Ветер в колыбели лотоса

      Старая деревянная лодочка еле покачивалась на почти несуществующих волнах тихого пруда, полного цветущих лотосов. Вокруг стояла бесконечная тишина, что отражалась в немного застоялой воде, ведь это место уже так давно не видело смеха двух братьев и сестры, которые могли проводить здесь целые сутки так непринужденно шутя, пока господин Цзян со стороны причала наблюдал за своими еще маленькими детьми.       И вот уже совсем взрослый тот, кого теперь со страхом кличут Старейшина Илин, сидел в той же самой лодке, в том же самом месте, созерцая теперь такие печально нежно-розовые цветы, словно символ его скорби, который он возвел умершей, как он считал, по его вине, сестре. Она и сама, будучи дочерью всемогущей госпожи Юй, была словно этот цветок — такая мягкая, добрая девушка.       Цветы отдавали запахом скорби, неким едким до боли ароматом старых дней, где прудики таинственных растений были всеобъятным отражением неба, а не памятниками былых дней. Нет, он не жалел о прошлом, не жалел о настоящем и надеялся на будущее мира.       — Почему я стал тем, кто должен все менять, жертвуя всем, что у меня осталось? — поинтересовался тихим голосом у туманной пустоши Вэй Ин, продолжая вглядываться в бездну рисующихся в дали живописных гор, обрамленных дымкой тумана.       Он уже заведомо знал, что никто и не даст ответа. Только вот взгляд неуловимо сам пал на Чэньцин, его проводника во взрослую жизнь. А может и врага, с помощью которого было совершено непоправимое.       Безмятежный, слегка уловимый звон маленьких золотых колокольчиков пристани послышался издалека, что резко вырвало уже почти задремавшего Старейшину Илина из падко тягучих мыслей.       «Неужто…»       В последнее время Вэй Ин всегда предчувствовал появление Лань Ванцзи, но сегодня, видно, воспоминания и нахлынувшее умиротворение родного дома просто поглотили его. Старейшина Илин, чуть приподнявшись, присел. Он не знал, чего ожидать от столь позднего визита молодого господина в его прошлую обитель.       «А вечер сегодня на удивление благословит мне добрым визитом…» — с особым удовольствием подумал Вэй Усянь.       Ведь действительно было в этом человеке что-то особенное. Он был чарующе красив: как же трудно было оторвать взгляд от волос цвета воронового крыла, утонченных черт и одежд из дорогого шелка. Он понимал, почему девушки так падки на молодого господина из ордена Гусу Лань, понимал, почему ходит такая молва.       Послышалась древняя мелодия алебастрового гуциня: словно молодой господин Лань всегда знал, чем безмолвно утешить. Наверное, поэтому голос его души, передаваемый инструментом, вел за собой, успокаивая, не только живых, но и мертвых.        «А я и сам ни жив, ни мертв» — с улыбкой приметил юноша.       Мелодия становилась все более напористой, он знал, что за кульминацией песни он получит покой, а тревога убежит, будто ее и не знал он никогда. Ценно то старинное мастерство клана, что так долго было накоплено его основателями. Даже само небо, слушая мелодию успокоения, слившуюся с тихой тоской мягкого бриза пристани, пыталось остановить приближающуюся грозу.       Он не мог дать Хангуанцзюню закончить песнь самому, уже не в первый раз его рука сама потянулась к нефритовому прародителю темной магии, не менее древней чем его мир. И зазвучала мелодия более резкая и протяжная, полная жгучей боли за несправедливость мира, которую он не боялся искоренять. Он знал, что может мелодия теперь и не обретет конец, ведь Цзян Чэн не жалует магистра.       «Но угождать не моя воля» — четко выигрывая мелодию подумал Вэй Ин, усмехаясь.        Да, они словно стали частью той бескрайней природы, которая неумолимо высвобождала горечь слегка моросившим дождем. Они оба смотрели в то небо, которое сопроводило их в этот путь, соединяя судьбы. Раскат грома уже не казался чем-то пугающим — он был частью их песни, заставивший стоящего вдалеке брата в тёмно-фиолетовых одеждах лишь опереться на ограждение еще сильнее, дав возможность его слезам давней обиды и непонимания выйти наружу.