***
Он теряет терпение. Яги не пришёл на завтрак, на стук в дверь тоже никто не отвечает. — Кто-нибудь видел Яги-сана? — Яги-сенсей пошёл в факультет поддержки, ква, — отвечает склонившаяся над тарелкой Асуи. — Сказал, что хочет починить костюм Тору-чан. Да, точно. Теперь Шота помнит: он не знал, как решить проблему, а Яги сказал, что всё починит. Но в такую рань? Ещё даже семи нет. — То, что у вас нет первого урока, не значит, что нужно себя загонять до переутомления, — говорит он Асуи. Потом вынимает телефон и пишет Погрузчику: «Яги с тобой?» «Агась, тусим вместе! ;> КК-9-4-Е, по лестнице и налево 8-]» Вот поэтому он предпочитает не писать смс Погрузчику. Чёртовы эмоджи. — Смотри не опоздай, — бросает он Асуи и выходит из общежития, по пути натягивая перчатки без пальцев и ворча на теребящий шарф холодный ветер. «КК-9» оказывается чередой комнат с одной плексигласовой стеной для наблюдения. Он открывает дверь с табличкой 4-Е. — У тебя вчера сперма была такой же консистенции, — говорит Погрузчик. Он опирается на скамейку, зажимая ребром ладони кнопку переговорного устройства. — Тебе надо пить больше воды. Шота откашливается. — О, хэй, Айзава, — Погрузчик поворачивается к нему и небрежно машет рукой, словно это не из-за него у Шоты сейчас голова разрывается от догадок. — Мы тут полимеры обсуждаем. Я же говорил, что он мне написал, — добавляет он в микрофон. На негнущихся ногах Шота заходит внутрь. За прозрачной стеной в центре стерильно-белой комнатки стоит Яги в окружении металлических инструментов и робо-рук. Блестящий в свете ламп спец-костюм закрывает его всего, кроме глаз — они защищены прозрачными очками с большими увеличительными линзами. Скажи он кому-нибудь, что этот человек — бывший герой номер один, ему никто не поверит. Сейчас Яги больше похож на заводского дрона. — Ты сегодня рано, Айзава, — его голос просто создан для ларингофона, звучный и глубокий, исходящий будто из самого низа живота. Шота наклоняется к микрофону: — Просто хотел тебя найти. Тебя не было в... Шота бросает взгляд на Погрузчика и замирает: на его шее едва заметно краснеет засос. Подобные вещи на нём заметны сразу, потому что он всегда ходит без футболки. — Я вам мешаю, — понимает он. Насколько бы невероятной ни была идея того, что кто-то вроде Яги занимается сексом, это не его дело. — Извините. — Не, всё нормально. Сделать мне одолжение — это не то же самое, что и встретиться в нерабочее время. Сейчас мы работаем. Тебе за это платят, — последнее предложение Погрузчик говорит в микрофон. — Она же попросила, — говорит Яги. На столе перед ним лежит прозрачная ткань, которую можно увидеть, только когда она складывается в несколько слоёв и отражает свет. Его уже не должно удивлять, что навыков Яги достаточно для починки костюма Хагакуре. Она порвала ткань на плече, а факультет поддержки слишком занят про-героями и не успел бы решить её проблему. Шота переглядывается с Погрузчиком. Тот пожимает плечами. — Всё ещё работа, чел. Яги мотает головой, продолжая мелкими стежками зашивать ткань. — Я не против. Нить блестит подобно леске. Шота даже предположить не может, насколько опасен её состав. Скорее всего, чрезвычайно, учитывая, с какими экспериментальными материалами здесь работают. Технически, он не должен знать, что на территории Юэй так много зелёных насаждений только потому, что на свалках радиоактивных отходов нельзя строить здания. Технически. Но он ведь не идиот. — Разве это не опасно? — Я знаю, что делаю, Айзава, — сухо отвечают ему. Погрузчик усмехается: — Конечно, знаешь. Он работал с Дэвидом Шилдом, — поясняет он Шоте. — Слегка увлеклись полимерами и придумали эту штуку, — он кивает в сторону комнаты. — А потом он получает международный патент и меняет мир. — Да-а, — тянет Яги. Нить прорезает иглу и сворачивается в кольца на столе. Парой точных движений он открывает новую упаковку игл. — Мой величайший вклад в геройскую индустрию. — Может, и так, — говорит Погрузчик. — Учитывая отдачу от твоих ударов, тебе бы пришлось ходить