Случайные измены отнюдь не мешают думать и помнить о той, кому изменяешь, более того, для некоторых мужчин это самый надежный способ хранить постоянство милой. Морис Дрюон. Проклятые короли 2: Узница Шато-Гайара 29 декабря 2019 года
Новый год без снега — удивительная шутка московской погоды — небо сейчас, в декабре, светлое, будто бы раннеосеннее, с кустистыми, удивительно высокими, облаками. Алексей Пивоваров паркует свою BMW цвета кобальта во дворе не своего дома, заглушает мотор и выходит, заправляя шарф за воротник пальто. Он идёт к двери подъезда и открывает её своим комплектом ключей, потом поднимается на восьмой этаж в лифте с большим вытянутым зеркалом во всю стену и подходит к темно-серой входной двери с двумя выступающими прямоугольными панелями и отпирает её своей же связкой. Входит внутрь и сразу чувствует запах её духов. Снимает и вешает пальто, проходя дальше в полутьме прихожей с теплым каменным полом, рельеф которого чувствует ступнями, и открывает стеклянную дверь в гостинную. Вера лежит на диване с ноутбуком на коленях, её шелковая рубашка распахнута у горла, и в вырезе виднеются ключицы. Она, слыша звук шагов, приподнимает голову и светло улыбается: — Привет, я ждала тебя раньше. — Прости, — он не объясняет причину, да она и так знает: Анна, Ваня и сборы. — Не страшно, — Вера удерживает улыбку, — я как раз закончила статью. Называется «Итоги уходящего года в пересчете на цифры». Зубодробительно. Она отставляет ноутбук в сторону и тянется к стоящей на полу бутылке белого сицилийского, подливая себе в широкий бокал. — Лёня подарил? — он указывает на бутылку вина в её руках. — Лёня подарил, — она согласно кивает. Леонид Парфенов был одним из наиболее близкого круга людей, посвященных в существование Веры Новицкой — политолога и полит. журналиста — в жизни Алексея Пивоварова. Но, наверное, Парфенов был единственным, кто искренне не имел ничего против неё. Алексей вдруг отмечает, как громко сейчас, когда она опускается, чтобы долить себе вина, перезвякивает тяжелое золотое украшение на её шее. Всё то время, что они были близко знакомы — уже более двух лет — он постоянно видел Веру в тяжелых украшениях: массивные кольца с мраморными вставками, браслеты с подвесками, броши на пиджаки и пальто, жемчужные цепочки — всё это гармонично уживалось в ней с шёлком и кашемиром. — Решила с кем будешь праздновать? — Да, Полина приезжает из Токио, представляешь, мы — лучшие подруги, общаемся последний год сугубо через FaceTime. — С кем встретишь, с тем и проведешь, — он улыбается. А он проведет с женой. — Во сколько тебе нужно будет уехать? — Вера смотрит ему в глаза. Карие напротив синих. — У меня есть всего пара часов, — он подходит ближе, целует её в лоб. — Сколько ты выпила, Вера? — Это вторая бутылка, до этого было красное густое, как ты любишь. Она открыла бутылку ради него, а он опоздал. — Прости, что не приехал раньше и что должен буду уехать скоро, — он повторяется в своих извинениях и садиться с ней рядом. — Я понимаю, — женщина опускает голову ему колени и замолкает. — Я так устала за сегодня, — Вера переплетает их пальцы, — давай просто посидим так, пожалуйста. Недолго, сколько сможешь. Теперь уже Алексей слышит вино в её голосе — ни разу до этого он не видел её под действием алкоголя. — Конечно, — мужчина начинает перебирать шелковые, как и её кремовая блуза, волосы, а Вера начинает медленно проваливаться в сон все глубже и глубже, туда, где они еще не увязли в своей лжи.***
