Сначала

Видеть Шэнь Цинцю не в лазарете, а в богато убранной багряно-красными шелками, нефритом и золотом комнате было непривычно. Вместо терпкого запаха трав и мазей стоял аромат мускуса, сандала и лотоса, вместо лечебных отваров, артефактов и непонятных примочек повсюду были расставлены свечи, яшмовые статуэтки и вазы с диковинными цветами из мира демонов. Целительные мелодии и тихие болезненные стоны сменились на плавную игру на гуцине. Теперь всё позади и они начнут сначала. Облачённый в свадебный наряд, с покрытой головой, Шэнь Цинцю был совершенно неподвижен, казалось, что он даже не дышит — тонкая вуаль не дрожала. Полупрозрачная ткань едва скрывала острые черты лица. Он сидел на самом краю постели, едва сутулясь: плечи непривычно опущены, а руки смиренно сложены на коленях. Открытые ладони и ступни украшали нарисованные киноварью демонические символы, золотые кольца и браслеты с жемчугом и нефритом. Шэнь Цинцю был подобен прекрасной статуе, вырезанной искуснейшими мастерами Трёх царств. Как жаль, что раньше он предпочитал зелёные и белые цвета. Сейчас он как никогда напоминал божество. — Красный вам к лицу, учитель, — Ло Бинхэ складывает руки и склоняется в почтительном поклоне. — Этот ученик счастлив принять вас в свою семью. Вы не находите, что есть что-то забавное в том, чтобы породниться с демонами, которых вы ненавидите всей душой? Ло Бинхэ давно уже не было так хорошо. Веселье и жаркое предвкушение сливались воедино, переполняя и будоража сердце. Казалось, будто его разрывает от столь ярких чувств. Подойдя ближе, Ло Бинхэ аккуратно поднимает вуаль и откидывает её, завороженно любуясь спокойным лицом. Благородно-острые черты прекрасно подчёркнуты изысканным макияжем и золотыми украшениями в сложной причёске. Так странно видеть мужчину в женском облачении, но Ло Бинхэ не может отвести от него взгляд. Ни одна из его жён не была так красива в день свадьбы, как Шэнь Цинцю. Ни одна из них не вынуждала задыхаться от восторга. Пухлые красные губы с едва заметными трещинками беззвучно шевелятся, словно он пытается выдавить из себя хоть что-то. Язык он получит на первую их годовщину — Ло Бинхэ уже всё решил. Он опускается на колени и, взяв в свои руки холодную ладонь, прижимается к ней губами, прихватывает ими острые костяшки. Целует тонкое запястье, скользит кончиком языка вдоль вен, чувствуя пульсацию крови. Приятно пахнущая жасмином кожа Шэнь Цинцю очень тонкая: надави чуть сильнее и тут же проступит синяк, а он сам весь словно соткан из тумана — слишком длительное заключение дало о себе знать. Впервые Шэнь Цинцю не отталкивает его, не осыпает проклятиями и не пытается убить, лишь смотрит блёклыми, цвета пожухлой травы, глазами. — Надеюсь, этот учитель не сильно опечален, что этот ученик взял на себя смелость и решил обойтись без трёх писем и шести обрядов? — Ло Бинхэ аккуратно гладит сжатые бёдра, и нежный шёлк холодит разгорячённую кожу. — Всё равно с вашей стороны, учитель, никого не осталось, некому за вас порадоваться. Даже Нин Инъин, последняя, кто знал учителя, не сможет их поздравить — на её могиле уже который год распускаются белые камелии. Ло Бинхэ прижимается лицом к сжатым вместе коленям и даже сквозь несколько слоёв одежды чувствует, какие же они острые. Он трётся щекой, задевая золотые вставки, и тянется вверх, подставляясь под руки. Помогает Шэнь Цинцю положить ладонь на кудрявую макушку, зарыться холодными пальцами в волосы и медленно его погладить. Вторую же он прижимает к своему лицу, вдыхая приятный аромат. Шэнь Цинцю даже не моргает, продолжая смотреть поверх чужого плеча и неосознанно шевелить губами. — Этот учитель так заботлив и нежен, он определённо будет достойнейшей женой, — говорит Ло Бинхэ, вылизывая его пальцы, легонько прикусывая их, и проходится кончиком языка по чувствительной зоне между ними. — А этот ученик будет для вас самым лучшим, достойнейшим и любимым мужем. Мы обещаны друг другу судьбой, а вместо красной нити у нас реки пролитой