history repeating

– Знаешь, иногда я все еще ненавижу себя за это, – прохрипел Йен приглушенным из-за одеяла голосом, в которое он был плотно закутан уже несколько дней. – За что? – спросил Микки, пытаясь звучать настолько спокойно, насколько мог, хотя это было не самой легкой задачей для бывшего осужденного. Йен первый раз за несколько дней заговорил сам, и, если бы этого не произошло, Микки бы подумал, что они дошли до точки невозврата. Но сейчас он знал, что необоснованный оптимизм – худшее оружие разума, и пока Йен не вылезет из кровати и не перестанет говорить о ненависти к себе, Микки не позволит себе надеяться на многое. Из-за этого он постоянно контролировал то, что говорил и что делал в присутствии Йена: он не хотел нечаянно оттолкнуть рыжего из-за того, что говорил слишком громко, или был слишком бесчувственным. Иными словами, был собой. – Моника, – пробормотал Йен, переворачиваясь на спину, чтобы быть лицом к лицу к Микки, который сидел рядом с ним, прислонившись к изголовью кровати. Наполовину сожженная сигарета в одной руке, и практически пустая пачка, лежащая на прикроватном столике. В каких-то сантиметрах стояла баночка с таблетками, полная почти до краев. Лип заходил на этой неделе, чтобы передать их Микки. Он сказал, что они принадлежали Монике, и что это, скорее всего, не совсем правильная дозировка для младшего Галлагера, чтобы он пришел в норму. Но ее было достаточно для того, чтобы вытащить Йена из депрессивного состояния, в котором он находился с крещения. Сначала Микки не хотел даже притрагиваться к ним, поэтому отбросил таблетки в сторону с упрямством, которым мог обладать только Милкович. Потому что если бы он этого не сделал, если бы решил ими воспользоваться, то ему бы пришлось признать свое поражение. Он мог бы признать, что Йен болен, что у него, как у его мамы, биполярное расстройство. В таком случае, ничто не заставит Йена остаться с ним, и его закроют в какой-нибудь психушке. И Микки не мог себе этого позволить, просто не мог, не сейчас. Они так долго боролись за право быть вместе, прошли через все круги ада – это было нечестно, что их первый шанс на счастье был разрушен болезнью Йена. Не то, чтобы Микки винил рыжего, нет, он никогда бы не смог винить Йена, как бы ни пытался. Но он увидел Йена, свернувшегося калачиком в постели и отказывающегося смотреть на кого-либо или говорить с кем-либо, и боль в груди стала еще сильнее. Так что он ждал, когда Йен придет в себя, выжидал и молился, что именно сегодня Йен выберется из постели, снова станет самим собой и все смогут забыть о том, что этот биполярный ужас вообще был. Но каждый новый день повторял предыдущий. Йен не двигался. Он гипнотизировал взглядом стену, натягивая одеяло на голову. Ни с кем не говорил, как бы ни пытались выбить из него ответ. Не ел и не пил, только если Микки физически его не заставлял. Он просто лежал, невидящий и утопающий. На четвертый день после того, как Лип отдал таблетки, Микки понял, что начал срываться. Время было совсем неподходящим, около трех утра, но темноволосый парень перестал крепко спать с тех самых пор, как Йен перестал разговаривать. Он обнаружил, что открывает Гугл на cворованном ноутбуке, который он… приобрел чуть больше месяца назад. Мысли неслись с бешеной скоростью, а голова была полна вопросов, на которые нужно было найти ответы. Глубоко вдохнув, он вбил в поисковик «Биполярное расстройство», в первый раз читая, что об этом говорят врачи и Википедия. И с каждой проходящей секундой, с каждой прочитанной строчкой, Микки хотел остановиться и забыть все, что узнал, но не мог. Это было похоже на какую-то катастрофу в том смысле, что он не мог отвести взгляда, как бы сильно не старался, узнав, наконец, что может быть не так с Йеном. Маниакальная депрессия Перепады настроения Может продолжаться неделями Психоз Суицид Микки едва не стошнило, пока он читал это, хотя он не мог не сопоставить каждую статью с действиями или поведением Йена, что сделало его дыру где-то в груди еще глубже и ощутимее. Потому что Йен, его, блять, замечательный и великолепный Йен не мог быть болен, но Микки пришлось признать, что все сходилось, и в том, что говорили Галлагеры, тоже был смысл. И ни за что на свете Милкович не принял бы факта, что Йена могут поместить в психушку, где накачают лекарствами, которые превратят его в безмозглого зомби. Но, смотря на Йена сейчас, свернувшегося в крошечный клубочек и напуганного картинками, которые подкидывало ему его же сознание, Микки пришлось признать, что психушка была меньшей из двух зол. Со вздохом он вытащил себя из постели и начал прочесывать комнату в поисках баночки с таблетками, которую он в порыве ярости кинул на пол днями раннее. В конце концов он нашел ее между сдувшимся футбольным мячом, который стащил у соседских детей в приступе раздражения, и наполовину полной бутылкой пива. Взяв стакан воды с кухни и стойко игнорируя плач ребенка из комнаты Светланы, Микки вернулся в комнату, сел рядом с Йеном и нежно потряс его за плечо. – Тебе