Somnium

      Сара хотела забыть Сентфор и все, что там происходило, похоронить это прошлое в самом дальнем уголке своего сердца и никогда больше не вспоминать. Зажить как обычный человек, будто никогда и ничего на самом деле не происходило.       И она почти могла это сделать. Могла притворяться, что всю свою жизнь жила в Балтиморе и никогда не бывала в городке с именем Сентфор, могла надевать на свое лицо улыбку, прячась за ней как за маской, и делая вид, что она такая же, как все.       Но за днем всегда наступает ночь. А ночью приходят сны. И если при свете солнца, погружаясь в окружающую суету, Сара могла стойко сдерживать собственные мысли и воспоминания под замком, то — о господи — как она может остановить сны? Во тьме, в одинокой холодной постели, раз за разом ее разум переставал подчиняться, с головой погружая в отвергнутые, глубоко закопанные воспоминания. Каждую ночь к ней приходили то ли сны, то ли дьявольские видения, унося обратно в покинутый ею город.       Чаще всего, то были сны, где она гуляла по пустому, будто бы призрачному Сентфору, одиноко бродя по сумеречным улицам. Влажность от прошедшего дождя чувствовалась в воздухе, и Сара снова и снова вдыхала как можно глубже, будто пытаясь захватить этот воздух с собой обратно в Балтимор. Она ходила по родным улицам, натыкаясь взглядом на привычные листовки о пропавших детях, выцветшие и желтые, с которых ее полустертыми глазами провожали незнакомые лица.       Иногда ей слышался знакомый смех — Кэнди? Бобби? — и она ускоряла шаг, почти бегом заворачивая за угол, с улыбкой на губах, готовая к тому, чтобы их окликнуть.       Но там всегда было пусто.       Раньше после таких снов она, проснувшаяся от душивших горьких слез, словно в тумане собирала вещи, твердо намереваясь ехать обратно, несмотря на ужас от других осколков памяти, юрко крутящийся у нее в груди. Но теперь Сара лишь открывала глаза и, плотно стиснув кулаки, ждала, когда горячая волна желания — скорей, пожалуйста, скорей — внутри нее спадет и останется только тихая тоска по покинутому месту. Ей хотелось бы соврать, что с каждым разом это проходит все быстрее, но ее организм, до краев наполненный ложью, не находил места даже для этой капли.       Ее посещали и кошмары. Липкие, тошнотворные сны, в которых она барахталась как мелкая мошка в смоле, с каждым движением неловких лапок лишь застревая все глубже. Там были разлагающиеся животные с влажно блестевшими смоляными глазами, лес, залитый алым светом, и мощный, оглушающий рев пробудившегося чудовища. Иногда сны разрывал плачуще-истерический, то ли смех, то ли плач, и лишь одно воспоминание о костлявых, отвратительно согнутых и неимоверно деформированных конечностях порождало в ней крик ужаса, от которого она, захлебываясь, просыпалась.       Это стало привычно еще во время нахождения в Сентфоре и не вызывало ровным счетом ничего, кроме оглушающего стука сердца и желания выкурить пару сигарет.       Но все эти видения были еще не так плохи. Были и другие. Те, где она просыпалась в бархатной ночи леса. Где ветер и сама природа шептали ей и тянули за руки дальше во тьму по дорожке из расцветших цветов. Отовсюду словно доносился тихий, настойчивый шепот, слышимый в шорохе листвы — иди, не сопротивляйся, иди же ко мне… — и голос завораживал, и Сара шла, без возможности воспротивиться. Было ли у нее такое желание? Тогда она все еще хотела убедить себя, что да.       И в конце ее пути всегда ждала поляна, покрытая плотным ковром крупных, фиолетовых до черноты цветов, почти полностью скрывавших землю. Пышные раскрытые головки неспешно покачивались из стороны в сторону под музыку, слышимую только ими, выпуская в воздух вместе с мелкой пыльцой тяжелый сладко-горький аромат.       