Two Colors (Not the Full Spectrum)

      Витраж за спиной переливается светом заходящего солнца и Кёко чувствует, как её лёгкие горят.       Саяка, уходя, хлопает дверью.       Упрямая решимость Мики Саяки в защите справедливости убьёт её — это более чем очевидно. «Я сражаюсь, чтобы защищать людей». Что за абсурд.       «Я не выношу таких волшебниц, как ты». Ох, серьезно? Саяка была не в своем уме. Кёко знала не понаслышке о том, что случается, если используешь желание для других. Это не заканчивается хорошо.       В «спасении человечества», или в какую бы ещё благородную глупость Саяка не верила, не было никакого смысла — люди конченные и становится волшебницей чтобы «беречь» их — тупо. Людей не нужно спасать. В спасении нуждаешься только ты сам.       Кёко вздыхает, смотря вверх на больницу, в которой Саяка когда-то проводила слишком много времени, заботясь о Кёске. Чертов Кёске. Он не имел ни малейшего понятия через что прошла Саяка ради него.       Труп Саяки, падающий на мостовую, в то время как её камень души был временно утерян. И все ради мальчишки. Ради мальчишки.       Кёко едва ли может понять это. Кёске даже не интересный.       Ну. Не то чтобы он была лучше, не так ли? Кёко откусывает свое яблоко, наслаждаясь хрустом. В любом случае, куда Саяка подевалась? Кёко хотела поговорить с ней. Кёко приходилось давить сомнения, которые зарождались в её мыслях.       Ещё кусок. Саяка была хорошей. Такой умилительно безостановочно хорошей. Это нечестно. Чавк. Эта её непогрешимая вера в справедливость. Чавк. Посмотрите, именно это вера и привела её — Саяку — к концу. Чавк. Ходячий труп, её душа привязана к блестящему голубому камню.       Она заканчивает с яблоком и, ни о чём не думая, бежит.       Ничего перед собой не видя, она добегает до дома Саяки. Её грудная клетка поднимается и опускается от напряжения и Кёко наклоняется, чтобы отдышаться.       Хей, думает она. Выходи ко мне. Я хочу поговорить.       Она стоит так пару минут, восстанавливая дыхание и размышляя. Она желает знать выйдет ли к ней Саяка или нет.       Неожиданно, девушка появляется перед ней. — Привет, — говорит она Саяке. Кёко подмечает странности в подруге — возможно, её взгляд не такой, как обычно. Её глаза все такие же яркие и голубые, какими они и должны были быть, но вместе с тем они пусты и мертвы. — Я хочу кое-что тебе показать.       Саяка кивает вместо ответа и идёт за Кёко, следует за ней через весь город. Свет этого дня был ослепительно яркого, оранжево-жёлтого цвета. Когда они шли сквозь лес, свет, пробивающийся через листья, стал мягким и зелёным. Наконец девушки добрались до заброшенной церкви, она возвышалась над ними тёмным пятном.       Саяка даже не спросила Кёко, почему они пришли в это странное место. В некотором роде это настораживало, но Кёко понимала, что не была полностью готова отвечать на вопросы подруги. Кёко вдруг стала благодарной за это, нехарактерное для девушки рядом с ней, молчание.       Кёко взбегает по ступеням и кладет ладонь на тяжёлую дубовую дверь церкви. Сколько времени уже прошло… Годы? Да, прошли годы с того момента, как она последний раз приходила в это место после… Всего, что с ней случилось.       Саяка тихо стояла за её спиной. Кёко делает глубокий вдох, возвращая утерянную решимость. Кёко проделала этот долгий путь не для того, чтобы сейчас стоять и сомневаться.       