нужно принять таблетки, – мягко сказал он, не давая рыжему перевернуться с твердой рукой на плече. – Ко сну можешь вернуться позже, но сейчас мне нужно, чтобы ты их принял. Ради меня. Это заняло добрых несколько минут, но Йен все же проглотил таблетку и выпил полстакана воды, а после отвернулся от Микки, глубже зарываясь в простыни. Бывший заключенный не смог удержаться от вздоха, хотя не был уверен, чего он вообще ожидал. Лип не сказал, сколько потребуется времени, чтобы таблетки подействовали. Но и Микки был не настолько туп, чтобы думать, что они подействуют секунды спустя после того, как Йен их примет. Но он не мог оставить Йена сейчас, он должен был быть рядом в том случае, если его поведение изменится, не важно – в хорошую сторону или плохую. Микки должен был быть рядом, чтобы понять, подействовали ли чертовы таблетки. Он ни на шаг не отойдет от Йена, пока не поймет, что ему стало хоть немного лучше. Так что Микки передвинулся на другую сторону кровати, поджег сигарету и начал играть в ожидание, злобно смотря на всех и вся, кто посмел дышать слишком громко, проходя мимо двери, будто это звуки дома делали Йена таким. Но три часа спустя Йен заговорил в первый раз за, казалось бы, вечность. И даже если он и говорил от ненависти к себе, Микки не мог не считать это небольшим прогрессом, потому что по крайней мере сейчас он делился своими проблемами и мыслями. Должно быть, это шаг в верном направлении. – Что насчет твоей мамы? – спросил Микки немного нахмурившись, туша сигарету в уже переполненной пепельнице и устраиваясь на кровати, чтобы было удобнее смотреть на Йена, гладя его по щеке большим пальцем, когда он не ответил на вопрос. Единственными признаками того, что Йен его вообще услышал, были прерывистое дыхание и широко раскрытые глаза. – Ты будешь меня ненавидеть. Все будут, если узнают. Поэтому я никому и не говорил, – пробормотал Йен. Только руки Микки, которые сейчас обхватывали его лицо, не давали ему отвернуться. – Не будь, блять, тупицей, ты же знаешь, что я бы никогда так не сделал, – ответил Микки, обдумывая каждое слово, прежде чем заговорить, хотя ругательство успело сорваться. Все, что он делал, когда был рядом с Йеном, было преднамеренно. Он не хотел рисковать и возвращать рыжего на дно необдуманным замечанием, хоть это и было не легко. У Микки всегда был напряг со словами и в лучшие времена. – Это было тогда, когда она пыталась убить себя, – сказал Йен так тихо, что Микки пришлось напрячь слух, чтобы услышать его. Сердце Микки разбилось, когда он заметил слезы в глазах своего любовника. – Мы всей семьей сидели за столом и отмечали херов День Благодарения, делая вид, что Моника не провела весь день, прячась под лестницей, как какой-то отшельник. И она сказала… Сказала мне, что пойдет на кухню – выпить воды. Но, но… Следующее, что мы видим – она упала прямо на пол кухни, вскрыла свои ебаные вены, и кровь: как же много было крови. Не знаю, как она сразу же не умерла. К тому времени, как Йен договорил, он уже практически рыдал, руки тряслись, пока слезы текли по лицу, капая на подушку. Стараясь не проклинать все живое, Микки потянул его в крепкое объятие, убаюкивая и успокаивая даже несмотря на то, что это едва ли влияло на эмоционального подростка. – И почему это твоя вина? Ты, блять, все… – начал Микки, не уверенный, к чему вел Йен, или что он должен был понять из этой истории. – Я должен был понять, что она собиралась сделать! – прорыдал Йен, срываясь. Он выпутался из хватки Микки и сел в кровати, проводя руками по немытым волосам, почти что вырывая их. – Я знал, что у нее была депрессия, знал, что она была психически неустойчива. Конечно, она не за водой пошла. Я должен был понять! Если бы я не был так занят своими, блять, проблемами, я бы сложил дважды два. Я мог бы остановить ее, я должен… – Эй, – строго сказал Микки, прерывая сумасшедшие бредни Йена и закусывая губу в волнении. – То, что твоя мама пыталась, блять, покончить с собой, не было ни твоей, ни чьей-либо еще виной, понял? Она не пыталась тебе что-то сказать, не посылала тебе никакого ебаного тайного сообщения, которое тебе надо было расшифровать. Моника не думала, когда сделала это, она была больна, слышишь? Она ничего не могла поделать с этим. Прямо как ты, не смог не подумать Микки, морщась еще до того, как мысль полностью сформировалась в его голове. Но было уже слишком поздно, потому что, обдумывая ситуацию Моники, он не мог не сравнивать мать и сына, видя поразительное сходство между ними. Бывший заключенный, наконец, начал принимать то, о чем ему говорили Галлагеры все эти недели, а его сердце разбилось в очередной раз, когда он понял: ничего из того, что он мог бы сделать для Йена, не поможет. Микки было недостаточно, с его аккуратным выбором слов и заимствованными таблетками. Но все же он мог сделать кое-что, чтобы помочь. Решившись, Микки взял телефон, одной рукой обнимая поникшего Йена и печатая сообщение. Потому что уязвленная гордость была ничем по сравнению со здоровьем Йена.

