Всё хорошее удваивается

      Этот шорох не выходит из головы. Шурх-шурх, ручкой по белым листам, помечая их кандзи, которые невозможно рассмотреть с такого расстояния, возможно, только заголовок, но и тот отсылает к школе. Распорядок дня? Домашних заданий? Не понять и от этого досада внутри только сильнее клокочет внутри Чуи. Ему хочется отодвинуть забинтованную руку, чтобы уловить смысл чужих слов, удовлетворить любопытство. Он наклоняется чуть ближе и почти замечает неодобрительный взгляд с соседней парты, которую задел случайно ногой. Пф, катись к чёрту.       Шурх-шурх…       Ты ведь не записываешь за преподавателем. Не тот темп, да и в глазах пелена такая, словно через запотевшее стекло на виски смотришь. Можно ли вообще сравнивать местного тихоню с алкоголем? Наверняка тому бы это показалось кощунством, а вот сам Накахара почти облизнулся, представив каким холодным был бы сначала этот напиток, а после раскрылся теплом глубоко в теле.       Хочется выпить.       И он ловит этот образец прилежности своими неправильными руками после, пряча от любопытных глаз у лестничного пролёта. Со стороны почти смешно. Вот он Чуя, громкий, заметный в своём образе жизни и внешнем. Смотрит снизу вверх на свою добычу, растягивая губы в привычной ухмылке. Его не заботит разница в росте, когда чужое личное пространство нарушено. У Дазая ноги чуть подогнулись, а руки продолжали сжимать ту книжицу в простом тёмном переплете. Похоже на ежедневник.       — Что ты там всё время пишешь? — Накахара не тянет с вопросом, чётко зная, что ему хочется. И он доволен короткой дрожью чужого тела. Только ответа нет и ему приходится ткнуть пальцем в объект интереса, что слишком уж выделялся на фоне голубой чуть растянутой кофты, свободные рукава которой всё время скатывались к локтям, открывая вид на уже чуть растрёпанные полоски бинтов. Нелепо большая одежда. Дазаю идёт. — Тут. Что-то интересное?       Шатен коротко качает головой, отрицая и, видимо, решая, что подобного ответа достаточно, но Чую такой расклад не устраивает. Если б он хотел немого диалога, то завёл бы рыбок, да и те бы хоть рот открывали. Ладно, можно зайти с другой стороны.       — Пойдёшь со мной на свидание?       Осаму так резко вдыхает, что Накахара начинает думать о том, что рыбка у него уже есть. И она пытается уплыть!       — Да стой ты! — В толпе учеников шумно, но его голос всё равно выделяет их, когда Чуе удаётся обхватить чужое запястье. Такое тонкое…       Толпа смотрит на них и Накахара почти ощущает вес неловкости на плечах, которая легко смахивается одним движением, но вот кожа под его пальцами стремительно холодеет. По крайней мере, так кажется. Пульс просто бешеный.       И под совсем не тихие перешёптывания Дазай выдёргивает руку из захвата, оставляя после себя лишь прилипшие к ладони белые нити и отказ. Так видит это Чуя, так слышит со стороны и поэтому угрожающе рычит на того, кто посмел даже предположить. Никто его не отшивал, смешно!       Тем не менее, Осаму его избегает. День ото дня находит повод скрыться, стать ещё большим невидимкой, чем обычно. Раздражает до зубного скрежета и выкуренной раньше времени пачки сигарет. Особенно, когда снова пишет что-то в своей чёртовой книжке!       Шурх-шурх, не прекращающийся звук сводит с ума.       Накахара знает, что от него пахнет, как от пепельницы, когда он снова ловит, но не добычу. Жертву.       — Меня это уже достало, — страницы слегка мнутся под его пальцами, когда он сжимает их сильнее, не позволяя забрать назад. — Строчишь в ней изо дня в день, — Чуя читает первые строки и, боже, он готов придраться к ним с самого начала. И снова оттолкнуть ладони, что настойчиво лезли забрать дорогую вещь обратно.

Можем ли мы просто быть честными?

      — Да как ты можешь писать о честности, если не бываешь таким даже с собой? Нравится убегать и доводить меня? Почему сразу не отказать? — руки затянутые в бинты туже обычного беспокойно мнут одежду. — Я не особо терпелив.       Да? Тогда почему так стремился добиться ответа почти неделю?       Он продолжает читать и с каждой новой строчкой теряет весь запал. Дёргается только от всхлипа, но Осаму на него не смотрит, только тянется за, как оказалось, личным дневником, и Чуя не может не отдать. Не имеет на то права. А после стоит один, под той же лестницей, и не может так просто принять сложенные кандзи.       Не будь пустой тратой моего времени.       Ты сможешь?       Чуя?       Он находит свою ошибку в помойке позже. Просто замечает то, что каждый день было перед глазами и останавливается на мгновение, прежде чем чертыхнуться и полезть в кучу хлама, надеясь, что никто не снимет это на камеру.

Таковы требования.

      Лёжа на кровати, Чуя читает чуть размытые строки, периодически прикладываясь губами к холодной кромке стакана виски. Звенит лёд.

Шаг первый: Ты должен принять тот факт, что я немного не в себе.