Она просто надеется, что она сможет достучаться до Саяки пока не стало слишком поздно. Она резко распахивает дверь и несётся к алтарю, игнорируя нарастающее внутри напряжение. Порыв воздуха, который Кёко впустила открыв дверь, закрутил пыль у её ног, но и это она не замечала. Кёко пришла сюда не просто так, а с целью и она намерена довести дело до конца. У нее обязательно получится, это обязано сработать. — Зачем ты привела меня сюда? — спрашивает Саяка, ее голос холоден и ровен, она не злится, но и не радуется. — Чтобы поговорить с тобой. Хочешь яблоко? — Кёко, не дожидаясь ответа, кидает фрукт в руки Саяки. Та ловит его как будто в замедленной съёмке. — Нет. — Говорит она и кидает яблоко на холодный пол.       Всё вокруг Кёко за секунду стало красным. Она видит младшую сестру, которая плачет от голода. Громкое урчание её желудка. Пустота в животе, несмотря ни на что, никогда по-настоящему не отпускала Кёко. Она видит, как кожура яблока блестит красным и как оно падает.       Кёко хватает Саяку за воротник рубашки и, не рассчитав силу, до того сильно сжимает, что поднимает над землей. — Не смей выкидывать предложенную еду.       Голубой, голубой, голубой. Далекий, спокойный, терпеливый и любознательный цвет. Саяка в этой ситуации не выглядит даже немного испуганной.       Что она творит? Кёко отпускает Саяку и наклоняется, поднимает яблоко. С ним ничего не случилось, возможно оно совсем немного помялось. Кёко подходит к алтарю, напоминая самой себе своего отца.       В церкви раздаётся звук хруста. Яблоко сладкое на вкус. Именно такое, каким оно и должно быть. Вкуса и хруста достаточно, чтобы Кёко снова взяла себя в руки и успокоилась. — Когда-то давно в этой церкви был священник, он видел все горести мира и точно знал, как их разрешить. — Она вспоминает отца, стоящего за этим самым алтарем, тот вдохновлённый взгляд, которым он скользил по своей пастве. Он говорил ей: «Ты всегда должна быть хорошей, Кёко». Она прогоняет призрак своего отца, стряхивает его, как пыль. — Но его учения шли против взглядов классической религии. Людям это не нравилось. Они начали уходить, потому что считали его сумасшедшим.       Скамьи пусты. Но Саяка и есть вся публика, которая нужна Кёко, ей не нужен целый мир, чтобы читать ему проповеди. Пока Саяка здесь, Кёко не волнует то, что скамьи пустуют. Саяка никуда не собирается уходить. И она заворожённо смотрит на Кёко. — В конце концов он был отстранён. Он лишился своей власти. Священник продолжал проповедовать, но его уже никто не слушал.       О, Кёко хорошо помнит те письма с жалобами на её отца, то, как он часами безучастно смотрел на их. Как он оставлял их в беспорядке на семейном обеденном столе и запирался в своей комнате. — Так что я заключила контракт с Кьюбеем. Я хотела, чтобы люди вернулись и послушали его. И мы спасали мир вместе! Он спасал мир молитвами и проповедями, я же в тенях, сражаясь со злом. — Она качает головой. — И всё было у нас хорошо. Пока… Пока он каким-то образом обо всем не узнал.       Иногда она просыпается ночью от острой боли в щеке, той же самой, какую она ощутила из-за крепкой отцовской пощёчины. Она часто ощущает фантомный вес его ладони на коже, не может забыть, как он её ударил, когда всё вскрылось. Он назвал маленькую Кёко ведьминским отродьем и выгнал из дома. — Священник обезумел от того, что его прихожане оказались ненастоящими. Он обвинил меня в том, что я ведьма. В конечном итоге, он окончательно слетел с катушек. Он убил свою семью, а затем и себя. Он даже поджёг дом перед самоубийством. Когда я туда пришла, дом уже был объят пламенем, отец и сёстры были мертвы.       