***

– Нам действительно нужно быть здесь? – снова спросил Йен, крепко обхватывая себя руками и выглядя больше, чем слегка больным. – В пятый, блять, раз: да, – ответил Микки, нажимая на дверной звонок, прежде чем ударить по двери кулаком: не факт, что в этом районе дверные звонки вообще работают. – Для тебя это полезно, и они хотят тебя увидеть. Не успел Йен снова начать спорить, как дверь открылась и его втянули в объятия. – Ты здесь! – завизжала Фиона с настолько яркой улыбкой, что была похожа на Чеширского кота. – Заходите, вы оба! Остальным не терпится увидеть вас, – старшая из Галлагеров отступила назад, чтобы Йен и Микки смогли протиснуться. Запах сигарет ударил в нос сразу же, как они зашли в маленький домик семьи. – Спасибо, – прошептала Фиона Микки, когда он проходил мимо нее. Ее голос был слишком тихим, чтобы Йен мог что-то расслышать, хотя она могла говорить и нормальным голосом – он бы все равно ее не услышал, потому что радостные крики остальных родственников, набросившихся на Йена, могли бы заглушить выстрелы. – Ты не был обязан присматривать за ним. Я это очень ценю. – Как я и сказал – он, блять, семья, – хрипло ответил Микки, неуверенный, как реагировать, услышав комплимент. Расти в семье Милковичей значило, что добрые слова всегда были редкостью, и по сей день Микки не знал, как реагировать. – Я просто хочу, чтобы ему, бля, стало лучше. – Так и будет, мы проследим за этим, – пообещала Фиона, смотря на него честными глазами. – Я записала его на прием в клинику на четыре часа. Было бы, конечно, неплохо пойти туда уже сейчас, но детям нужно увидеть, что ему лучше. – Да, понял, спасибо, – кивнул Микки, облегченно выдыхая, услышав слова Фионы: возможно, он был не так уж и одинок. – Это пойдет ему на пользу. Йену хуже, когда он остается один. – Будем надеяться, – вздохнула Фиона, проходя на кухню и моментально переключаясь в режим мамы. – Ребята, помогите мне накрыть стол! Спустя минуты вся семья уже сидела за столом, который они перетащили в гостиную, чтобы вся семья, Микки, Ви и Кев могли поместиться. Все смеялись. Все рассказывали идиотские истории. Все хорошо проводили время. Микки понял, что не мог сосредоточиться на рассказе Липа о его занятиях по английскому в университете: все его внимание было обращено на Йена, до такой степени, что он банально не мог отвести от него взгляда. И он видел, что рыжий пытался: начинал разговор с Карлом, улыбался в нужные моменты рассказа, но все равно он был далеко. Улыбка не затрагивала его глаз, и Микки не видел, чтобы Йен притронулся к еде. Но это было прогрессом, по крайней мере он оделся и вышел из дома. Микки знал, что чуда ждать не стоит, но казалось, Йену было лучше. Может, старый Йен вернется к нему в два счета. В прошлом Микки стал бы проклинать себя за этот дурацкий оптимизм, назвал бы его ебаной тупостью и тратой пространства, потому что люди, которые надеются – уязвимы. Их легко ранить, потому что у них есть мечты, которые могут быть разрушены. Но смотря на Йена, совершенно невозможно было придерживаться привычного способа мышления, потому что этот маленький рыжий ублюдок пробрался под его кожу, разрушил все возведенные Микки барьеры и полностью перепрограммировал его мозг. Из-за Йена два и два равнялось пяти, хотя темноволосый парень осознавал, что ему все равно. Потому что когда он был с Йеном, это переставало иметь значение. И он бы сделал все, что потребуется, чтобы исправить Йена, пройти через все вместе, потому что он неебически любил его, любил больше, чем это представлялось возможным. И это до усрачки пугало Микки. Он никогда никого не любил, не считая Мэнди, но она была его блядской сестрой и это было другое, но, когда