Долго и счастливо

      — Давай ты не будешь меня жалеть и честно скажешь, насколько глубоко мы сейчас находимся в заднице?       Гримхильда попыталась улыбнуться, но у неё не вышло: хотя, казалось бы, чувство юмора она не должна была потерять даже после такого ужасного удара. Её помощник отложил бумаги и просто сказал:       — Очень глубоко.       Обычно он старался смягчить удар или придумывал способ выкрутиться, однако в этот раз ничего не добавил и уставился на свои туфли. Гримхильда не нашлась с ответом. Кто бы мог подумать? Благотворительность — дело благородное и со всех сторон выигрышное. В теории, разумеется. На деле Гримхильда наслушалась обвинений в лицемерии, равнодушии, недостаточной поддержке... претензий было много, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с дерьмом, которое свалилось ей на голову с лёгкой подачи Готель с её сладенькой улыбочкой (что ж, больше ей никого не дурить) и её милой и беспомощной дочери Рапунцель.       — Сука, — с чувством сказала Гримхильда, разглядывая приторный снимок на экране планшета. Прямо-таки идеальная семейка: мамочка-мошенница и дочь-убийца, а фотография милая настолько, что из неё вот-вот полезут радуга, единороги и сахарная вата.       Помощник откашлялся.       — Полагаю, сейчас не лучшее время, но я же говорил вам, что спать с ней — худшая идея из тех, что могли прийти вам в голову?       Сказав это, он набрался наглости и улыбнулся во весь рот. Гримхильда юмор оценить не смогла, хотя очень старалась. Иногда именно такие его реплики заставляли её не зацикливаться на гадких подарках судьбы, но не в этот раз. К сожалению, не в этот.       — Наверное, я была рождена, чтобы разгребать дерьмо из собственных решений, — сказала Гримхильда и заблокировала планшет, чтобы выкинуть из головы смазливую мордашку, принёсшую ей столько проблем. Не вышло. — Давай, выдай мне что-нибудь смешное и жизнеутверждающее, а потом мы подумаем, что сказать в своё оправдание журналистам.       — Готель всё ещё первая в рейтинге самых красивых ваших женщин, — отчеканил помощник. — Живая или мёртвая. Можете собой гордиться.       Было бы чем: Готель сама затащила Гримхильду в постель, в противном случае та ни за что не решилась бы подступиться к матери-одиночке с больным ребёнком. Было в этом что-то извращённое и неправильное, хуже того — если бы об этом узнали журналисты, вся их компания потонула бы в мгновение ока. Какие были бы заголовки! Вероятно, это сказалось бы на репутации хуже, чем то, что они взяли под крыло абсолютно здоровую девчонку и наградили её почётным призом «Лучший ребёнок года».       — Мы не проверяли подлинность документов? — спросила Гримхильда. Помощник зашуршал бумагами. — Она вообще когда-нибудь их приносила?       — Вы не были слишком заинтересованы в этом, — сообщил он. — Но кое-какие бумаги у нас имеются. Меня заверили, что часть проверили, так что могу предложить опубликовать имена докторов, подтвердивших диагнозы. Разве это наша вина? — помощник пожал плечами. — Но сейчас важнее скрыть халатность по отношению к другим бумагам, которые никто не удосужился проверить, и вашу маленькую интрижку. Кому об этом известно?       Гримхильда посмотрела на помощника и загнула один палец. Затем — подумала получше. И громко выругалась.       — Белоснежка, — сказала она. — Дерьмо. Дерьмо.       — Может быть, если вы скажете «дерьмо» в третий раз, это поможет, — помощник уселся на стул, вспомнив, что всё это время простоял на ногах. В отличии от Гримхильды он был совершенно невозмутим и даже шутил с каменным лицом. — С чего бы вашей дочери топить вашу репутацию? Она, конечно, не подарок, но…       «Но». Именно что «но». Вряд ли дочь запомнила бы одну из многочисленных любовниц Гримхильды, но только Готель хватило наглости остаться наутро. Белоснежка вернулась после очередной вечеринки как раз в тот момент, когда Готель в одном белье готовила завтрак на кухне. Когда Гримхильда проснулась, она обнаружила изумительно пахнущие вафли на столе и дочь с любовницей, весело болтающих за чашкой кофе. Белоснежке Готель понравилась — та успела посоветовать что-то от похмелья, и это помогло.       После этого Гримхильда встречалась с ней ещё около года — неслыханный срок. Чаще всего её интрижки заканчивались после первой ночи.       — Белоснежка ушла из дома, — Гримхильда достала из сумки электронную сигарету и закурила. — На неделе я нашла у неё пакет с какой-то дрянью. Я всё понимаю, но ей семнадцать, а моя репутация такого дерьма не выдержит. Помнишь, как все журналисты с ума сходили от восторга, когда я забрала её из приюта? Точно так же они обрадуются, когда узнают, что я облажалась. И ещё скажут, что я основала фонд помощи больным детям, лишь бы не думать о собственной дочери. Так вот, я сказала Белоснежке, что урежу её карманные деньги, и после этого она стащила у меня из кошелька всю наличку и удрала. На звонки не отвечает. В таком состоянии она с удовольствием всё расскажет журналистам за пару сотен долларов.       Однажды она уже попыталась пожаловаться на скотское к себе отношение, но Гримхильда успела выкупить у репортёров молчание. Седых волос на голове после такого прибавилось. На деле, конечно, упрекнуть Гримхильду можно было только в одном: в том, что она оказалась слишком амбициозной, чтобы отказаться от идеи удочерить девочку с трудным прошлым и изменить её жизнь к лучшему. Чуда не случилось. Белоснежка появилась в её доме и перевернула жизнь Гримхильды с ног на голову.       — Найти её? — спросил помощник, не проявив ни единого признака волнения. — Снова сходите на пару сеансов к семейному психологу и ещё с месяц поживёте спокойно. А к этому моменту скандал уляжется.       — Годится, — Гримхильда затянулась сигаретой и откинулась на спинку кресла. — Слей имена докторов прямо сейчас, а ещё свяжись с этой Рапунцель... Знаешь, что мы скажем? Заявим, что жертвой была девочка и что у неё, конечно, не имелось иного выхода — чокнутая мамаша не давала проходу. Спонсируем её защиту в суде и сделаем злодейкой Готель. Тем самым мы признаем ошибку и публично попытаемся её исправить.       — Люди больше склонны обвинять в мошенничестве их обеих, — аккуратно заметил помощник. — И, скорее всего, так оно и было.       Гримхильда фыркнула.       — Что, в первый раз переворачиваешь события в нашу пользу?       Помощник не стал возражать. Он встал и, прежде чем уйти, спросил:       — Девчонку заочно записывать в ваш список? В мамочку не пошла, но я бы сказал...       — Нет, — Гримхильда вздохнула. — Второй раз я на этом не погорю. К тому же, она блондинка.       С тех пор, как в её доме поселилась Белоснежка, почти все любовницы Гримхильды поголовно оказывались брюнетками. Очевидное она списывала на совпадение три года, но не смогла спрятаться от навязчивых мыслей только в то самое злосчастное утро. Готель и Белоснежка, сидящие друг напротив друга, по-настоящему ужаснули её. Приёмной дочери тогда только исполнилось пятнадцать лет. И если Белоснежка до сих пор ни о чём не догадывалась, Готель поняла что к чему слишком быстро. Не то чтобы она опустилась до шантажа, но у неё всегда была отвратительная особенность просачиваться в любую дырку и подминать всё под себя. Неудивительно, что правда вскрылась только со смертью Готель — да ещё какой... Гримхильда не нашла в себе сил посмотреть на снимки с места преступления, которые кто-то ухитрился слить в сеть. Её вездесущий помощник после красочно рассказал увиденное на словах, и ей даже стало жаль Готель.       А ещё эта ужасная новость наводила на вполне конкретные мысли. Гримхильда отчего-то слишком хорошо представляла себе, как Белоснежка перерезает ей глотку посреди ночи. Вот что случается, когда дети вырастают и начинают ненавидеть матерей, желая свободы? А видела ли она Белоснежку дочерью, не кем-то другим?       Со всей этой кучей проблем надлежало разбираться вместе с психиатром, но Гримхильда рассказывала всё своему помощнику. Его полусдержанная-полушутливая манера говорить спасала лучше любого сеанса наедине с мозгоправом, который, ко всему прочему, мог поступиться врачебной тайной и рассказать обо всём прессе.       — Девчонка перекрасилась в чёрный, — будто невзначай сказал помощник и вышел, напевая себе под нос какую-то странную песенку. Гримхильда услышала в его бормотании что-то о «самой красивой на свете» и выругалась.       К вечеру кое-что разрешилось: тюрьма разрешила свидание с Рапунцель, на головы названных докторов полились помои, а Белоснежка пригласила Гримхильду на короткий разговор в чей-то дом, находящийся на самой окраине города. Дверь ей открыл грузный мужчина в очках.       — Я к Белоснежке, — сказала Гримхильда, уговаривая себя не оглядываться по сторонам и не думать, что за ней следят все журналисты страны. Мужчина хмыкнул.       — Это ты её приёмная мамаша?       — А вы? — Гримхильда прищурилась и уже приготовилась скандалить, но за его спиной замаячила знакомая копна чёрных волос. Белоснежка обняла мужчину и чмокнула в щёку, что-то шепнув на ухо, а потом вышла из дома и закрыла за собой дверь.       — Тебе что надо? Мне казалось, ты уже всё сказала, — неприветливо заявила Белоснежка и достала из кармана потрёпанную пачку сигарет. — Опять натравила на меня своего миньона...       — Не называй его так.       — Ты вообще знаешь его имя? — Белоснежка закатила глаза. Что ж, справедливо — Гримхильда припоминала, но вряд ли смогла бы ответить без запинки. За долгие годы необходимости называть своего помощника по имени у неё не появилось. — Короче. Мне от тебя ничего особо не нужно: сама знаешь, и без тебя одиннадцать лет справлялась и ещё не сдохла. Мамочку из себя строить не надо.       Идиотский контраст хрупкой внешности с лицом-сердечком и отвратительной речью уже давно ввергал Гримхильду в полное замешательство. Она пыталась вытравить этот недостаток лучшими учителями, но ничего не добилась. Белоснежка упиралась и прогуливала занятия, проводя их в компании дружков из приюта. В одиннадцать она уже курила, а к тринадцати редкими вечерами оставалась в трезвом уме. Гримхильде говорили, что девочка до семи лет жила с матерью, а потом та выставила Белоснежку на улицу. С год ей удавалось не попадаться в руки социальных работников. Ни к чему хорошему это не привело.       Но какая же девчонка была очаровательная (по крайней мере, пока не открывала рот) — всякому хотелось взять её под крыло. Взрослые мужчины покупались на это на раз-два, и Гримхильде оставалось только искать брюнеток помоложе и стараться не скрипеть зубами от досады.       — С кем ты здесь живёшь?       — С мальчиками, — сказала Белоснежка и стряхнула пепел с кончика сигареты. — Тебе-то что? Если боишься, что я подпорчу твою драгоценную репутацию, то поздновато спохватилась.       — И сколько этих мальчиков?       — Семь! У них своя рок-группа. Отвалишь ты от меня или нет? Если твою любовницу превратили в отбивную, это ещё не повод вспоминать о моём существовании и докапываться, идёт? Уж не переживай, я об этом никому не скажу. И не ради тебя — дамочка мне нравилась, вот почему. За полчаса она мне уделила больше внимания, чем ты за всё это время, — Белоснежка смолкла. — А если за своими денежками припёрлась, то уж прости, я их давно спустила на вещи поважнее залюбленных детишек с раком или с ещё какой ужасной болезнью. Круто ты облажалась с той девчонкой, да? Да что ты творишь?       Гримхильда вцепилась в запястье Белоснежки и попыталась её оттащить от крыльца, но девчонка упёрлась и вырвалась.       — Дождись, пока тебе исполнится восемнадцать, и делай что твоей душе угодно, — Гримхильда раздражённо встряхнула рукой. — Сложно потерпеть несколько месяцев?       — Чего ради? Чтобы ты себя мамашей года могла на радость журналюгам называть? Нет уж, велика честь! — Белоснежка сплюнула, комично-аккуратно сложив пухлые губы. Гримхильда закрыла глаза и заставила себя посчитать до трёх. Когда она снова посмотрела на Белоснежку, ничего не изменилось. Девчонка в потёртых джинсах и безразмерной рубашке продолжала притягивать к себе взгляд. «Я нуждаюсь в опеке», — вот что читали в каждом её движении взрослые мужчины. Гримхильда мужчиной не была и порой очень об этом жалела. Белоснежка бы сама с удовольствием кинулась ей на шею, если бы только не одно «но»: женщины ей были не нужны. Даже ради юношеского любопытства.       Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды, и Гримхильда очнулась с небольшим запозданием, когда её пальцы уже впивались в горло Белоснежки, прижимая её к двери. Привычно затуманенные глаза приёмной дочери внезапно прояснились.       Только Гримхильда этого не заметила, поскольку всё её внимание было сосредоточенно на ярко-алых губах — таких обманчиво миловидных и тянущих к себе взгляд. Чаще с них срывалась одна только грязь, но какое ей было до того дело?       — Вау, — сказала Белоснежка, и всё напряжение момента исчезло в мгновение ока. Гримхильда пришла в себя и разжала пальцы. До губ Белоснежки оставалось всего несколько сантиметров, но она заставила себя отпрянуть и подавить жар, хлынувший в голову. — Грёбанная ты извращенка. Совсем уже рехнулась?       Гримхильда отшатнулась на два шага и ступила на пожухлую траву лужайки перед домом. Белоснежка нащупала дверную ручку.       — Больше не приходи сюда. И деньги твои мне не нужны.       Той ночью Гримхильда напилась в одиночестве и проснулась наутро среди разгромленной гостиной: на полу оказались совместные фотографии с Белоснежкой, дурацкие награды за вклад в лучшее будущее и сувениры из других стран. Голова раскалывалась надвое, но на кухне её уже ждал спасительный кофе. Помощник читал газету за столом.       — Я облажалась, — сказала Гримхильда и вытряхнула из аптечки таблетку от головной боли. — Давно ты здесь?       — Нет. Заглянул сказать, что сегодня вам нельзя пропускать свидание с Рапунцель, — он отложил газету в сторону. В его взгляде не было укора. — Насколько облажались?       — Неважно. Она ничего и никому не скажет. Но для верности…       Помощник даже привстал от неожиданности. Гримхильда опрокинула в себя кофе и поморщилась. С похмелья, в дерьмовом настроении эта идея не казалась такой уж отвратительной. Почему нет? Пусть даже в ней говорил обиженный ребёнок, она привыкла получать желаемое любым путём.       — Вы в самом деле просите меня об этом?       — Хочешь сказать, я прошу слишком много?       — Хочу сказать, что покоя вам отныне не видать, — помощник вытащил телефон из кармана брюк и даже не повёл бровью. — А устроить это легко. Дать вам время на размышления или вы уже не передумаете?       — Я всё обдумала. Отвези меня в тюрьму, после обсудим.       Ей пришлось проторчать у зеркала с час, чтобы скрыть последствия ночи и притвориться человеком, не выпившим за ночь три бутылки вина. О Белоснежке и её судьбе в тот момент она не думала, заполняя пустоту в груди попытками стереть себе лицо и нарисовать его заново. Всё это время помощник терпеливо ждал на кухне и объедал её запасы конфет.       По пути в тюрьму Гримхильда могла думать лишь о Готель и том, что, верно, у них могло что-то получиться. Отношения были далеки от здоровых, но разве могло быть иначе? Уже тогда Гримхильда замечала странности, несвойственные нормальным людям. Готель любила лгать обо всём: о мелочах вроде любимого соуса к картошке из Макдональдса и о вещах глобальных — о чувствах, о прошлом и настоящем. Гримхильда ни сейчас, ни тогда не могла точно сказать, в какие редкие мгновения она была полностью откровенна. Это раздражало и забавляло одновременно, но вопросы оставались до сих пор.       И теперь, глядя на её дочь с такой же — быть может, не такой наглой, — улыбкой, Гримхильда кусала губы и вспоминала чужое тело в собственных объятиях, податливо прогибающееся под её желания. Готель никогда не возражала против любых фантазий и взамен выкачивала деньги, внимание и восхищение в неимоверном количестве.       — Что вам нужно? — спросила Рапунцель. Губы у неё были такие же, а вот волосы струились до плеч совсем как у Белоснежки. Глаза смотрели настороженно: не серые и не голубые, но что с того, если выглядела она столь беспомощной и нуждающейся в заботе? Ассоциации протягивались легко, отдаваясь тянущейся болью в животе.       — Я хочу помочь, — Гримхильда протянула руку к её лицу и заправила за ухо выбившийся тёмный локон. Представлять на этой юной мордашке нужные черты оказалось легче, но её мать лучше умела притворяться тем, кем нужно. И всегда позволяла приковывать себя к кровати наручниками, подставляя тело под плётку всякий раз, когда Гримхильда была зла на Белоснежку и не знала, на ком выместить злобу. — И если ты будешь делать так, как я скажу…       Гримхильда усмехнулась. Один-один, Готель. И плевать, что Белоснежка ей уже не достанется — взамен она уже никому не достанется. Не в этой жизни. Гримхильда не любила делиться, а сказочного богатства она достигла далеко не добротой душевной и уж точно не благотворительностью.       Убирать людей с дороги она умела и любила. Чего бы это не стоило.       — Ты ни в чём не будешь знать нужды, девочка.