товарищи сражались доблестно, остервенело и отчаянно. Я видела такое впервые в жизни — и зрелище это оказалось настолько же жутким, сколь и прекрасным. И всё же, вряд ли мне захотелось бы хоть когда-нибудь лицезреть подобное вновь. Всё закончилось позорным проигрышем орков. Все до единого они оказались убиты и брошены некоторыми из псин на произвол судьбы. Впрочем, оставлять в живых этих шерстяных исчадий ада никто не собирался — командир сразу отправил по их следу четырёх воинов. Но и наша сторона понесла потери. Двоих похоронили прямо на месте бойни. С ними я практически не контактировала ввиду их суровости, но всё же на душе было противно, стыло, жалостливо. Наверное, дома их ждут семьи. Ждут, но не дождутся. Не в этот раз. Несчастную незнакомку тоже предали всеядной почве, и хотя я никогда не являлась верующим человеком — всё же как умела помолилась за упокой всех почивших в этой глуши. Уже через несколько дней мы достигли реки Андуин, на тот берег переправившись по мелкоречью. Самое тоскливое на всём белом свете место наконец-то осталось позади. Водный поток, каждая травинка, всякое пролетающее мимо носа насекомое наполняли сердце теплом. Хотелось раскинуть руки и носиться по ещё пока сохранившим зелень здешним просторам, давясь чистым воздухом… Конец осени здесь походил на самую настоящую весну! Я очень привязалась к новым знакомым, и прощаться было тяжело, хотя и не столь скорбно, как с Этиль. Но рано или поздно наши дороги обречены были разойтись, и однажды этот момент настал. Прощаясь, «весельчаки» ласково величали меня сестрицей. Дрэор — дочкой. Прочие просто кивали головой… И как бы ни хотелось верить в возможность новой встречи с ними, тешить себя напрасными надеждами я не стала, во всех смыслах отпуская моих спутников и спасителей навсегда.***
В Фангорн я соваться не рискнула — жуткие вещи про него рассказывала и лесная подруга, и рохиррим. Шаман тоже предостерегал, уверяя, что фангорнские хозяева не столь дружелюбны. Пришлось пробираться по кромке леса. Совсем скоро наступала зима, и чем севернее я продвигалась, тем холоднее становились дни, а особенно — ночи. Холод стал постоянным спутником, и собеседником, и другом. Несколько раз ледяные шквалы будили меня ото сна среди ночи, предупреждая о небольших пеших отрядах орков, и это буквально спасало мне жизнь. Спустя несколько бесконечно долгих недель после расставания со всадниками я, снедаемая волнением, вошла в лориэнские леса, сразу ощутив это… Вокруг всё пропиталось магией насквозь — чувство было непередаваемым, необъяснимым, чуть пугающим, и вместе с тем наполняющим эфемерной эйфорией. Но толком насладиться волшебством мне не дали. Знакомое ощущение коснулось затылка, только в этот раз лучников оказалось много больше, чем один. Все они были настолько юны и прекрасны, что и не верилось, будто каждый из них прожил несколько людских жизней. И тут же накрыло разочарование: они не понимали ни единого моего слова, что ставило под угрозу весь изнуряющий поход. Видимо, это отразилось у меня на лице, потому как вперёд выступил самый статный из эльфов и, внимательно изучив моё лицо, сделал изящный пасс рукой — его подчинённые тут же опустили луки. И хотя он оказался единственным, кто знал всеобщее наречие, едва угасшая надежда вспыхнула во мне с новой силой… Прошло много изматывающих месяцев прежде, чем я добралась до моей цели. До прекрасной цели, что расстилалась пред взором гигантскими деревьями, венчавшими огромный холм. Эльфы радостно улыбались, словно, как и я, видели свой дом впервые, а я смогла выдохнуть с облегчением, ведь всё пережитое теперь казалось сущей мелочью. Под густыми кронами притаился целый эльфийский город. На ветвях мэллорнов располагались флеты — так лориэнские эльдар называли небольшие симпатичные домики. Всё кругом светилось и искрилось, даже обитатели этого сказочного места словно излучали нежный свет. Для аудиенции у владычицы Лориэна сопровождающий лучник достаточно долго вёл меня вверх по витой лестнице самого крупного из здешних древ — видимо, на вершине распологались королевские покои. Впрочем, до конца идти не пришлось. Они уже спускались навстречу — вдвоём, рука об руку. Высокий светловолосый мужчина — Келеборн, видимо, — и Она. Великолепная Галадриэль. Никого восхитительней мне видеть не доводилось даже во снах. Сияющие снега кожи эльфийской королевы были облачены в платье из тончайшей мерцающей ткани, сплетённой словно из звёздной пыли, но и оно не могло затмить собою красоты этой женщины. Золотистые волосы ниспадали до самых её пят, переливаясь, точно водная гладь, а глаза… Наполненные мудростью всех времён, они смотрели в саму суть. Её движения были изящны, величественны, но естественны — такой можно только родиться, никак иначе. С трудом взяв себя в руки, я поприветствовала владык этого чудесного места поклоном, но не посмела завладеть собою разрушающим чувствам — робости, зависти либо смущению было не место в Лориэне. В голове неожиданно прозвучал уверенный женский голос: — Добро пожаловать, вновь прибывшая! И в этот момент к заготовленным вопросам прибавился ещё один.***