он взглянул на Йена еще раз, изо всех сил делая вид, что слушает болтовню Вероники о близнецах, он понял, что это более чем того стоило. Йен стоил того. – Я пойду еще себе налью, – тихо сказал Йен Микки на ухо, указав на пустой стакан и прервав ход мыслей старшего парня. – Сейчас вернусь. – Хорошо, – пробормотал Микки, одарив Йена скромной улыбкой, прежде чем взять картошку-фри и макнуть ее в кетчуп, который был размазан по всей его тарелке. Он смеялся над рассказом Карла о том, как тот умудрился на неделе подорвать полкабинета химии в школе, когда оцепенел, осознавая смысл слов, сказанных Йеном. Она сказала, что пойдет на кухню – выпить воды Просто пошла налить себе еще Она упала прямо на пол кухни, и кровь: как же много было крови – Микки? – спросил Лип, широко раскрыв глаза в беспокойстве, заметив бледность парня. Он никогда не видел Милковича таким испуганным. Но Микки не слышал его, молясь всем богам, в которых не верил, что Йен не делал то, о чем думал Микки. Но Йена не было слишком долго, прошло уже больше пяти минут, и едва ли он не смог налить себе воды за это время. – Йен? – закричал он, так резко вставая с места, что его стул упал. Он практически побежал на кухню, когда никто ему не ответил. Галлагеры следовали за ним по пятам, когда Микки промчался через кухонный вход и остановился, увидев Йена, вертящего стакан воды в руках. Он изогнул бровь в растерянности при неожиданном появлении своей семьи. – Да? – спросил он немного дрожащим голосом, когда увидел их взволнованные лица. – Что такое? – Я думал… Я думал… – сказал Микки, почувствовав, как смех пузырится у него в горле от осознания того, как же тупо он в тот момент выглядел. Боже, в какую же неженку его превратил Галлагер! Но смех стих прежде, чем успел слететь с губ, как только Микки увидел баночку таблеток, лежащую на столе, ту баночку, которая точно лежала в кармане его куртки. И сейчас она выглядела подозрительно пустой. – Пожалуйста, скажи, что ты не сделал того, о чем я думаю, – выдохнул Микки ломающимся голосом, заранее зная ответ даже не смотря на виноватое выражение лица Йена. – Что? Что он сделал? – спросила Фиона, и страх, который она ощущала, был виден всем, кто смотрел на нее. – Что такое, Микки? Но Микки не ответил: вместо этого он сфокусировался на пустом стакане, из которого пил Йен. Он невинно стоял на столе и не привлекал к себе абсолютно никакого внимания. Йен проследил за взглядом Микки, и они одновременно рванули к стакану, полные решимости дотянуться до него раньше другого. Даже если Микки не был стопроцентно уверен в том, что сделал Йен, сейчас действия рыжего только подтвердили его первоначальные мысли. Каким-то чудом старший парень схватил стакан первым, отодвинулся от Йена и влил в себя остатки жидкости, морщась, чувствуя знакомый вкус на языке. Водка. – Занят был, блять, да? – выплюнул Микки, будучи слишком взвинченным и напуганным, чтобы следить за своей речью. – Эй, придержи язык! – скомандовал Лип, потому что несмотря на его благодарность Микки за все, что тот делал для Йена, у него все еще оставался основной инстинкт: защищать младшего брата несмотря ни на что, несмотря где и несмотря от кого. – Сколько ты принял? – спросил Микки, не обращая внимания на остальных и смотря исключительно на Йена, отчаянно желая услышать ответ. Йен лишь пожал плечами. – Что он принял? – спросила Фиона, пронзая испуганным взглядом Ви, которая проталкивалась через членов семьи ближе к Йену. – Микки, нам нужно знать. Что он принял? – Сраные таблетки, понятно? Выжрал всю банку, которую мне дал Лип. – И не забудь про водку, которой я их запил, – вклинился Йен, практически издеваясь над Микки. Его шатало, и ему пришлось тяжело