Там, среди волнующегося дурманящего озера, по щиколотку в цветах неизменно стоит ее личный Дьявол, протягивая к ней руку в пригласительном жесте. Он усмехается, каждый раз видя ее колебание, то, как она, как бы против воли, осторожно протягивает руку в ответ, будто собирается в последнюю секунду отдернуть.       Человек знает, что Саре не нужно ни цветочного дурмана, ни зовущих дорог. Ему уже давно не нужно заманивать ее речами, она может прийти сюда сама, но упрямо продолжает из раза в раз врать самой себе, отрицая это. Он также знает, что ей нравится эта игра, и позволяет играть в нее. Это одна из немногих игр, которые у них сейчас есть, так почему же не позволить эту маленькую слабость?       С прикосновением к его руке в Саре пробуждается ото сна жадный, ненасытный демон, который не хочет больше играть в игры. Он прорывается сквозь неплотно надетую маску доброты, и жадно, ненасытно вцепляется в Человека. И губы ее требовательно стремятся на встречу к нему, в чем он не может отказать. И он смеется своим бархатным смехом, отстраняясь, когда она пытается одновременно и вжаться в его тело, и снять с него эту — как всегда слишком много застежек! — одежду.       С ее платьем у Человека всегда получается лучше, он каким-то образом умудряется снимать тяжелую алую ткань, одновременно с тем не прекращая проникать в Сару горячими пальцами. И она громко стонет сквозь поцелуй, почти повисая на его шее, ведь трясущиеся ноги уже не в состоянии удержать вес тела.       Он опускает ее обнаженное тело на землю, нависая над ним, и цветы под ней и правда похожи на мягкий ковер, но Саре на это плевать, она была бы готова трахаться с ним хоть на битом стекле. В пронзительных глазах у Человека играют отблески дьявольских костров, а лицо перечеркивает ухмылка, когда он игриво чуть склонив голову набок, намеренно дразняще-нежно водит руками по ее коже, вверх по внутренней стороне бедер, проводя ладонями по талии, легко задевая пальцами твердые соски, заставляя ее испускать полувздохи-полустоны.       И она задыхается, она обнажена перед Человеком не только телом, но и лицом, опустевшим без маски доброй девочки Сары, готовой всем прийти на помощь. Под милой улыбкой прячется оборотная — настоящая — сторона — эгоистичная, лживая и порочная. Сара рада наконец-то быть обнаженной. Его же лицо, напротив, скрыто, и эта маска не для всех, но только для нее.       Пусть, если ему так хочется.       Она злится от нетерпения, потому что эта пытка для нее слишком мучительна и невыносима, демон внутри требователен до его тела и стремится сократить между ними расстояние. Сара накручивает его волосы на свою руку и сильно, настойчиво тянет вниз, стремясь причинить ему боль и дать понять, что она на пределе. Человек на удивление подчиняется, в ответ затягивая ее в жаркий страстный поцелуй, на который она отвлекается, а затем вцепляется ему своими острыми ноготками в плечи, потому что он — дьявол, монстр — сильно прокусывает ее нижнюю губу, слизывая языком обильно проступившую кровь. Человек продолжает ее целовать, бесстыже, напористо водя руками по ее телу, грубо проталкивает горячий язык ей в рот, и она чувствует металл собственной крови.       И этот вкус только больше возбуждает их обоих. Сара обхватывает его бедра своими ногами, а он резко входит в нее, жестко подавляя вскрик губами, не позволяя ей привыкнуть, начинает двигаться. Она чувствует пылающий жар его тела и член внутри нее, стонет и извивается под Человеком, полностью позволяя ему вести, подчиняясь его то ускоряющемуся, то замедляющемуся темпу. Грубость и нежность в движениях неразрывно сплетаются в единый клубок, а болезненные укусы перемежаются приятными поцелуями на шее. И она теряется там, теряет последние остатки себя в этом жарком мареве.       