      Это не сложно. Дазай казался отчуждённым, мало с кем общался и он явно резал себя. Никто не станет носить бинты на руках, как вторую кожу, если первый слой не испорчен. Накахару, если подумать, мало волновали внешние дефекты, ему был интересен сам парень и, как вышло, те тараканы, что копошатся у него внутри.

Шаг второй: Это пустая трата времени, если ты не дойдёшь со мной. До самого конца.

      Что подразумевалось под этим? Неужели то «долго и счастливо» до смерти? Прямо, как в сказке.       Смешок срывается с губ и за немного совсем немного стыдно, но тем не менее он мог бы пообещать исполнение первого пункта из этого шага, ведь никогда не слыл изменником и тем, кого интересует лишь одна ночь. А второе… С этим сложнее, нельзя перекладывать исполнение только на его плечи. Такую ношу делят.

Шаг третий: Подари мне страсть, не смейся над тем, как я одеваюсь.

      С этим вообще проблем не возникнет. Чуя был горячим буквально, желал всегда касаться того к кому испытывал сильные чувства. Отдавал себя. Жаль, что перегорал, встречая не ответное пламя, а пену огнетушителя. А стиль Дазая он действительно любил. Мешковатый, прятал всё, что можно раскрыть лишь наедине за закрытой дверью.

Шаг четвёртый: Дай мне больше, дай мне больше, больше.

      Всё. Всё, если перестанешь убегать, смотреть волком, замораживая виски в глазах. В нём не должно быть столько льда, а на руках не пристало появляться новому запаху лекарств. Что ты сделал за эти дни?       Кажется, укромное место у лестницы станет их точкой столкновения.       — Я немного поторопился, — шепчет Накахара, обхватывая чужой подбородок и подтягивая лицо Осаму ближе к своему. Общее дыхание, почти неслышное признание одними губами — его хватает, чтобы сорвать тормоза. Треснул лёд.

Шаг пятый: Ты не должен бояться быть со мной перед друзьями и держать за руку.

      Чуя его от себя весь последующий день не отпускает, буквально. Ведёт за собой на занятия, на переменах, размыкая ладони лишь на минуты, чтобы поправить сумку или чужие волосы, что лезли в глаза на улице от порывов ветра.       Дазай ещё сбит с толку, не может отвести взгляда от крепкой хватки и даже не замечает, как сжимает пальцы, царапая кожу короткими ногтями.       Ладонь Накахары немного меньше его.       Осаму хочется крепкой нитью связать их, но он сам останавливает навязчивую мысль — со связанными руками не выйдет объятий, не будет прикосновений к шее, щеке... Тем более Чуя не только перед друзьями показался — перед всей школой! Думается, этот пункт был выполнен даже в большем объёме, чем мог бы.

Шаг шестой: Если ты на это не готов, То не знаю, о чём ты, блядь, вообще думаешь?

      Дазай полон сомнений. Ответ и так резко. Кто бы ещё на такое повёлся? Но сейчас он слишком слаб, чтобы отказаться от открывшихся возможностей. В виде ярких свиданий, касаний и этих глаз, что ни разу пока не отказали.       В чём подвох? Он так и спросил, когда Чуя отвёл на пристань и почти счастливо смотрел на спокойную, свободную воду. Отвечая, Накахара не был зол. Легко сказал, что нет никаких подводных камней, а потом запустил один такой на дно, поднимая брызги, которым не суждено было достать обидчика.

Шаг седьмой, Который перетекает в одиннадцатый: Если ты мне изменишь, ты умрёшь, умрёшь.

      Дазай сжимает зубы на чужой шее, под тонкой лентой, почти рычит, пока руки Накахары мнут рубашку на его спине.       Взглядов слишком много, они неприятно раздевают, лезут тонкими линиями под ремни портупеи, под перчатки, что были надеты из-за недостатка тепла. Осаму не нравится, он тяжело переносит такое внимание и прячется за парнем, согнувшись за той же лестницей.       Коридоры пусты, но не отпускает и тогда в ход пускает зубы уже Чуя, а после губы, давая понять, что он здесь. Сейчас. И больше никто не волнует.

Ты готов обнимать меня всю ночь? Прикоснись губами к моему Солёному от слёз лицу.

      Они падают, сминая простыни, и не могут прекратить движение. Руки под одеждой. Под бинтами. Под кожей.       Первая совместная ночь тревожит, позволяет раскрыть все секреты. Вот тут меж лопаток, по неровным, грубым буграм, которые Чуя позволяет себе целовать. Снова и снова, пока не слышит первый стон.

Ты можешь стать моим первым? Поглотить меня, как яблочный пирог, Избавить меня от желания умереть, Любить меня грубо, позволить мне взлететь, Дать мне свободу, да, окрылить меня, Привязать к себе, не оставлять одного, Не тратить моё время.

      Щекочут волосы от резких рывков, пока их просто не наматывают на кулак, оттягивая назад с довольной усмешкой, которая исчезает, стоит только познать грань растяжки. Грань боли, за которую заходить не стоит, но держаться на ней… Одно удовольствие для обеих сторон.       Слизать соль слёз и разделить её между губами, избегая ранок от частых укусов — вот важная часть их чувств. Всё пополам.

Так решил Чуя. Так решил Дазай.