опереться об стол, чтобы стоять прямо. Фиона инстинктивно посмотрела туда, где обычно стояли все напитки, и ее глаза округлились, когда она увидела уже почти пустую бутылку водки. – Она же была почти полной, блять! Нам нужно вызвать скорую, они промоют ему желудок. Дебби, можешь позвонить туда? – отрывисто кивнув, самая младшая из дочерей Галлагеров вытащила телефон из кармана, набирая номер трясущимися пальцами. Ее голос дрожал, когда она разговаривала с оператором, пытаясь не задохнуться от слез. – Мы не можем просто заставить его проблеваться? – спросил Микки, двигаясь к Йену, когда ноги подростка, наконец, отказали. Он сполз на пол с остеклевшими глазами, когда алкоголь ударил ему в голову. – Таблетки должны выйти. – Он принял так много, что едва ли половина выйдет, – угрюмо ответила Вероника, взглядом показывая Кеву вывести Карла и Лиама из кухни. При других обстоятельствах Микки начал бы протестовать, но ужас на лицах остальных заставил его молчать, и без возражений он согласился помочь Кеву встретить машину скорой, когда она приедет. – Не знаю, повлияет ли это вообще на него. – Нам нужно сделать хоть что-нибудь! – вскричал Микки, а его глаза сверкали от гнева, пока он говорил. – Мы не можем просто сидеть на наших жопах и нихуя не делать, пока скорая не соизволит появиться! – Мы только и можем, что не дать ему вырубиться, – мрачно сказала Вероника, ненавидя себя за то, что едва ли может оказать какую-то помощь младшему Галлагеру. – Вот, пусть он выпьет, - сказала она, передавая кружку воды, которую Микки сразу же схватил. – Эй, Йен, посмотри на меня, – сказал он, пытаясь сохранять спокойствие: если у него будет нервный срыв, это никому не поможет. – Ты должен это выпить, ладно? – Йена хватило только на один жалкий глоток, прежде чем он попытался отмахнуться. Его движения были вялыми и неловкими, а вода стекала по подбородку. – Давай, приятель, ты должен попить, – сказал Лип, падая на колени рядом с Йеном и держа его, пока Микки пытался заставить Йена выпить воду. – Не хочу, нет, перестаньте, – невнятно пробормотал Йен, слишком слабый, чтобы сопротивляться. – Ну, а я не хочу разбираться с тобой, тупой задницей, вместо того, чтобы, блять, есть, но мы не всегда получаем то, что хотим, – только и ответил Микки, в полную силу используя свой сарказм как способ защиты. – А теперь, ебаный рот, пей. Пей, ублюдок, – Йена снова хватило только на глоток воды, прежде чем он отодвинулся, заблевывая себя, Микки и Липа. Он слабо кашлял, когда смесь водки, таблеток и обеда, который ему удалось съесть, ударила всем в нос. Черт, если бы Микки не был так напуган, он точно бы впечатлился тем, сколько Йену удалось покрыть своей рвотой. Размах был неплохой, надо отдать ему должное. – Оставьте меня в покое, – простонал Йен, пытаясь оттолкнуть старших парней, которые не сдвинулись даже на дюйм. – Просто оставьте меня в покое! Просто, блять… Отъебитесь, я, сука, вас ненавижу, чтоб вы нахуй сдохли! Почему вы просто не можете дать мне сдохнуть, уебки! Никто не сказал ни слова, пока Йен продолжал свою невнятную тираду. Никто не двинулся, пока не приехали медики, которым они помогли отвести уже почти бессознательного Йена к карете скорой помощи, чтобы затем сесть в машину, вдавить педаль газа в пол и поехать вслед за когда-то энергичным и полным жизни подростком. И если бы кто-то заметил слезы, сорвавшиеся с глаз Микки, его бледную, почти что белую кожу и испуганное выражение лица, то им лучше не упоминать это. Сильнее давя на газ, они надеялись, что не приедут слишком поздно. Что Йен все еще будет там, когда они, наконец, проберутся к нему сквозь пробки и доедут до больницы, что он их не покинет. Не покинет Микки.