голым. Раньше была такая проблема, — расслабленно говорит он Шоте. Это его обитель, здесь он как рыба в воде. — Сейчас уже нет. — Скажи правду, Маиджима. Стал бы ты возражать? — его тон самую каплю не дотягивает до флирта. — Кто, я? Неа, — Погрузчик закидывает руки на спинку кресла и довольно потягивается, демонстрируя голую кожу и жилистые мышцы. Его можно назвать привлекательным, в определённом смысле. — Ни капельки. Но ты фоном включаешь по телику тот эксперимент с триазидом хлора, а это я терпеть уже не согласен. Яги издаёт смешок. Игла в его руках бликует на свету, нити слабо блестят. Он действительно флиртует. — Он очень интересный. — Он про то, как сохнет краска, — Погрузчик поворачивает к Шоте. Он знает, что Шота знает, что они с Яги переспали. И ему просто плевать, а Шота не понимает, что делать с тем фактом, что им обоим плевать. — Очень опасно. — Но со взрывами же, — судя по тону, Яги весело. — Ты прямо как Хатсуме, — Погрузчик зажимает кнопку локтем и со стоном трёт глаза освободившимися пальцами. Под таким углом становится видно бледные синяки. — Я уже не знаю, что с ней делать. Взрывы в лаборатории — нет проблем, но она ведь точно кого-нибудь угробит на стажировке. — Ямада Саюки? — невинным тоном предлагает Яги, всё ещё орудуя иглой, пинцетом и какими-то штуками, похожими на вычурное пресс-папье. Лицо Погрузчика слегка бледнеет. — Хочешь, чтобы я пустил её во флюориновую лабораторию? — жалобно тянет он. — Все любят флюорин. Шота не узнаёт название. Он вообще не понимает, о чём идёт речь. Кажется, это что-то из химии, которая никогда не была в числе его любимых предметов. В Погрузчике Шоту больше интересует не его докторская степень, а стресс-тесты, которые позволяют убедиться, что его ловчая лента не порвётся посреди драки. — Эй, а вот я люблю фенолы, — он подаётся вперёд. — И я не собираюсь подпускать подростков к дерьму, которое вызовет у них рвоту. Яги поднимает руки от работы и нарочито-медленно пожимает плечами: — Но он делает бум. — Да ты же стебёшься надо мной, — Погрузчик вскакивает с кресла и надевает тапочки. — Знаешь что, я пойду открывать лаборатории и оставлю тебя в надёжных руках Айзавы. Свистни, когда пойдёшь на перерыв, пропуск у меня. — Свистну, — отвечает Яги и возвращается к работе. Погрузчик поворачивается к Шоте. Без нажатой кнопки они в комнате одни. Погрузчик складывает руки на груди. Шота моргает, смотрит на отметины. Ему всё ещё трудно представить, чтобы Яги занимался чем-то настолько... человечным? Нормальным? Они встречаются взглядами и молчат. Погрузчик кивает и хлопает Шоту по плечу тяжёлой ладонью. Улыбается сдержанно, но дружелюбно. — Ну, увидимся. Проблема не в Погрузчике. Проблема в Шоте. Это Шота всё ещё не может увязать в единое целое Яги и секс. Самый обычный, ни к чему не обязывающий секс ради... секса. Какого хрена вообще. Он напоминает себе, что это не его дело, и жмёт на кнопку. — Вы переспали? Яги даже не отрывается от работы. — Мне что, нельзя заниматься сексом? Можно, конечно, но... Шота никогда не слышал, чтобы Всемогущий занимался сексом. И, будто этого мало, чтобы сексом занимался Яги — тот Яги, которого Шота только начал узнавать... этот человек? — Не думал, что тебя такое интересует. — Секс — это легко и приятно, конечно, интересует, — в его голосе проскальзывает что-то, что можно назвать раздражением. — Правила школы это не запрещают. Я проверял. Нечего докладывать Незу. — Я и не собирался, — отвечает Шота. — Это не моё дело. Я просто... Яги, секс и та отметина. На одной стороне можно было разглядеть полукруглый след будто от зубов. Будто Яги находился сзади Погрузчика, склонился над ним, убрал волосы в сторону и укусил. — Не важно, — сердце Шоты колотится как бешеное, щёки горят. — Сильно отличается от кожи? — спрашивает он, потому что любопытство когда-нибудь загонит его в могилу, потому что это лучше, чем сидеть здесь в тишине и думать о всяких слишком волнительных вещах. — Что легче зашивать? — О, зашивать кожу намного легче, — непринуждённо