крови. Ло Бинхэ поднимается с колен и подходит к маленькому столику, на котором стоят блюдца с рисом, специями, орехами, перевязанные красной нитью тыквы-горлянки и сосуд с вином. Он наполняет тыквенную чашу вином и возвращается к постели. — Вы же не откажетесь выпить со мной вина, учитель? — Ло Бинхэ приподнимает его голову за подбородок и трогает пухлые губы. Просовывает палец внутрь: скользит по зубам, давит на мясистое, горячее нутро и давно заживший шрам на корне языка. Шэнь Цинцю смотрит сквозь него, но покорно раскрывает рот пошире, не пытаясь задеть зубами, и на его лице нет застывшей маски ледяного презрения. В расширенных настолько, что почти не рассмотреть зелёную радужку, зрачках Ло Бинхэ видит своё отражение, и ритм его сердца невольно сбивается. Он задыхается от переполняющих его желаний и чувств. Задыхается от такой интимной откровенности, возникшей между ними. У вина очень мягкий, цветочный вкус, он моментально кружит голову хмельной сладостью. Ло Бинхэ не любит такие напитки, слишком приторные, но Шэнь Цинцю должно понравиться. Угождать ему — теперь его прямая обязанность. Ло Бинхэ, придерживая учителя за подбородок, прижимается губами к его рту, проталкивает в него язык и позволяет вину наполнить рот. Он вылизывает податливо-мягкое нутро, изучающе скользя и пьянея от долгожданной близости. Губы у Шэнь Цинцю сладкие от вина и косметики, и Ло Бинхэ кусает его за нижнюю, легонько посасывая и наслаждаясь покорностью, с которой ему отдаются. Придерживая под голову и едва надавливая на плечо, Ло Бинхэ аккуратно укладывает его на постель и нависает сверху. Шэнь Цинцю отворачивается, открывая вид на длинную бледную шею и украшенное жемчужной серьгой ухо, он очень быстро дышит, приоткрыв припухшие влажные губы и хватается за Ло Бинхэ. Он такой беззащитный и послушный, что невозможно удержаться. — Вы так красивы, учитель, — Ло Бинхэ зарывается пальцами в поседевшие волосы и проводит языком вдоль шеи, ощущая вкус нежной кожи и размеренный пульс. — И теперь даже перед лицом небес и богов вы только мой. Мой, мой, мой... Ло Бинхэ шепчет это в ухо, едва прихватывая мочку зубами и проходясь по ней языком, трётся носом о висок, скользит рукой по впалой груди и начинает развязывать пояс. Жадно впивается в губы, углубляя поцелуй, и просовывает ногу между его бёдер, давя коленом на пах учителя. Член Ло Бинхэ столь сильно напряжён, что ткань начинает натирать чувствительную плоть, а от возбуждения сводит низ живота. Дикий голод и охватывающий всё тело жар так сильны, что Ло Бинхэ начинает терять контроль — перед глазами всё плывёт, чётким остаётся лишь лицо Шэнь Цинцю, а его самого начинает трясти от напряжения. — Учитель... Учитель… Вы же простите своего мужа за несдержанность? — Ло Бинхэ впивается зубами в нежное местечко, где шея переходит в плечо, покрывая его укусами и засосами, и тут же начинает их зализывать. — Перед вами совершенно невозможно устоять. Откинув пояс в сторону, Ло Бинхэ нетерпеливо распахивает красные одежды, обнажая молочно-белую грудь с затвердевшими тёмными сосками. Шэнь Цинцю настолько худой, что можно пересчитать его рёбра, у него очень впалый живот — кажется, что ещё немного, и сквозь него проступит позвоночник; а грудь пересекает грубый бледный шрам. Ло Бинхэ не хочет его сводить — он как живое напоминание, что у учителя есть сердце. Шэнь Цинцю божественно красив, никого лучше за всю свою долгую жизнь ему так и не довелось увидеть. Ло Бинхэ проводит языком вдоль шрама и прижимается к нему лицом, вслушиваясь в гулкие удары сердца. Его собственное грохочет так же громко — их сердца бьются в унисон — они одно целое. Он ласкает учителя то кончиками пальцев, едва щекоча, то крепко сжимает в объятиях, пьянея от его запаха. Покрывает податливое тело поцелуями и укусами, и ярко-алые метки моментально расцветают на чувствительной коже. Они прямое доказательство, что Шэнь Цинцю принадлежит только ему, что он только его. От столь откровенных прикосновений скулы Шэнь Цинцю