***

– Ладно тебе, мужик, угомонись уже, – сказал Кев, жестом прося Микки сесть на оранжево-красный стул рядом с ним. Его слова были полностью проигнорированы младшим парнем. – Тебе не станет лучше от того, что ты так нервничаешь. – О, я, блять, прошу прощения! Тогда я просто расслаблюсь, да? Отдохну, может, блять, даже немного посплю? Ведь мы сюда просто так приехали, а не ради Йена, который борется за свою ебаную жизнь. О, подожди! Йен действительно борется за свою жизнь, а эти долбоебы нам ничего не говорят! – прорычал Микки, впиваясь взглядом в мимо проходящего врача, который отшатнулся от буквально взрывоопасного Милковича. – Нет, они просто, блять, прогуливаются тут, как будто все нормально, как будто… – Микки, ты должен успокоиться, – прервала его Фиона, проводя дрожащими руками по волосам. – Если ты будешь срываться на врачей, это никак делу не поможет, они скорее выгонят тебя, и ты не сможешь увидеть Йена. Звук имени младшего Галлагера выбил всю злость из Микки, и даже несмотря на то, что единственным его желанием было кричать и избить кого-нибудь, слова Фионы попали прямо в цель. Глубоко вдохнув в попытке успокоить себя, он сел туда, куда предлагал сесть Кев минуты назад, а его нога бешено тряслась, так как только через нее он был способен высвобождать свою энергию. Ни у кого не хватило смелости (или страха) попросить Микки перестать. – Йен будет в порядке? – спросил Карл, его привычная дерзость давно испарилась, и в тот момент он выглядел на свой возраст. – Конечно, будет, – сказала Фиона с натянутой улыбкой, крепко сжимая его руку и руку Дебби своей. – Он намного сильнее, чем кажется. Он ведь Галлагер, помните? Микки чувствовал, как в нем зарождается желание спорить, заткнуть Фиону и сказать детям горькую и жестокую правду о том, что Йену, скорее всего, конец, и дать им почувствовать долю той боли, которую он ощущал сам, но один взгляд на Липа заставил его придержать язык за зубами. Господи, как же он ненавидел следовать приказам старшего из братьев Галлагеров. Но все же Микки понимал, что сейчас было не время и не место, потому что вся компания из восьми человек отчаянно ждала хоть какой-то информации о состоянии Йена. – Мисс Галлагер? – послышался голос медсестры в переполненной комнате ожидания, и все лица одновременно повернулись к женщине. – Как он? Он в порядке? – сразу же спросила Фиона, вскакивая на ноги с широко раскрытыми глазами. – Из-за того количества таблеток, которые сами по себе были достаточно сильными, уже не говоря о почти двухстах миллилитрах водки, нам пришлось промыть его желудок. Также мы подсоединили его к капельнице, чтобы избавиться от того, что могло успеть попасть в его организм, – сказала медсестра, сверяясь со своими записями, чтобы ничего не забыть. – Но он же будет в порядке? – спросил еще раз Микки, будучи совсем не в настроении иметь дело с любой херью в его отношении. – Нам только пришли результаты его компьютерной томографии и электрокардиограммы. Судя по ним, с мозговой и сердечной деятельностью все хорошо. Йен все еще спит, так что мы не можем быть стопроцентно уверены в этом, но все первоначальные признаки указывают на это. – Значит, мы можем его увидеть? – спросила Дебби, смотря на женщину с надеждой. – К сожалению, сейчас в его палате может находиться только один человек, который должен быть старше восемнадцати. Дебби и Карл пытались безуспешно скрыть свое разочарование, не успокоившись даже тогда, когда медсестра сказала, что они, скорее всего, смогут увидеть его после еще пары проверок. – Иди ты, – мягкий голос Фионы вытащил Микки из его мыслей, и он не смог скрыть своей растерянности, встречаясь с ней взглядом. – Мы можем увидеть его и позже, ты должен пойти к нему первым. Больше всего на свете он хотел побежать в палату к Йену, собственными глазами убедиться в том, что он все еще дышит и быть рядом, пока бывший курсант не проснется. Но Микки обнаружил, что смотрит на остальных, ища признаки согласия на их лицах. Может, он не был самым проницательным человеком, разбирающимся в чувствах и человеком, который все обдумывал, но Микки хорошо знал о том, что такое границы. И хотя Фиона сказала, что все хорошо (он понятия не имел, почему), он хотел убедиться, что не перейдет никому дорогу, если пойдет к Йену первым. В конце концов, он всегда мог побыть мудаком, но точно не сейчас. Но все, казалось бы, поддерживали Фиону в ее решении, кивнул даже Лип, в глазах которого все равно можно было заметить разжигающееся пламя, означающее, что он далеко не рад этому. В считанные секунды уважение