отвечает он. — Она потом сама зарастает. Крошечная игла в хватке пинцета ходит вперёд-назад и блестит на свету, машина позади Яги подаёт нить-монофиламент, мотки которой висят на крючке за его плечом. Если Яги запутается в ней, эта нить прорвёт плоть не хуже зубов пираньи. — Но это ведь само-восстанавливающаяся ткань, разве нет? — обычная дыра в плече не стоит таких предосторожностей. Не стоит отдельной операционной, контрольной комнаты и навыков Яги. — Частично, — Яги неодобрительно хмыкает. — Она мёрзнет зимой. Смена темы его удивляет. Откуда Яги знает об этом? И всё же... — Я в курсе, — говорит он. — Я уже говорил с мастерами. Яги не требует больше ответов. Но Шота всё равно даёт их ему, поворачивая кисть на кнопке как Погрузчик. Постоянно держать её неудобно, но контрольные комнаты нужны не для удобства. И не для задушевных бесед. — У Комиссии есть много требований к её будущему. Одно из них — уметь справляться с некоторым дискомфортом. Нравится ли Шоте то, что его ученицу сделают шпионкой и убийцей в обмен на пожизненные выплаты семье и относительно нормальное детство? Нет. Может ли он изменить это, не опускаясь до откровенного похищения? Нет. И всё же, сейчас она его ученица, а значит, под его ответственностью. — Сильно мёрзнет? Руки Яги на секунду замирают. — Кода обратился ко мне напрямую. — Дерьмо, — бормочет Шота. Они не в силах отменить существующую договорённость, но что они могут сделать, так это убедиться, что она не замёрзнет на школьной территории. — Ладно. Хорошо. Я разберусь. Ты и сам бы мог, — он показывает рукой на комнату, на инструменты, на смертельно опасные материалы вокруг Яги. — Ты в этом разбираешься. — Следует ли мне проявлять интерес к одежде учеников? — его тон лёгкий и беззлобный, но Шота всё равно чувствует себя нашкодившим ребёнком. Для человека, который, по его словам, стремится быть хорошим учителем, он слишком сильно оберегает свой имидж. — Да, как учителю, который не хочет, чтобы его ученица замёрзла до смерти. Никакого второго дна. Никто не подумает о тебе плохо. Яги мягко хмыкает. — Ты думаешь, — их взгляды встречаются через прозрачный плексиглас. — Ты меня боишься. Шота должен был предположить, что говорить такие вещи прямо — в его духе. — Нет, — он думает, как лучше объяснить. — Дело не только в этом. Яги наклоняет голову набок. — Это важно? — Я заинтересован, — говорит Шота слишком скованно на его вкус. Но Яги — последний, кого смутит чужая неловкость. — А. Интерес. Как странно и абсолютно незнакомо мне, — его тон такой же сухой как горло Шоты при виде хирургической иглы в этих руках. Он просто зашивает костюм Хагакуре, потому что умеет это делать. Ничего другого. Никакой человеческой плоти. В тишине, нарушаемой только гудением системы вентиляции, Шоту всё никак не отпускает воспоминание о том укусе. — Я заинтересован, — борясь со смущением, объясняет он, — в тебе как в человеке. Он не ожидает, что Яги отодвинет лампу и снимет увеличительные очки. Он быстро моргает, трясёт головой, щурится на Шоту и переводит взгляд на потолок. — По моему опыту, так говорят люди, которые хотят потом продать информацию СМИ. Шота раздумывает над ответом. Даже с учётом стены между ними, дающий отдых глазам Яги кажется слишком близким. — Ничего я не собираюсь продавать. — Да, это не похоже на тебя, — соглашается Яги и широко зевает. — Ну, в таком случае, что ты видишь, то и получаешь, — он самокритично указывает на себя. — К сожалению. От осознания важности этого момента у него перехватывает дыхание. Яги не стесняется высказывать своё мнение по самым разным вопросам, но что-то настолько личное? Это впервые. Очередная точка зрения, с которой Шота не согласен. — Не думаю, что это к сожалению. — Намекаешь на секс, раз уж я могу им заниматься, Айзава? — его глаза всё ещё закрыты. — Льстить было не обязательно. — Нет! — выходит слишком громко и настойчиво. Сама идея вызывает в нём одновременно жар, и холод, и страх. Он проглатывает рвущиеся с языка извинения. — Нет. Это не то, что я хочу знать. Яги