Отмывшись в горячем источнике, располагающемся в небольшом гроте, я наслаждалась теплом, разгуливая босиком по траве. Вечера здесь были прозрачны и уютны, даже несмотря на десятки взглядов, что неустанно буравили мне спину. Я не обманывалась. Эльфов моя скромная персона интересовала лишь в качестве неведомой зверушки, а потому вступать с кем-либо в контакт не спешила. Королева всё никак не вызывала меня для беседы, оставляя в подвешенном состоянии, и я боялась, что о никчёмной смертной девчонке она попросту забыла. В последний день моего пребывания в Лориэне у местных начались празднования в честь Йаванны — одной из местных богинь, и вот тогда я приняла дерзкое решение. Появиться на эльфийских плясках казалось лучшим способом напомнить о себе. Таинственные песнопения, доносящиеся отовсюду, одухотворяли. Но на огромном цветущем лугу творилась какая-то фантасмагория: множество пар, разодетых в причудливые наряды, кружились в странном, малопонятном для меня танце. Вокруг летали пёстрые бабочки, чьи крылья отражали свет костров, отбрасывая его вокруг разноцветными бликами. Долго выносить это залихватское веселье я попросту не смогла. Дождавшись, когда Галадриэль скользнёт по мне взглядом, тихонько ретировалась в самый разгар веселья. Какое-то время бесцельно слонялась, прежде чем наткнуться на небольшую каменную площадку. На возвышении стояла широкая чаша, в которую мерно втекала вода из кувшина, что держала в руке златоволосая королева. «За этим ты сюда явилась? Так смотри же!» — раздался в голове её голос. И именно равнодушие в этом голосе посеяло сомнения в моей душе: а точно ли стоит заглядывать туда, в чашу с пророческой водой? Увижу ли я себя в завтрашнем дне? Не окажется ли вся моя прошлая жизнь сном? Галадриэль молчала, молчала и я, нерешительно опуская вниз голову, а затем и взгляд… Из зеркала внимательно наблюдала знакомая незнакомка с мёрзлыми всполохами в глазах. Болезненная бледность кожи с проступившими на висках венами, готовыми вот-вот прорваться на поверхность, резко контрастировала с лёгким загаром, что слегка тронул самый кончик носа. Я никогда не замечала, насколько эта кожа и эти глаза чужеродны для меня. И всё же они принадлежали мне. Вода вздрогнула — и реальность исчезла. Я вновь и вновь переживала кошмар, приснившийся накануне похода, только вот убежать мне больше не удавалось. Монстр в саване безжалостно заражал моё естество чёрной гнилью, лишая всего самого дорогого… После мелькали то окна, то текстуры скал, будто я падала… И падала… И снова падала, на огромной скорости проносясь мимо жизни… С трудом вырвав себя из видений, я отшатнулась от «зеркала», не устояв на ногах и шлёпнувшись на пол. Кажется, ещё немного — и вросла бы с корнями в эти сумбурные картинки. — Ч-ч-что это б-было?! — в ужасе завопила я, глядя на Галадриэль снизу вверх. А та будто и не заметила повышенного тона, ответив слишком спокойно: — Ты бывала здесь раньше. И побываешь ещё не раз, приземляясь после падений. По вискам стекали капли холодного пота, пока королева выносила мне приговор: — Вечное падение — твоя участь. Абсурд. — Если это всегда происходит по моей воле, то последний раз был последним! — зачем-то спорила я с нею. Она лишь смотрела с жалостью в ответ, застыв со своим треклятым кувшином в руках, а я мысленно убеждала себя, что останусь в этом мире до самого исхода. И буду, обязательно буду счастлива в беседах с Этиль за чашкой травяного чая, и в молчании с Шаманом, и даже в одиночестве!***