Когда они идут по теплому асфальту к вертолету, стоящему в круге с желтой буквой H по середине, ветер треплет её волосы, закрывая обзор так, что Вере приходиться приподнять руки и, скатав пряди в жгут, заправить за горловину бежевого свитера. — Короткий брифинг по безопасности, — Алексей поворачивается к ней так, что его лицо оказывается против солнца и он, чуть щурясь, прикрывает глаза. — Главное, что надо запомнить — к вертолету нельзя подходить сзади. Вера медленно кивает. Они скоро окажутся в воздухе и ей невероятно страшно. — Когда хвостовой винт вращается, его практически не видно, — мужчина показывает на соседний, почти взлетающий вертолет с российским триколором по левому боку. — А он находится на высоте головы, и, поэтому вот сюда, — Пивоваров берет Верину ладонь в свою и тянет в сторону черного хвоста, где расположен меньший из двух пропеллеров, — мы вообще не заходим. — Я поняла. — Тогда садись и пристегивайся как в машине, — он тянет за черную ручку, распахивая перед женщиной дверцу. Чёртвозьми. Её руки слегка трясутся, и Вере не с первого раза удается воткнуть язычок ремня в держатель с красной прямоугольной кнопкой. — Тебе всё ещё страшно? — Неправильный вопрос. Мне уже страшно, — она сглатывает и сцепляет пальцы в замок на уровне груди. — Опыт показывает, что страх проходит через пять-семь минут, а дальше наступает кайф. — Воодушевляюще звучит, — Вера отворачивает голову от лобового стекла и смотрит на него. Мужчина улыбается. И она отмечает сеть мелких морщинок, залегших в уголках синих глаз, расстегнутую на две верхних пуговицы белую рубашку и черный пиджак, перекинутый через спинку сидения. — Надень наушники, пожалуйста, мы готовимся к взлету, и сейчас станет шумно. Он переключает канал связи и, пододвинув микрофон ближе к губам, произносит: — Рублёва вышка, ноль-четыре, 218 запуск четвертая, — эти слова кажутся ей каким-то нелепым набором. — Ноль-четыре, 218 рублёва запуск четвертая, — теперь в наушниках Вера слышит глухой голос авиа-диспетчера. — Запускаюсь. Пивоваров проворачивает ключ и лопасти большого винта приходят в движение — салон сразу же наполняется звуком и ветром — движение верхних пластин запускает холодный воздух в кабину, он проходит мягкой волной по лодыжкам под шелковой юбкой, чуть приподнимая подол. — Ноль-четыре, 218 контроль на весеннее, нам по МКАДу на север. — Есть контроль на весеннее, взлет, на старте штиль. Как только скорость вращения обоих винтов увеличивается, Вера понимает — они сейчас оторвутся от земли и взлетят. Господибоже. Она сильнее сжимает кулаки и чувствует, как массивный золотой браслет на правом запястье приятной тяжесть съезжает вниз — почти на середину кисти, застывая около костяшек. — Готова? — спрашивает Алексей, прежде чем потянуть на себя темный обтянутый кожей штурвал. Нет. — Да, — она закрывает глаза, будто бы готовясь к шагу в прорубь в крещенский мороз. — Взлетаю, — он вновь говорит с диспетчером: — 218 работаю, 119 дюйм три-три до обратного 104-218. — Я боюсь, — Вера почти шепчет в пушистый валик микрофона, когда они поднимаются. — Ты же не будешь против, если я проведу полёт с закрытыми глазами? — Буду. Помни о пяти минутах и о том, что мы полетим ещё раз, если ты не откроешь глаза сейчас, — в голосе Пивоварова слышится смешок, и даже с опушенными ресницами она видит перед собой его улыбку. — Чёрт с тобой, — женщина резко распахивает глаза, и тут же её парализует страх — они в воздухе. Они высоко в воздухе. Они слишком высоко в воздухе. — Ты отлично держишься — уже три минуты из пяти. К горлу подступает дурнота, и Вера сглатывает, медленно разжимая руки и не отрываясь, смотрит на огни закатного города. — Мы ведь над МКАДом летим? — Да, — он