пожимает плечами и снова зевает. — Ну, как хочешь, — парой движений он разминает плечи, надевает линзы и снова склоняется над тканью. Шота смотрит на его работу. Пытается успокоиться, говорит себе, что не стоит бояться того, как эти руки шьют, чинят и обрезают. Да, то же самое они делали с его лицом и рукой, точно так же шили, чинили и обрезали, но не из злобы. И тогда, и сейчас, Яги делает это не из злого умысла и не по доброте душевной. Он мог — и он сделал. Он может — и делает. Ритм его движений даже можно назвать успокаивающим. Яги направляет нить, вытягивает её из машины, крутит кончиками пальцев. Совершенный продукт механики и химии, тончайшие ниточки, сплетающиеся вместе при трении друг об друга, приобретающие неестественную гладкость в его руках. Чем-то похоже на волосы. Он так много слышал о кератине от Хизаши, о чешуйках и прочем. Световые отблески, ровные, методичные, идеально выверенные движения — всё это гипнотизирует. Прямо сейчас, в таких условиях, Шота не сможет заснуть. Не в такой близости от Яги. Но он пребывает в этом пограничном состоянии между сном и явью, когда невозможно ни и чём думать, только смотреть. Способность Яги отдавать настолько же безгранична, насколько и загадочна. Пример первый: моток скорее-всего-карциногенной нити на его коленях. Пример второй: вся его жизнь. Но откуда берётся эта способность при таком моральном агностицизме? Как он может шутить над разводом Снайпа, спать и флиртовать с Погрузчиком, быть героем номер один больше тридцати лет, подвергать себя подобной опасности ради ученицы и одновременно с этим — называть Восстановителя дилетантом за то, что он мучил Эри недостаточно хорошо? Шота трёт пульсирующую переносицу. В его паззле имени Яги Тошинори не хватает стольких кусочков. Их слишком много. Исправить это можно лишь наблюдением с близкого расстояния, и не важно, что у Шоты внутри всё холодеет. — Идёшь на пикник на этой неделе? — Вроде собирался. Мне не приходить? — Нет, приходи, — Шота проглатывает беспокойство. Несмотря на отвратительные взгляды на некоторые вещи, Яги уже сказал, что ничего не сделает Эри. Пока он своё слово держит. — Не опаздывай.***
Эри, конечно, нравится её новая жизнь, но ей ведь всего шесть лет. Обычные шестилетки упрямые и обидчивые, жадные собственники в плане людей, вещей и собственной независимости. Эри, которой всю жизнь настолько пренебрегали, что... То, что Яги сказал в ту ночь, эхом раздаётся в его голове. Они даже не удосужились заработать её верность. Шота медленно выдыхает. Его мысли тревожно скачут, сменяя друг друга, как и в прошлые разы, когда Эри от них уставала и шла к Яги. Так было уже трижды: сначала Эри нормально играла и общалась с ними, но где-то через час шла к Яги и садилась у его ног, играя сама с собой. Если бы она чувствовала себя в безопасности рядом с Шотой, он бы не возражал, он бы отнёсся к этому как к защитному механизму, неизбежному при преодолении психологических травм. Но нет, это Яги. Яги, который едва присматривает за ней. Яги, который обращает на неё настолько мало внимания, что она не чувствует нужды защищать свою самостоятельность. Яги, рядом с которым она отдыхает от их ярких эмоций и улыбок, даже зная, что он легко может сделать ей больно... Да, это больно. И обидно. Преодолевать свои чувства должна она, а не Шота. Это он построил игровую площадку за общежитием, постелил мягкий газон и организовал пикник. Это он по ночам успокаивал её после кошмаров и учил считать книжные страницы и листья на деревьях. Но сейчас она сидит рядом с Яги, играет с травой и не даже не смотрит в их сторону. — Если продолжишь в таком духе, позеленеешь как я, — радостно говорит Тринадцать. Весь их костюм покрыт травяными пятнами, одна нога перепачкана в грязи. Шота обхватывает ладонью свой локоть, гладит пальцами там, где текстура кожи становится более грубой и безволосой. — Так заметно? — Кто-то должен быть «весёлым родителем», — кивают они, даже не подозревая о подкатывающей к горлу Шоты тошноте. Яги — родитель? Ах, если