Всю ночь я не находила себе места, молча блуждая по многочисленным дорожкам города — единственная неприкаянная фигура в столь сказочном месте. Я чувствовала себя каплей дёгтя в бочке приторного до тошноты мёда. Вернувшись на праздник буквально на минуту, чтобы стащить бутылку вина, теперь тщетно пыталась вытравить сладким пойлом тревогу. И разумеется, о сне не могло быть и речи, ведь я так боялась вновь остаться наедине с Гортхауром — обладателем настолько же вычурно-безобразного имени, как и вся его сущность. Галадриэль поведала мне об этом демоне после моих извинений за несдержанность. Однако, других вопросов я задавать не стала — слишком боялась получить ответы. Погостив в обиталище эльфов почти месяц, но так и не получив того, за чем ехала — покоя и умиротворения, — я решила возвращаться домой, проигнорировав предложение остаться. Дом. В оставшемся позади мире у меня было место, где я дневала и ночевала, но нарекать его столь благодатным словом казалось теперь кощунственным. На заре нового дня Карас Галадон медленно просыпался без меня.***
— Я и риск — вещи не совместимые, — бубнила себе под нос, стараясь аккуратно ступать по трескучему валежнику, пока шагала через Фангорн. В поросшей мхом и пропахшей древним миром колыбели спали Энты — об этом предупредила лориэнская владычица, подобно Шаману благословив в дорогу и разъяснив, как ориентироваться в этом лесу. Крупицы надежды, заражённые сомнением, ещё теплились во мне, то разгораясь сильнее, то едва тлея, и, тем не менее, я не отдавалась унынию целиком, пытаясь избавиться от него. Изумрудные мшары — такие притягательные и, вместе с тем, смертельно ядовитые, — радовали взор сочностью оттенков, как и бездна над головой, прикрытая переплетёнными ветвями в вышине. Порой сквозь густые кроны древ просачивался чистый воздух, обдавая лицо свежестью, а затем уносясь прочь вместе с хандрой. Выйдя из леса несколько недель спустя, я почувствовала невероятное облегчение. Всё же Фангорн слишком давил на меня, словно в попытках избавиться от чужеродного элемента. Я вновь решила пробираться окольными путями — через Рохан — по двум причинам: из-за опасения встретить орков с их псинами и в надежде повстречать старых знакомых. Главной задачей являлось не сбиться с пути и не наткнуться на Гиблые Болота — бесконечную трясину со скрытыми тропами-лабиринтами, по которым можно блуждать вечно, если уж ступил на них. Но и с этим я справилась. Наверное, слишком сильно хотела быстрее повидать дорогую сердцу подругу. Первое и последнее поселение, повстречавшееся на пути, вначале показалось спасением, что послали мне небеса вместо рохирримцев. И я вновь обманулась. Прачки, облачённые в простые одежды, отрывались от своей безусловно тяжёлой работы и не слишком-то дружелюбно разглядывали меня, будто какую-то диковинку, когда я проходила мимо берега мелкой речушки. Суховей подхватывал дорожную пыль и кружил в танце под птичий гвалт. Ноздри забивал едкий запах навоза. Жизнь здесь, на стыке труда ради выживания и набегов всякой нечисти, явно была не проста, люди — недоверчивы и безрадостны. На постой меня никто не пустил, даже увидев монеты, всё же подсунутые в потайной кармашек платья сердобольной Этиль. Нецелесообразно было светить добром, но как же сильно хотелось хоть один разочек перед Бурыми Равнинами выспаться в душистом сене, не говоря уже о мягкой постели! Вдоволь насытившись угрюмыми взглядами исподлобья и ворчанием, я продолжила путь… И чем ближе подходила к лесу — моему дому теперь, тихонько проныривая через луга, пустыри и полумёртвые земли Равнин, — тем больше набухал ком в горле от вопля интуиции. Я предчувствовала лишь необратимую пустоту впереди. И то, что это безжалостное чувство не подвело, стало понятно ещё в абсолютно опустевшей деревне. Дома были не тронуты. Кое-где висела давно высохшая одежда на верёвках, развевающаяся на ветру. То тут, то там поскрипывали годами не смазывавшиеся маслом проржавевшие петли, удерживающие хлипкие двери в избушках. И самое страшное — глотку буквально резал стойкий запах гари. Ватные ноги медленно и плавно несли меня к лесным костям. Обгоревшая кора погибших деревьев ещё слегка дымилась, хотя, по всей видимости, после пожара прошло уже несколько дней. Здесь до сих пор было жарко. Коснувшись одного из дубов, я неосознанно собрала ладонью пепел и потёрла этот нежнейший продукт свирепой смерти между большим и указательным. Будто убеждаясь. От домика Этиль не осталось и следа. Никакого намёка, что здесь было постройка. Я долго бродила меж утратившими своё величие древами, похожими теперь на гигантские скелеты. Заливалась беззвучными слезами и едва переставляла ноги. Казалось, прошла целая вечность прежде, чем взор зацепился за полупрозрачный силуэт оленя вдали. Это был