начинают краснеть, а он сам крепче впивается пальцами в плечи Ло Бинхэ и тихо издаёт нечленораздельные звуки. Ло Бинхэ скидывает с себя верхние одежды, стягивает с них обоих штаны и смотрит на раскинувшегося на постели Шэнь Цинцю. В распахнутых красных одеждах, с немного растрепавшейся причёской и съехавшими на бок тяжёлыми шпильками, так похожими на корону, обнажённый и зацелованный — слишком сладкое и манящее зрелище. Склонившись, Ло Бинхэ берёт в руки ступни Шэнь Цинцю и, приподняв их, целует, вырисовывает языком мокрые узоры вдоль подъёма нежных, словно у ребёнка, пяток. Берёт в рот пальцы, старательно посасывая их, проникает языком между, едва щекоча, ласкает чувствительную кожу. Гладит тонкие щиколотки, задевая тяжёлые браслеты, пока Шэнь Цинцю мотает головой, нервно комкает покрывало в руках и тихо стонет. — Какие же они бесподобные… Такие длинные и изящные, словно высеченные из нефрита, — Ло Бинхэ легонько прикусывает выпирающие косточки и вылизывает лодыжки, и, покрывая ноги Шэнь Цинцю поцелуями, медленно опускается ниже. — Учитель, я положу к вашим ногам весь мир, только не покидайте меня... В пустых, ничего не выражающих глазах Шэнь Цинцю отражается пламя свечей и балдахин. Ло Бинхэ усаживается так, чтобы правая нога Шэнь Цинцю была между его бёдер, а левую сгибает в колене и, придерживая, закидывает себе на плечо. Трётся членом о голень, размазывая по ней смазку, и покрывает поцелуями и укусами внутреннюю сторону бедра. Трётся лицом о бледный, неровный шрам, оставшийся после восстановления конечностей, и скуляще выдыхает. Шэнь Цинцю едва слышно стонет и всхлипывает, дёргает ногами, словно пытается их не то развести пошире, не то свести вместе, хлопает по постели подрагивающими ладонями. Его аккуратный небольшой член напряжён, а из красноватой головки сочится смазка. Ло Бинхэ хочется слизать её, узнать, какой учитель на вкус, взять его член в рот как можно глубже, так, чтобы толкнулся в самое горло. — Учитель… Что же вы со мной делаете… — Ло Бинхэ гладит его бёдра и живот, сжимает костлявые ягодицы, не прекращая покрывать бледную кожу засосами и следами укусов, медленно поднимаясь вверх. — Какой же вы развратный, учитель… Совсем не щадите меня... Укусив за выпирающую тазовую косточку, Ло Бинхэ пережимает свой член у основания, чтобы хоть немного остудить пыл, и устраивается поудобнее между разведённых ног Шэнь Цинцю. Вжимается лицом в его пах, вдыхая приятный аромат кожи, возбуждения, жасминового масла, и глухо стонет — кажется, он ждал этого момента целую вечность. Помогая себе руками, он медленно обводит головку языком, обхватывая её губами, сжимает основание члена и чуть поглаживает прижавшиеся яички пальцами. Ло Бинхэ неспешно заглатывает член, старательно втягивая его и ощущая приятную тяжесть головки на языке. Он тут же втягивает щёки и старается взять как можно глубже, сминая кончик носа о живот. Язык ласкает быстро твердеющую плоть, давит на головку и основание, мускусный аромат пьянит, а хлюпающие звуки заполняют спальню. Ло Бинхэ очень старается, он хочет порадовать учителя. Шэнь Цинцю почти невесомо опускает ладонь ему на затылок и сжимает волосы, хаотично толкается бёдрами, словно пытаясь уйти от жгучих прикосновений, и глухо стонет. Ло Бинхэ стонет вместе с ним, гладит его живот и бёдра, пока по подбородку обильно стекают слюна и смазка. Учитель прижимает его к себе, давит ногтями на затылок и кончает прямо в глотку. Их обоих бьёт крупная дрожь, стоны заглушают друг друга — Ло Бинхэ послушно глотает, а в голове у него туман. Доставлять удовольствие учителю даже лучше, чем он мог себе представить. Как жаль, что они потеряли слишком много времени впустую. Как хорошо, что у них есть возможность наверстать упущенное. Они медленно целуются, деля одно дыхание на двоих. Ло Бинхэ вынуждает Шэнь Цинцю попробовать свой собственный вкус, и это столь постыдно-прекрасно, и внизу живота всё сводит от восторженного осознания, что он делает со своим учителем такие откровенно