бы только Тринадцать знали. — Айзава, ты ведь понимаешь, что такие проблемы неизбежны. Мы все пытаемся помочь. И он тоже. Ты против? Шота опять раздумывает над ответом. Яги расслабленно лежит, закрывая глаза предплечьем, его волосы золотым пятном выделяются на зелёной траве. Эри сидит на коленях рядом, крайне сосредоточенно копаясь в земле. Шота только и может, что закрыть глаза и снова вспомнить блеск монофиламента. Тринадцать берёт его за плечо. — Тебе тоже нужно время. Идём. Он с сомнением смотрит на них, но послушно присоединяется к посиделкам на пледе в компании бутербродов и газировки в красных стаканчиках. Не то чтобы он перестаёт за ними наблюдать. Но Эри пробегает мимо них к зданию, и Шота подрывается на ноги. Он доверил её Яги всего на пару минут, не нужно было, что он наделал... Яги догоняет его у входа в общежитие. — Успокойся... — Что ты с ней сделал?! — огрызается Шота. Страх сжимает ему горло, давит за глазами и ноет в зубах. Краем глаза он замечает, как встают другие учителя, как Мидория бежит прямо за ними, но сейчас он может думать только об Эри, о красных пятнах на её платье, и поэтому он стряхивает чужую длиннопалую руку и забегает на кухню. — Эри, — сердце колотится под рёбрами, в животе собирается холодный ком, он никогда себя не простит, никогда не простит... Она отодвигает стул от кухонного стола и глядит на него широко раскрытыми глазами, а её рука... Шота помнит свои же слова. Нужно собраться. Паника — не оправдание для нелогичных поступков. Судя по виду, это просто обычная царапина, но... — Могу я посмотреть? — в горле ужасно пересохло. — Я же говорил не стоять на стульях. Попроси взрослого тебе помочь. — Но я сама могу, — говорит она. Когда он опускается на колени, она не пугается, когда он протягивает руку, она спокойно подходит. Да, всего лишь царапина, пусть и до крови. На ладони и под ногтями у неё занозы, которые потом придётся вымыть. Занозы, как от дерева. Конечно, откуда ей знать... если она споткнулась или упала и попыталась схватиться за дерево... Откуда ей знать, что кора может отставать от ствола и оставлять занозы? Она и деревьев-то раньше никогда не видела. Чёрт. — Айзава, — зовёт Яги. Во рту у Шоты горчит от стыда. — Да. Да, помоги, — других извинений у него нет. Яги обходит стол с другой стороны и присаживается рядом с Эри. Она протягивает ему руку. — Дерево сдвинулось, — объясняет она. — Я говорил не хвататься за него. А ещё я говорил падать по направлению к траве, — говорит Яги с абсолютным отсутствием сочувствия и достаёт из шкафчика аптечку. — Подвинь стул. Шота говорил не трогать стулья. Говорил звать на помощь. Попросить взрослого. Но Яги отдаёт приказ, а она слушается, двигает стул к раковине как и до этого. Тринадцать помогает ему встать, подхватив под мышками. — С первым ребёнком всегда тяжело, — бормочут они, успокаивающе и унизительно. — Потом станет легче. Яги смотрит, как Эри промывает царапины, вокруг них дети заносят остатки пикника. Кто-то ставит на стол перед Шотой его тарелку и красный стаканчик. Еда уже остыла, но Эри не любит, когда он не доедает свою порцию. Он в оцепенении ест и смотрит, как Яги щипчиками вытаскивает занозы из ранок. Рядом с его длинными пальцами её ладошки кажутся совсем крошечными. Она в порядке. Уже успокоилась. Её слёзы были вызваны болью и раздражением на себя. Эри всю жизнь заботилась о себе сама. Она в порядке. Восстановитель научил её тому, как важно правильно обрабатывать раны и содержать себя в чистоте — до его одержимости ей, конечно, далеко — и поэтому она бежала. Не от Яги. Не от опасности. Никто ничего не сделал. Ничего такого не случилось. Она в порядке, это у Шоты в голове бардак. Через некоторое время гости уходят, оправдываясь домашним заданием, работой и другими делами. Хороший был пикник, говорят они. Пока-пока, надо ещё раз собраться на следующей неделе! Мидория уходит последним и только после напоминания Шоты не опаздывать на урок. Хорошие детишки. Тринадцать напоследок проверяет его состояние и тоже