Микки ко всем Галлагерам выросло в десять раз. Когда он рос, его учили, что самое важное – это семья, что никто не смеет ее трогать, и Микки знал, что дружные Галлагеры были воспитаны так же. Именно так он смотрел на Йена, а остальных, в лучшем случае, просто терпел. Но для них позволить Микки увидеть Йена первым значило, что он на них каким-то образом повлиял, и так они показывали, что теперь он, по крайней мере со стороны Йена, тоже был семьей. Теплое чувство в груди было необычным и Микки редко его ощущал, но никогда не отвергал. Возможно, только возможно, он, наконец, нашел свое место в мире. Это могло подождать: сейчас явно было не время думать о том, что семья его парня, наконец, начинала открыто принимать его, нет. У Микки было дело гораздо более важное. Когда он приблизился к двери, которая вела к Йену, Микки обнаружил, что у него дрожат руки. Часами он умирал от желания увидеть Йена, несколько раз его успокаивали Кев и Лип, а сейчас, когда ему дали шанс, он словно застыл, неспособный двигаться и напуганный тем, что может увидеть по ту сторону двери. – Прекращай быть таким ебаным гомиком, Милкович, – сорвался на самого себя Микки, собирая в кулак всю семейную смелость, открывая дверь и, наконец, заходя в комнату. Того, что он увидел, было достаточно, чтобы Микки замер. Его моментально затошнило. Он хотел кричать, хотел убежать, разрушить что-нибудь и заставить весь мир почувствовать ту боль, которую чувствовал он. Потому что тот подросток, который лежал перед ним, был не его Йеном, ни капли не был на него похож. Потому что Йен был сильным, больше, чем сама жизнь, а в его глазах, где-то глубоко, виднелось твердое упрямство. Но мальчик, который лежал на больничной койке, был крошечным, бледным и подключен к такому количеству аппаратов, что Микки это казалось невозможным. Как так вышло, что это был один и тот же человек? Микки снова почувствовал, как его сердце разбивается, и был не в силах остановить слезы, хлынувшие из глаз, вытирая их рукавом кофты. Медсестра сказала, что с Йеном, скорее всего, все будет хорошо, но как она могла так говорить, если видела, в каком он был состоянии? Если бы парень не заметил, как приподнимается и опадает грудь Йена, Микки был бы уверен, что рыжий мертв. Юный Милкович никак не мог увидеть в этом неподвижном теле того же парня, который еще недели назад раздевался перед ним как никто другой, черт, он даже не был похож на Йена, который вылеживался в кровати, невидящий и неподвижный под кучей одеял. – Господи, выглядишь, как ебаное дерьмо, – сказал он наконец, на один шаг приближаясь к бессознательной фигуре Йена, и совсем неудивительно, что подросток никак не отреагировал. Это не было чем-то новым, потому что последние недели Йен отгораживался от всего мира, и Микки даже не знал, какую из версий безжизненного мальчика ненавидел сильнее. – Ну зачем ты это сделал? Думал, что я оценю твое поэтичное дерьмо, которое ты вытворил на том же месте, что и Моника, во время того же самого ужина? Лип сказал, что ты, скорее всего, специально, что ты всегда был куском драматичного говна, – Микки боролся со слезами, которые грозились пролиться, и его голос сорвался. За последние пару часов он так много плакал, и он не собирался делать это снова, черт возьми! Руки Микки чесались достать сигарету, но он не был настолько тупым, чтобы зажигать ее прямо в больнице. Хотя бы потому, что персонал мог запретить ему приходить к Йену, и он не хотел этого признавать, но он думал, что все эти химикаты могут только ухудшить состояние бывшего курсанта. Вместо этого он засунул свое желание покурить куда подальше, сосредотачиваясь на словах, которые собирался сказать. Дебби все твердила о том, как люди в коме могли слышать, как ты говоришь, и хоть Йен просто спал, попробовать все равно стоило. – Не думаю, что он прав: ты не такой уж пиздецки умный. Знаешь, что, по моему мнению, это было? Бля, я тебе, конечно, скажу, но ты же не ответишь, да? Я думаю, что это была проверка. Ты проверял, стою ли я того. Что-то в твоей ебнутой голове продолжало говорить тебе все то дерьмо о том, что ты недостаточно хорош, и ты пытался понять, правда ли это. Потому что я, блять, никогда не поверю в то, что ты сделал то же, что и Моника, случайно. Ты хотел посмотреть, смогу ли я сложить два и два, и я знаю, что я сложил, но недостаточно быстро, да? Теперь ты, блять, счастлив? Ты ведь получил свой ответ, и теперь тебя закроют в ебаной психушке хуй знает на сколько! Врачи говорят, что ты, возможно, нанес необратимый ущерб своей печени, но по