Девушка уже полностью перенеслась в тот день и ощущала жар огня, который прожигал дыру на месте её сердца. Она так и не нашла слов, чтобы описать свои чувства в тот момент. Оранжевый оставил ей бельмо на глазу, выжег всю сетчатку и остался с ней навсегда, меняя сердце на страдание. Та Кёко могла только кричать и звать своих родных, которые так и не вышли к ней. Извини, дорогая, но твоя семья мертва. Тебе крупно повезло, что ты не была дома, когда начался пожар, правда? — После этого, что ж… Я поклялась, что никогда больше никому не помогу. Люди эгоистичны, Саяка. Я впустую потратила своё единственное желание на отца и… погляди чем это для меня обернулось. Теперь я живу исключительно для себя. — Она смотрит в сторону Саяки и чувствует себя до боли открыто и уязвимо. — Я думаю, смысл в том, что ты никогда не угадаешь, чего хочет другой человек. Так почему другие должны тебя заботить?       Саяка притихла, обдумывая долгую речь подруги. Взгляд Кёко встречается с освящённым цветным окном полом, покрытым пылью. Красный, оранжевый, жёлтый, зелёный. Где-то даже видны отблески фиолетового. Витраж поражал своей красотой. Кёко всегда любила это место. Кёко поднимает свой взгляд и видит… голубой.       Саяка прочищает горло и Кёко ненавидит ту дрожь нетерпения, которую вызывает ожидание ответа от девушки, стоящей перед ней. Это первый звук, который она слышит после отказа от яблока. — Я не могу согласиться с тем путём, который ты выбрала, — заявляет Саяка. — Я стала девочкой-волшебницей ради других и я не стану предавать свои моральные принципы лишь потому, что я технически мертва.       Её обращенный на Кёко взгляд строг, холоден и решителен. Что случилось с вечно весёлой, безнадёжно оптимистичной Саякой? Кёко очень сильно тосковала по ней. Эта, непохожая на прежнюю Саяку, не выглядит живой. — Откуда у тебя эти яблоки? — Вот оно, своим вопросом Саяка наносит последний, решающий удар по Кёко. Та теряется и цепенеет. — Как я и думала, — Саяка улыбается, все ещё грустная, холодная и выглядящая мёртвой. — Уж извини, но ворованною еду не ем.       И вот такая невероятная Саяка — голубая, спокойная, холодная, мёртвая, живая, музыкальная Саяка — поворачивается спиной и выходит из пустой церкви, хлопая дверью. Звук гулом отдаётся от стен и оседает в ушах Кёко.       Витражное окно залито светом и под её ногами настоящая радуга танцующих цветов. Раньше Кёко обожала радугу.       Сейчас Кёко разбивает костяшки пальцев об кафедру. Её ладонь приземляется на непонятно откуда взявшееся пятно мягкого голубого цвета. — Чёрт возьми, Саяка! — Она сердито кричит в пустоту и со злостью вгрызается в яблоко.       Она хотела ей помочь, поделится своим светом. Отдать Саяке её свет обратно.       Потому что после каждого дождя в небе появляется радуга.       Саяке нужно просто помочь пережить шторм. И после этого их осветит радуга. Обязательно. Хруст.       Так и будет, обязательно. В конце концов, Саяка заслужила хотя бы одну радугу, это справедливо.       Благодаря Саяке, Кёко вспомнила, зачем выбрала судьбу волшебницы. Она тронула душу Кёко и, непреднамеренно, напомнила и обо всём остальном. Теперь её очередь протянуть руку Саяке и напомнить о том же.       Она жуёт яблоко и не замечает слёз, текущих по щекам.       Просто… Неужели они стали именно тем, с чем раньше пытались бороться?       Если Саяка со своим возвышенным чувством справедливости что-то и сделала, то напомнила Кёко о том, что и она когда-то верила в сказки и счастливый конец. Кёко как никогда нуждается в чуде. Нет, скорее Саяке нужно это чудо. И Кёко даст ей его. У неё уже есть некоторые идеи.       В сказках любовь побеждает всё. Любовь отца вдохновила Кёко стать девочкой-волшебницей, она вдохновила её загадать желание о спасении семьи. Во всём всегда виновата любовь.       