уходит. Они тоже хорошие. Шота говорит им, что всё нормально. И остаётся наедине с Яги и Эри. С терпеливым и методичным Яги и с такой же терпеливой Эри. Она всё ещё стоит на стуле, её рука замотана в бледно-фиолетовые бинты, которые им выдали при выписке из больницы. Потому что белые бинты вызывают у неё неприятные воспоминания. Она сегодня впервые под его опекой поранилась, а он совсем расклеился. Глупо было так паниковать. Глупо было кричать на Яги при всех и винить его. Он вдыхает. — Яги-сан. Я прошу прощения. — Мне всё равно, — отвечает он. — Что? — он при всех обвинил его в причинении вреда ребёнку, а Яги плевать? Не только на эмоции, но даже на имидж? — Я всегда во всём виноват, — говорит он сухо. Безразлично. — Ты винишь меня не в первый и не в последний раз, — он поднимает руку и медленно машет открытой ладонью перед лицом. — Мне всё равно. — Ох, — выдавливает он. Этот неестественно спокойный и ровный голос одновременно и успокаивает, и вызывает неясную тревогу. — Ну, я в любом случае должен извиниться, — таким Яги его видит? Человеком, который скидывает вину на другого при любом удобном случае? Яги пожимает плечами, опять машет рукой и переводит внимание на Эри. Пора бы Шоте сделать то же самое. Он сглатывает. — Ты потеряла равновесие? — Эри выросла среди бетонных стен и плиточного пола. Земля и трава для неё — зыбучие пески. Она постепенно учится, но это процесс медленный и сопряжённый с неизбежными ошибками. — Да! Яги-сан сказал, что я упаду, — говорит она. — Я хотела упасть правильно, но оно сдвинулось, — она хмурится на свои руки. Она не привыкла к неустойчивым поверхностям. Крепкий стерильный пластик, твёрдый металл. Неподатливый. — Поэтому при падении надо группироваться, — говорит ей Шота. В груди у него снова болит: бедная малютка Эри, она ничем не заслужила такого обращения. — Как мы тренировались. — Простите, Айзава-сан. Я правда старалась, — на её глаза наворачиваются слёзы. Не из-за жжения антисептика, не из-за заноз под ногтями. Из-за того, что она его разочаровала. — Всё хорошо, — он поднимается со стула, замирает, но тут же вспоминает, что Яги действительно плевать на них. Он говорил правду, и Шота сейчас говорит правду. Он обнимает Эри одной рукой, она прижимается щекой к его груди. — Ты не сделала ничего плохого, — он смахивает слезинку с её щеки. — Никто не сделал ничего плохого. Всё хорошо. Всё в порядке. Она тихо отзывается: — А дерево тоже в порядке? О, как же он её любит. Всей душой, всем сердцем. — Конечно, да, — отвечает Шота. — Если кора держалась настолько слабо, значит, уже сама слезала. — Правда? — обеспокоенно спрашивает она. — Это был плохой кусок? — Солнечный ожог, — вдруг подаёт голос Яги. Через мгновение Шота понимает, что он имел ввиду. Эри лучше всего понимает вещи, относящиеся к телу. Плоть, кровь, раны. — Да, как солнечный ожог. Помнишь? Старая кожа слезла, чтобы дать место новой. — Потом всё прошло, — тихо, всё ещё неуверенно, говорит она. — Да, и у дерева тоже всё пройдёт. Мы можем пойти проверить, когда Яги-сан закончит. Эри глубоко и устало вздыхает. Маленькие дети не должны так вздыхать. — Хорошо. Шота наблюдает, как Яги смазывает её пальцы бетадином, пачкая бледную кожу коричневыми разводами. Не «весёлый родитель». Совсем нет. Возможно, опекун. Если Шота сможет ему доверять. Не так, как Эри — безгранично и с уверенностью человека, которого спасёт только смерть (и, чёрт, как же он ненавидит за это Восстановителя) — но по-своему. Доверять терпению Яги с занозами в пальцах и присмотром за ребёнком, который устал учиться быть им. С ученицей, ради которой он рисковал здоровьем. С экспериментами, которых вытащил из клетки. — Спасибо, — говорит Шота поверх головы Эри. Эта благодарность — не только за сегодня. — Яги-сан. — Ох, — на секунду отвлёкшись от наклеивания крошечных пластырей с героями, он моргает и смотрит на Шоту снизу вверх. — Пожалуйста. Его сердце по-прежнему болит. Но теперь он не один. Даже если он совсем не знает настоящего Яги, он не один. Это начало.