кивает, — осторожно, сейчас будем поворачивать вправо. Вертолет накреняется в бок, и она опять, резко вдыхая воздух, смыкает пальцы, только теперь уже держась за подлокотники и на выдохе произнося: — Ахх… — Уже почти всё, — мужчина в последний раз двигает штурвал, и машина заходит на ещё один вираж. А Вера начинает считать про себя, концентрируясь на цифрах. Один, два, три… Семь, восемь, девять… И заново, пока не пропадет крен. — Видишь впереди большой лес? — через минуту Пивоваров указывает вперед. — Мы уже на территории Москвы, и — это Кусково, ещё чуть дальше на север, и будет Измайлово. — Мы пролетим над ними? Страх отступает, как только кабина принимает статично равное положение в пространстве, и Вера чуть подается вперед, насколько это позволяют ремни безопасности. — Если ты захочешь.***
Вера открывает глаза. Вокруг неё комната, погруженная в спокойный предрассветный мрак, нарушаемый лишь тонкой струйкой света от бьющего из окна фонаря, и женщина видит, как, медленно вальсируя, оседают на землю хлопья первого декабрьского снега. — Первый снег пошёл, — в пустоту проговаривает она, обводя взглядом комнату. Вера точно помнила, что последний раз закрывала глаза в гостиной, лежа на диване и облокотив голову на его плечо, а Алексей гладил её по волосам. Наверное, он перенес её в спальню, уложив в постель и накрыв одеялом по подбородок, прежде чем уехать. Уехать с семьёй праздновать Новый год в Сингапур. Она бросает взгляд на тикающие часы, стоящие на светлом комоде у окна — уже почти семь утра. Полина прилетает поздно — то ли в восемь, то ли в девять вечера — Вере нужно будет написать ей и сверить время, но чуть позже, сейчас она хочет лишь спокойного одиночества наедине с работой. Женщина встает и вдруг взгляд её цепляется за предмет, которого раньше точно не было — обтянутый темно-синим бархатом футляр размером с ладонь стоит на столе. Он перетянут шелковой лентой, с вышитыми по краям серебряными снежинками, а рядом, рубашкой вверх, так что не видно текст, лежит тисненная фольгой карточка. Вера проводит по ней подушечками пальцев, чувствуя прохладу, — из щёлки приоткрытого окна струится, заполняя спальню, зимний морозный воздух, и решает — сначала откроет футляр, потом прочтет записку. Она аккуратно поднимает бархатную коробку со стеклянного верха стола и раскрывает. Внутри — объемная золотая подвеска в форме вертолета, на котором они впервые поднялись в небо. Выглядит потрясающе: женщина касается верхнего винта, и он мягко проворачивается. Вера дотрагивается до своего браслета, решая, в какое место прикрепить подарок, как вдруг вспоминает о бумажке. Она переворачивает посеребренную — как и лента — карточку и читает написанное черной гелевой ручкой:С наступающим! А.
Мужской почерк: не слишком ровный, с чуть округлыми буквами и острым, как молния, восклицательным знаком в конце предложения. Вера удерживает карточку в пальцах, а обычная с виду надпись словно жжёт сквозь бумагу. Первое неизвестное ранее желание — почти детское, словно отняли любимую вещь, — порвать бумажку и выкинуть подвеску в мусор вместе с футляром и лентой. Хотя почему она считает Пивоварова вещью? И почему своей? Она знала куда ввязывается с самого начала, знала это непроговоренные условия, знала, что будет и знала его. Знала. Но тогда отчего же так больно? Вера с силой закрывает глаза, делает глубокий вдох и улыбается. Хватит. Он любит Анну и на этом всё. Сейчас она медленно отомрет, достанет золотой вертолет и вденет его в браслет, потом выпьет чашку крепкого кофе и займется работой — завтра уже Новый год. Главное — не чувствовать.