крайней, блять, мере, ты довел свой маленький социальный эксперимент до конца! Микки рвано выдохнул, проводя по лицу ладонью. – Давай расставим приоритеты. Не важно, что твоя семья волнуется, что Дебби все еще плачет с тех самых пор, как мы нашли тебя, не важно, что я тут, блять, с ума схожу, понимая, что должен был догадаться, что было у тебя на уме! Что я должен был остановить тебя! Это все, блять, не важно, потому что Йен, сука, Галлагер узнал все, что хотел! К тому времени Микки наворачивал уже тысячный круг по палате, чистая энергия текла по его венам, нервно сжимая и разжимая кулаки, словно это могло помочь ему успокоиться. – Прости, – пробормотал тихий голос, разрушая тишину, повисшую в палате, пока Микки переводил дыхание. Йен попытался сесть, но все аппараты, к которым он был подключен, помешали ему преуспеть в этом, и вскоре он сдался, решив просто смотреть на Микки, с непривычки морщась от яркого света ламп. – Я не… Я не хотел, чтобы это случилось, я просто… – Тогда что ты пытался сделать? – не удержался Микки от вопроса, поворачиваясь и опираясь на столбик кровати у ног Йена, ненавидя то, как младший парень щурится и не может посмотреть ему в глаза. – Я не знаю, в смысле, я хотел, чтобы мне помогли, правда хотел. Я ненавижу себя за то, что заставляю тебя проходить через это дерьмо, но я продолжал думать о том, что сделала Моника, как она пыталась выбраться из этого, и как легко это было бы сделать. И потом я увидел баночку таблеток, и бутылку, которую Фиона не убрала после своей вечеринки, и я понял, что могу выбраться. Я не думал о том, чтобы проверять тебя или остальных, зачем мне это? Это же не ты такой испорченный, не тебе нужно проявлять себя, а мне! И я так себя ненавижу, потому что знаю, что я едва ли достаточно хорош для тебя, а теперь это… Это ебаная болезнь удерживает тебя со мной, потому что ты не можешь уйти от меня и при этом не выглядеть мудаком! И это нечестно, потому что тебе будет лучше без меня. Не знаю, может, я просто пытался дать тебе шанс уйти? – Ой, ебаный ж, блять, рот, – не удержался Микки, когда Йен договорил, зажал переносицу большим и указательным пальцами, словно это помогло бы ему уменьшить напряжение. Сев, наконец, на свободное место рядом с Йеном, бывший заключенный схватил руку рыжего и глубоко вздохнул, прежде чем начать говорить. Он надеялся, что сейчас скажет правильную вещь и больше не облажается. – Ты должен вбить в свою чертову голову, что я никуда не уйду, Галлагер. Мы через слишком многое прошли, и никакое дурацкое психическое расстройство ничего не изменит. – Как ты можешь так говорить? – прошептал Йен, смотря на Микки. Его глаза сияли от непролитых слез, и юный Милкович искренне удивился тому, сколько раз за день могло разбиваться его сердце. Потому что в последнее время он слишком часто видел, как Йен страдал и как его ломало, и он бы сделал все, чтобы навсегда избавить его от этого выражения на лице. – Я, блять, сломанный. Такой косячный, что они, наверное, никогда меня не отпустят. – Даже если так, я тебя вытащу, – сказал Микки. Он видел, что Йен воспринял это как шутку, но оба парня знали, что он был убийственно серьезен. – Я не уйду от тебя, ни сейчас, ни когда-либо еще, ты должен мне поверить. – Знаешь, думаю, я верю, – ответил Йен с мягкой улыбкой, маневрируя рукой вокруг капельницы и через провода, которые были к нему подсоединены, чтобы мягко сжать руку Микки в своей. Несмотря на попытки, Микки все равно не смог не улыбнуться в ответ. Он, наконец, почувствовал намек на надежду. Может, будущее не будет таким мрачным, как он думал по началу. Он не знал, что будет дальше. Станет ли Йену «лучше» через месяц или через год. Он понятия, блять, не имел, будет ли у Йена рецидив, к которому была склонна Моника, или все это вообще закончится (он на это надеялся). Он понятия не имел, что ждало Йена в будущем, но Микки знал только одно, и возможно, только это и было самым важным. Он, Микки Милкович, любил, блять, Йена Галлагера больше, чем можно выразить ебаными словами, и он никогда от него не уйдет. Не важно, сколько еще обидных слов прилетит в его адрес, сколько будет пролитых слез и перепадов настроения. Он дал себе клятву. Несмотря ни на что он не покинет Йена, и возможно, только возможно, его сраного оптимизма и любви будет достаточно, чтобы Йен смог через это пройти. Он увидит, что у него есть люди, поддерживающие его, люди, которым он был нужен здоровым и полностью выздоровевшим. Люди, которым нужен был их Йен чертов Галлагер, и Микки знал, что не опустит руки, пока этого не случится.