Где-то там, в переплетении глубоких толчков и стонов исчезает его красивая маска, обнажая — настоящее — лицо, покрытое шрамами от ожогов, но Саре на это плевать, как всегда и было.       Человек приостанавливает перед самым пиком, еле сдерживая себя, она чувствует, как его тоже трясет от желания разрядки, смотрит ей прямо в глаза, и губы его красны от ее крови, сейчас он больше чем когда-либо похож на дьявола, пришедшего за греховной душой. И Сара с радостью готова вручить ему ее, готова отдать все что угодно, только бы ей дали желаемое.       Голос его низкий, хриплый от возбуждения, вибрирующий, отдается в ее теле, и уже от одного этого звука она почти кончает — тебе стоит хорошо попросить меня, моя Сара, если тебе что-то хочется — И она и просит, и умоляет его об этом срывающимся голосом.       Человек великодушно внимает горячим мольбам. Всего несколько глубоких толчков, и Сара с криком изгибается навстречу, в экстазе сжимает в ладонях фиолетовые цветы, сминая, безжалостно уничтожая хрупкие бархатные лепестки. Оргазм накрывает ее с головой. Человек со стоном кончает парой мгновений позже. Он осторожно держит ее, дрожащую и задыхающуюся, в своих объятьях, дарит медленный, до боли нежный поцелуй. И почему-то этот поцелуй горчит на губах.       Человек отстраняется, но жадность, еще один смертный грех, ютится в теле, демон все еще голоден, лишь больше раззадорен, демон не может насытиться им. Она не может насытиться им. Сара прикасается к его лицу, проводит пальцами по подбородку и скулам, глядя на него все еще блестящими от желания голубыми глазами. Он ловит ее за запястья, нежно целует тонкую кожицу, опаляя горячим дыханием, и на его лице на секунду мелькает сожаление, когда Человек отрывает ладони от своего лица. По-крайней мере, Саре хочется так думать.       Дьявол смотрит ей пристально прямо в глаза, добираясь до самых далеких уголков ее души — ты же знаешь, что мы всегда можем продолжить — и его насмешливые красивые губы складываются в знакомой самодовольной ухмылке, и дрожь топчется по Саре маленькими бесчисленными лапками — когда ты, наконец, придешь ко мне, моя дорогая.       — Нет, стой, погод... —       Вдох.       И Сара просыпалась от этих снов хуже, гораздо хуже, чем от кошмаров. Взмокшая и одинокая в пустой постели, в безумном вихре постельного белья с аметистовыми росчерками на белых простынях оставленных пальцами, густо покрытыми хлопьями цветочной пыльцы.       Заставляя себя подняться, она на трясущихся ногах шла в душ, разгоряченная, задыхающаяся, а затем неистово, до боли, мастурбировала, прижавшись лбом к холодной плитке, все еще чувствуя прикосновения его горячих пальцев на теле. И слезы на щеках смешивались с водой, больно обжигая искусанные до крови губы.       Тело издевалось над ней, не давая желанную разрядку, а разум вновь и вновь яркими вспышками в ее воспаленном мозгу специально приносил ей воспоминания, отчего она задыхалась одновременно от похоти и стыда. Худшее при пробуждении было осознавать, что там, в цветочно-бархатной тьме не было ни смущения, ни сомнений. Мокрая и трясущаяся, стоящая на коленях на кафельном полу до кровавых следов она вцеплялась ногтями в ребра, словно надеясь снять собственную порочную кожу, а вслед за тем выскрести из себя — черную, черную! — душу, и обзывала себя последними словами.       Сара ненавидит себя горячо, до боли, до безумия, сквозь пытку, устроенную ею самой, заставляя вновь и вновь, скрипя зубами, верить в то, что это был всего лишь сон — всего лишь, слышишь! — И сквозь слезы и ненависть в истерзанной, грязной душе, так же отчаянно и страстно молить:       О Дьявол, пошли же мне еще один сон.