бесстыдные вещи. — Учитель, вы же позволите? — спрашивает Ло Бинхэ, осыпая его лицо быстрыми поцелуями, пока пальцы настойчиво растирают слюну и смазку между ягодиц Шэнь Цинцю. Давит на расслабленное колечко мышц, с трепетом ощущая, как легко палец входит внутрь. Шэнь Цинцю не отвечает, продолжая смотреть куда-то мимо него и загнанно дышать. Краска на губах размазалась по подбородку, выбившиеся из причёски пряди прилипли ко влажным лбу и вискам. Божество. Ло Бинхэ заботливо подкладывает подушки под поясницу и, сев на пятки между разведённых ног, укладывает их себе на бёдра. Рассыпанные по кровати орехи и зёрна граната, как традиция в знак плодовитости супругов, неприятно покалывают голые тела и мешают. Достав из рукава сосуд с маслом, он щедро плещет себе на пальцы и меж ягодиц учителя, а Шэнь Цинцю вздрагивает и начинает поскуливать от непривычных ощущений. Ло Бинхэ медленно вводит два пальца и начинает ими двигать. Он вставляет их до самых костяшек, разводит в стороны, чувствуя, как гладкие стенки плотно их обхватывают, и практически полностью их вынимает. Шэнь Цинцю оказывается неожиданно таким жадным и ненасытным, что вскоре начинает дёргать бёдрами, а нежно-розовое отверстие сжимается, не желая его выпускать. Когда же Ло Бинхэ добавляет четвёртый палец, вход хлюпает от каждого движения. Он понимает, что его выдержки и терпения едва хватает, чтобы не овладеть учителем так — его стоны чересчур будоражащие, сильнее любого заклинания для подчинения разума, а он сам внутри такой горячий, манящий. Хватаясь тонкими руками за покрывало, Шэнь Цинцю пытается подтянуться, уйти от прикосновений. Он едва кривится, отворачивается и всё продолжает беззвучно шевелить губами. Очень аккуратно, придерживая подрагивающими руками Шэнь Цинцю за бёдра, Ло Бинхэ приставляет болезненно-напряжённый член к растянутому отверстию и входит одним плавным толчком. Шэнь Цинцю тут же вскидывается, начинает махать руками, жалобно скулить и биться под ним. Он упирается ладонями в широкую грудь, пытается оттолкнуть и начинает болезненно зажиматься. — Тиши, тише, скоро будет хорошо… — навалившись на него сверху, шепчет Ло Бинхэ, осыпая его лицо и шею поцелуями. Целует скривившиеся от боли губы, из которых вырываются всхлипы, и успокаивающе гладит влажный лоб. — Я сделаю так, что этому учителю понравится, и он будет просить ещё и ещё. Раскрасневшийся, зацелованный, с алеющими на белой коже следами Шэнь Цинцю плачет, тихо всхлипывая, пока слезы стекают по его перекошенному лицу. И это зрелище завораживает куда сильнее, чем слёзы боли и отчаянья. — Можно мне? — спрашивает Ло Бинхэ, сцеловывая дорожки слёз и медленно лаская подрагивающие плечи и грудь, задевая и легонько выкручивая затвердевшие соски. Шэнь Цинцю всё ещё скулит и упирается ему руками в грудь. Кривит припухшие губы и смотрит своими пустыми, потемневшими глазами так пронзительно, что сдерживаться больше просто не остаётся сил. Он ничего не отвечает, лишь впивается ногтями в плечи, и Ло Бинхэ начинает двигаться. Медленно, растягивая удовольствие и не желая навредить учителю, позволяя привыкнуть к своим размерам. Шэнь Цинцю сжимается так резко, плотно обхватывает его горячим нутром, что лёгкая боль от проникновения тут же превращается в удовольствие. Ло Бинхэ втягивает сосок в рот, посасывая и лаская его языком, гладит Шэнь Цинцю по подрагивающим плечам. Он такой раскрасневшийся, растрёпанный, со сбившимся дыханием и невообразимо горячий, обжигающий. Пропитавшийся возбуждением и запахом Ло Бинхэ, покорный и податливый, словно его тело было создано для весенних игр. Ни одна женщина, как бы искусна и умела она ни была, никогда не доставляла Ло Бинхэ столько удовольствия и не дарила столько радости. И от этого Шэнь Цинцю хочется ещё сильнее, хочется вознестись вместе с ним на вершину блаженства и остаться там навсегда. — Учитель, примите меня… Примите мою любовь... Шэнь Цинцю всё так же смотрит пустым взглядом сквозь Ло Бинхэ и продолжает жалобно скулить.