Кёске был бы идеальным кандидатом на роль спасителя Саяки, но… он ничего не знает ни о магии, ни о волшебницах. Ему неведомо цепляющее чувство отчаяния, которое дарят ведьмы. Он не видел, на какие хитрости способна ведьма перед смертью. Да и в любом случае, ходит слушок, что он теперь с другой.       Тогда выбор падает на Мадоку. Лучшую подругу, всегда готовую быть рядом что бы не случилось. Хоть это и другая любовь, разве она не прекрасна? У любви десятки лиц и дружба не менее ценна. Мадока видит ведьм; она знает про девочек-волшебниц; она, как и Кёко отчаянно хочет вернуть Саяку назад.       Она обращается к Мадоке и та охотно прибегает к ней. — Ты хочешь спасти Саяку, верно? — Спрашивает Кёко. — Конечно, да. — Я хочу попробовать достучаться до неё.       Мадока кивает и решительность растёт в её ясных розовых глазах. Кёко думается, что Мадока с Саякой были бы милой парочкой. — Это сработает? — спрашивает она и Кёко вздыхает. — Никто не знает, как очистить ведьму. Мы станем первыми. Но нам нужно попытаться, — Кёко подбрасывает свой камень души. Он переливается красным, красным, красным, противоположностью голубому Саяки. — Ты пойдешь со мной? — Да, — в голосе Мадоки нет сомнения. Возможно, между ней и Саякой ещё больше сходства, чем казалось.       Кёко подкидывает камень, она ловит свою душу и вместе с ней шальные мысли. Забавно, что вся её жизнь теперь связана с тем, что по сути является блестящем камушком. Что с ней станет, случайно урони она его. — Тогда начнём, — Кёко ещё раз объясняет Мадоке план, чуть ли не показывая на пальцах и слабо улыбается. Мадока отвечает на улыбку.       Они обошли весь город, разыскивая Саяку или ведьму Октавию. Камень души Кёко не чувствовал ведьмовского присутствия, но они всё равно продолжали путь.        Вдруг камень души вспыхнул и Кёко усмехнулась. Вот, сигнал. Они нашли его. Или, скорее, её. — Готова? — Кёко спрашивает Мадоку и та кивает вместо ответа. Они входят внутрь.       Октавия встречает их молчанием. Здесь не было ничего, кроме зеркал и тишины, девочки слышали только эхо от собственных шагов. Мысль о том, что именно в этом месте заточена душа Саяки была странной. Или это отражение её внутреннего мира? Кёко думает, что после всего этого ей будет трудно сражаться с ведьмами. — Эй, Кёко, — неуверенный голос Мадоки разрушает тишину, — мне интересно… Ты когда-нибудь видела подобное? — Нет, эта ведьма отличается от всех, с кем я сражалась раньше, — Кёко пожимает плечами.       Она не знает, что ещё можно сказать в этой ситуации. — Ну конечно, — говорит Мадока и что бы она ни хотела сказать дальше, обрывается на полуслове, потому что Октавия — нет, Саяка, нельзя забывать, что это Мики Саяка — чувствует и встречает их.       Они бегут, Кёко впереди, Мадока догоняет. Кёко ничего не говорит, просто держит копьё и цепь и молиться, чтобы её оружия было достаточно. Октавия полностью проявила себя во всей красе. — Сейчас, Мадока! Как договаривались!       Волшебница ставит барьер между Октавией и Мадокой, надеясь, что последняя будет в безопасности. — Саяка! — Мадока зовёт подругу. Кёко предполагает, что Мадока говорит что-то ещё, но сама она уже отключилась от реальности. У неё есть миссия, есть обязанность перед Саякой.       Это то, что Саяка заслуживает. — Не бойся! Мадока, продолжай звать!       Октавия безжалостна. Руки Кёко горят от копья и борьбы. Саяка никогда не сдавалась, Кёко любила эту настойчивость. Но она уже сражалась с Саякой однажды и если бы Хомура их не прервала тогда, она бы победила. И Кёко уверена, что у нее получиться одержать победу ещё раз, даже если Саяка сейчас ведьма.       