лесной бог, я чувствовала. И задавалась вопросом: что же теперь с ним будет? Он стал похож на призрака, словно растворяясь, постепенно исчезая. Неужели и доля его призрачная — горевать вечно, прозябая и никогда не обретя покоя? Меня он так не заметил, погружённый в своё личное отчаяние. Складывалось впечатление, что разум Шамана где-то далеко, не здесь. Он смотрел, а не видел того, что находилось прямо перед его носом. Не слышал. Не чувствовал. Он меня больше не знал. Об Этиль я и вовсе старалась не думать. Стоило спустить эту мысль с поводка — и она бы загрызла, разорвав кожу, а за ней и рёбра. Подобралась к сердцу и нещадно впилась бы в него острыми зубами, чтобы ядовитая её слюна отравляла смертельные раны, усугубляя агонию. Меня нисколько не пугало моё полубредовое состояние, вынуждающее то реветь, то безудержно смеяться. Хохотать, раскинув руки и кружась в нелепом танце. Именно так, как я хотела после Бурых Равнин. И какая разница, танцевать ли на прекрасном лугу, среди цветов и бабочек с пчёлами, или же на кладбище моих друзей, моих надежд и веры в лучшее. Какая теперь разница. Посторонние звуки ворвались в тишину неожиданно. Лязганье, ржавый скрип и омерзительные голоса, говорившие на рычащем наречии, отрезвили. А за отрезвлением последовала боль в затылке.***
Пробуждение выдалось тяжёлым. Вместе с дикой болью в голове вспыхнуло осознание обречённости. Даже не верилось, что когда-то одиночество мне было привычно и не претило, потому как в этом положении оно показалось просто невыносимым. Я билась о каменный пол и без того повреждённым затылком в надежде на ещё более адскую боль, способную вытеснить-вытравить все мысли, но в конце-концов получила лишь резкое онемение во всём теле, потемнение в глазах и жуткую тошноту. Время ползло медленно, доводя этой особенностью до безумия. Наверное, я давно превратилась в чудовище, подобное тем, что приносили гнилую воду и окаменевшие сухари, спустя некоторое время унося их обратно практически нетронутыми. Однажды пожаловал он, вернее, только его тень. Сначала мне подумалось, что это очередной кошмарный сон, но осознав реальность происходящего, вопреки ожидаемому ужасу я испытывала лишь облегчение от скорой развязки. Гортхаур молча наблюдал за мною несколько бесконечно долгих минут, а затем просто исчез, с тех самых пор время от времени «заботливо» навещая сломанное нечто, ранее бывшее мною. Он всё так же безмолвствовал, и только тщательно промариновав в неведении наконец заговорил. Но лучше бы он и дальше молчал, ибо всё сказанное являлось бредом сумасшедшего. В какой-то момент я даже решила, что у него шизофазия. Экспрессивные речи про особенную меня — проводницу в иные миры, — увещевания, лесть и предложение разделить власть над всеми живущими сыпались, как из рога изобилия, сменяясь угрозами. И стало ясно, зачем он мучил меня. По его логике, я с радостью обменяла бы издевательства на вкусную пищу, тепло и мягкую постель, приняв все его условия!.. Я изучала потолок. Апатия смешивалась с негодованием. Негодованием от принятия истины, которая ещё несколько недель назад показалась бы абсурдной: Галадриэль была права. Негодованием от того, что я так быстро приняла, перешагнув через торг и депрессию, точно через небольшую лужицу. В один из бесконечно долгих дней охранник пинками вывел меня на прогулку. Никак, по приказу Самого́! Ведь питомца нужно хоть иногда выгуливать. По сравнению с тем, что предстало глазам, Бурые Равнины были ещё ничего. Отчаяние, унылость и промозглость насквозь пропитали серые стены башен. А самое паршивое — полчища орков и прочей нечисти, будто вылезшей из самого́ ада, лишали всякой надежды на побег. Мой конвоир отвлёкся на перебранку, плавно перетекающую в драку с другим орком, задевшим его плечом, пока я стояла у обрыва. Я неосознанно улыбалась, глядя вниз и вспоминая слова Его Темнейшества: «Как же вы, смертные, нелепы. Полагаетесь на волю случая». О, как же ты был прав, Гортхаур! Сладкая истома разлилась по венам, согревая напоследок. Жаль только, что нельзя было покончить с этим раз и навсегда, но… Смирение. Чудища так и не поняли, что я вознамерилась покинуть очередной мой привал. За миг до приземления отвлеклась на боль в кисти руки от крепкого сжатия. Повернула голову, замечая того самого обречённого парня, что сжимал мою руку изо всех сил прямо в полёте. Свет окон мелькал где-то позади… А затем было темно и тихо, как в незыблемом пристанище всех звёзд и миров.