Пока не поздно

Мне снова снится дурной сон: я одна в странном городе, брожу по безлюдным улицам, почти ничего не видя. Иду на звук, хорошо мне знакомый. Чьё-то тяжелое дыхание и тихие всхлипы. С каждым моим шагом звуки становятся всё громче, я даже могу расслышать невнятное бормотание в перерывах между всхлипами, как вдруг весь шум обрывается одним громким выстрелом. Тишина. Она длится несколько минут, после чего я слышу тихий истерический смех, переходящий в плач. Плач вскоре сменяется жуткими рыданиями, способными напугать кого угодно. Я просыпаюсь в холодном поту и сразу поднимаюсь с постели. С опаской смотрю в окно: на улице по-прежнему темно, жуткая ночь ещё не закончилась. Всё ещё можно исправить. Поспешно одеваюсь и бегу к Кириллову. Он живёт совсем рядом, за что я в который раз благодарю Бога. Калитка не заперта, Шатов видимо сильно торопился на последнюю встречу с Петром Степановичем; он так сильно рвался к свободе, что даже забыл запереть чёртову калитку! Я невольно издаю короткий смешок, пытаясь справиться с нарастающим волнением. Сейчас мне необходимо забыть все обиды и недопонимания и снова заговорить с ним так, будто не было той жуткой ссоры неделю назад. Я не замечаю, как оказываюсь возле комнаты Алексея Нилыча. С трудом успокоившись, осторожно приоткрываю дверь. Кириллов лежит на кровати и смотрит потолок, руки сложены в точности как у покойника. От такой картины мне снова становится страшно, но что-то не позволяет отступить и заставляет меня зайти. Стараясь скрыть волнение, я пытаюсь заговорить с ним: - Кириллов, - мой голос предательски дрожит, и он это замечает.- Кириллов, я пришла...чтобы повидать Вас. - Не самое подходящее время для визита, Вам не кажется?- в отличие от меня Алексей абсолютно спокоен, даже отвечает грубо и насмешливо.- Пришли бы утром, я бы принял Вас как полагается. А то сейчас ничего не готово, даже чай не заварить- Шатов всё забрал, ха-ха!- он начинает смеяться словно безумец, я стараюсь держаться спокойно.- Представляете, он даже свечу мою взял! Ха-ха-ха! Хорошо, хоть револьвер оставил! Ведь он мне самому нужен, револьвер-то. Нет, без револьвера никак нельзя! Этот жуткий смех до того пугает меня, что я борюсь с желанием убежать отсюда как можно скорее. Вместо этого я дрожащими руками прижимаю Кириллова к себе. Он медленно успокаивается. - Алексей Нилыч, - от волнения я не могу нормально говорить, лишь тихо шепчу ему на ухо.- Алексей Нилыч, умоляю, откажитесь от Вашей теории пока не поздно. Так будет лучше для всех, уверяю Вас. - Точно ли для всех, Настасья Фёдоровна?- глухо спрашивает Алексей.- Вы ведь себя имеете ввиду, не так ли? Так вот, спешу разочаровать Вас, никому от этого не станет лучше. Никому. - Но... - Люди заслуживают нового Бога. Их уставшие души ждут чуда, старый Бог им приелся, народ успел набить оскомину. Сегодня я избавлю его от этого. Я стану их Богом. Необходимо лишь проявить своеволие. - Кириллов, Вы не обязаны...- он прерывает меня поцелуем в лоб. Впервые мне противно ощущать прикосновение его губ, таких сухих и холодных. - Идите домой, Настасья Фёдоровна. Не хочу, чтобы Вы видели меня...в момент превращения. - я замечаю, как по его щеке скатываются две слезинки.- Я люблю Вас. Будьте счастливы. Мне нечего больше сказать Кириллову. Я поспешно покидаю дом, затем медленно бреду по улице, заливаясь слезами. Скоро настанет утро, и жуткая ночь закончится. Ничего уже не исправить. ...из дневника Палиной Настасьи, 20 октября 1876 г. " У нас большое горе. Скончался долгожданный первенец Алёшенька, не прожив и трёх месяцев. Все растеряны, никто не знает, отчего это случилось, доктора лишь разводят руками. С утра не нахожу себе места. Серёжа уже начал планировать похороны, а я никак не смирюсь с тем, что нет больше моего мальчика... Ближе к вечеру я вспомнила Кириллова. Теперь корю себя за то, что настояла, чтобы назвали сына Алексеем. Переживаю, что в смерти мальчика есть моя вина. Надеюсь найти утешение в молитвах."