Барьер между ведьмой и Мадокой разрушается, Кёко резко отбрасывает назад. Она встаёт, кашляя и хрипя. Хомура успевает спасти Мадоку как раз вовремя. Чёрт.       Естественно у них ничего не получилось. Всё таки никто не знает, как очистить душу ведьмы. — Позаботься о ней, Хомура. Я по глупости взяла её с собой. Нельзя сражаться, когда у тебя есть обуза. Всё хорошо, это правильно. Спасайтесь! — Кёко кричит изо всех сил, создавая ещё один барьер, оставляя себя и Саяку позади. Теперь неважно, как Хомура нашла их; повезло, что она вообще пришла. — Я буду в порядке!       Она говорит и сама себе не верит. Всем уже понятно, что живой она не выйдет.       Черт, Хомура это и так знает. Но всё равно кивает, её лицо не такое бесстрастное, как всегда. Она кажется грустной, но Кёко думается, что она принимает ситуацию. Словно она этого и ожидала.       Кёко поворачивается обратно к Октавии, ведьме музыки. Ведьме, насквозь пропитанной отчаянием девочки, которая могла бы стать кем то большим.       У волшебницы больше нет идей. Поэтому она делает то, что у неё получается лучше всего, то, что считает нужным. — Не волнуйся, Саяка. Одной быть всегда одиноко. Он не выбрал тебя? — Кёко встаёт на колени, снова погружаясь в молитву, ту самую, которую поклялась не читать. — Но я тебя выбрала. Саяка, всё будет хорошо.       Когда-то давно Кёко молилась, она молилась в моменты сомнений и неуверенности, прося ответы у всевышнего. — Ты замечательная, — она протягивает руки к Октавии, плача. Она чувствует что-то внутри ведьмы, что-то волнующее, какое-то легкое мерцание надежды и тепла среди сокрушительного отчаяния. — Саяка, та такая хорошая. Такая самоотверженная.       Мысленно Кёко видит радужные огни, танцующие на алтаре церкви её отца, утопающие в глазах Саяки и окрашивающие её кожу в прекрасные цвета. Саяка, Саяка. Всегда была только она.       Кёко шепчет: «Саяка, я с тобой».       Кёко готова умереть, она приняла свою участь — она к тому же еще и не превратится в ведьму, хоть что-то хорошее — но она заберет Саяку с собой. Она рвётся вперёд в последний раз — не телом, но всей душой.       Голубой, голубой, голубой. Этот цвет всегда принадлежал Саяке, но здесь он окутывает Кёко так, как никогда раньше. — Кёко? Что… Как ты нашла меня? — Ты дала мне надежду, давно забытое мной чувство, — отвечает Кёко, смахивая слёзы Саяки. — Я просто возвращаю должок, ради справедливости.       Она целует Саяку в лоб. «Всё будет хорошо, Саяка», бормочет она и чувствует, как Саяка расслабляется в её руках. Саяка шепчет: «Скажи мне что-нибудь милое». Кёко грустно улыбается. — Та радуга в отцовской церкви. От витражного окна… Она всегда казалась мне красивой. — Тогда мы можем посидеть там, — на лице Саяки заиграла слабая улыбка.       Это последнее, что видит Кёко — Саяка в её руках, алтарь у их ног и рудуга, танцующая между ними.       Кёко думает, что в другой вселенной у них счастливый конец. Всё было бы так: Кёко не сможет выносить натуру девочки-паиньки Саяки; Саяка не потерпит наплевательского отношения Кёко ко всему. Они сталкиваются, они дерутся, но каким-то образом раскрывают друг другу свои слабости, Кёко учится доверять, Саяку меньше заботит, что хорошо, а что нет. Кёко думает, что они бы здесь поцеловались, окружённые светом радуги и пылью. Счастливый финал.       Но в их мире они его не получат. В этом мире у них есть только два цвета, красный и голубой. Из всего спектра только два. Вкус несбыточных надежд безжалостно отнят горем и отчаянием.