К черту Символ мира

Пересдача экзамена на геройскую лицензию проходит успешно, и «любимчик» Старателя отлично справляется с заданием — подружиться с несносными детьми, чьи причуды, соединенные единым порывом, могли бы в мгновение ока стереть Японию с лица Земли. Парень демонстрирует действие огненной стихии и дарит будущим героям улыбку, точно так же, как это раньше делал Номер Один. Несмотря на чувство, что все сюжетные арки закрыты и вот-вот откуда-то с потолка польются титры, в импровизированном зрительном зале повисает вопросительное молчание. Отчего-то мужчине кажется, что ответ на него — должен был войти в финальную сцену. Нет, он никак не может остаться за кадром, и даже после титров его было бы преступно показывать. Старатель, так быстро, что и сам не успевает заметить этого за собой, бросает в сторону взгляд и подмечает улыбку-ухмылку светловолосого ученика 1A, почему-то напомнившего действующему Герою № 1 юного себя. Всемогущий не смотрит на Старателя. Где-то в груди тонут бесчисленные: «Я сочувствую тебе, приятель», «Это тяжелая ноша», «Хреновые правила я установил, придумав глупый идеал, до которого сам никогда не дотягивал» — но в итоге он лишь крепче сжимает кулаки со светлеющими от натяжения тонкой кожи костяшками. — И все же? — да, мужчину, отгородившемуся от мира языками пламени, не устроил ответ Тошинори. Или же его не устраивало нечто совершенно иное? Что-то, что уже никогда не получится узнать, проверить или исправить, потому что воды утекло — с Атлантический океан. «А ведь когда-то мы ладили. Ну, или мне так казалось, — проносится в мыслях Тоши, но так и не вырывается наружу. — Я рад, что ты заговорил со мной, сам, хоть и на такую пустую тему». — Быть Символом мира? — из уголка рта предательски стекает кровь, и Яги тут же, будто это происходит в первый раз, с непреодолимым чувством стыда и ощущением собственной ничтожности, вытирает ее. — Это значит — оттолкнуть всех, кто желал помочь. Видеть, как на руках умирает последний человек, которому ты был небезразличен. Возвышаться над миром, больше не имея возможности разобрать, что говорят люди внизу, — Старатель закатывает глаза, но не с привычным осуждением и неприкрытой неприязнью, а со жгучим сожалением — пусть и пытаясь это скрыть. — А еще, — Тоши поворачивает корпус тела в сторону Энджи, подпирает рукой голову и устало поднимает на мужчину глаза, давно утонувшие во мраке резких теней, которые способно отбросить лишь ярчайшая звезда, вечно светящая куда-то в спину Тошинори, — быть Символом мира — это всю жизнь ощущать на себе стокилограммовый груз зависти и ненависти единственного человека, который тебе дорог. Между мужчинами ожидаемо повисает молчание, но Тодороки будто не удивлен услышанному, а Тошинори — не сожалеет о сказанном. Оба понимают: это — правда, которой давно пора было выбраться из заточения. Почему-то героев сейчас волнует лишь одно: кого винить? Энджи, который все это время не понимал, как выразить свои чувства, путая светлое и облачное с тяжелым и вязким, или Тошинори, который будто нарочно подливал масло в огонь, продолжая штамповать омерзительно приторные улыбки, тыча Старателя мордой в уязвленное эго, точно тот — беспомощный котенок? Кто виноват в том, что они потеряли больше двадцати лет? Здоровье Всемогущего давно держалось на честном слове, а Тодороки успел выбить из себя все человеческое и уже не способен, даже с учетом всех перемен, впустить в себя забытое трепещущее нечто, облаченное в заветные шесть букв. Так кого им во всем этом винить? — Кхм, спасибо за напутствие, Всемогущий, — Энджи резко отрывается от плоскости сидения и по привычке протягивает руку в знак окончания диалога, но тут же одергивает себя. Тошинори не встает, ни один из мужчин — не смотрит на другого. Кадык Старателя на мгновение проваливается: он нервно сглатывает, протяжно выдыхая и крепко зажмуривая глаза — как обычно никогда не делает. В глазах не жжет от слез, но на душе — паршиво, как никогда. Он разворачивается спиной к учителю и делает первый шаг в сторону выхода. — Стой, — холодное прикосновение тонких и неестественно длинных пальцев сковывает широкое запястье. — Твою мать, — другой рукой светловолосый бьет себя по макушке и практически комично вздрагивает: в своей «человеческой» форме полубог умилительно неловок и, порой, являет собой полную противоположность былого могущества, — прости меня, Энджи, — имя он добавляет тише, так, чтобы никто не мог расслышать — непозволительно нарушать геройский этикет, ведь Старатель предстал перед учениками в роли профессионала. — Все в порядке, — Тодороки не замечает, как едва заметно расплывается тонкими губами в сдержанной улыбке, а в вечной мерзлоте голубых глаз что-то тает — будто сдавшись лучам весеннего солнца. — Я больше не наступлю на старые грабли, — хрипло говорит Яги, с трудом сдерживая подступающую волну кашля. «Мне не так много осталось, чтобы бездумно разбрасываться оставшимися крохами времени». — Если бы я мог вернуться в прошлое, — еще тише продолжает он, — я бы сделал все по-другому. И послал бы к черту этот ваш Символ мира. — Что ты такое несешь? — почти оскорбленно одергивает руку пламенный герой и возмущенно хмурит брови. — Нет, кхм, ты меня не так понял. Я бы никогда не пошел по другому пути, однако… Я бы позволил себе быть человеком. И я бы был рядом, когда… Был так нужен тебе, — истощенное тело едва заметно вздрагивает, точно не по погоде одетого человека пронзает первый порыв ноябрьского ветра. — Значит, — после недолгой паузы подхватывает Тодороки, — к черту Символ мира? Тошинори поднимает глаза и расплывается в широкой улыбке. Уже спустя мгновение оба предаются громкому, неуместному и нервному смеху, хватаясь, один за пресс, другой — за то, что от того осталось. — К черту! — Для тебя все еще не поздно, кретин, — Старатель кладет тяжелую руку на кажущиеся хрупкими, точно голые ветки, плечи Всемогущего. — Для тебя тоже, придурок, — отвечает бывший Номер один. Прикосновение плавно перерастает в пламенные объятия, такие, словно они не виделись все эти годы и вот, наконец-то, встретились в аэропорте, отбросив ручную кладь и чемоданы и забыв о десятках людей, ежесекундно проходящих мимо. Всемогущий жадно вдыхает сладкий запах сожженной древесины, смешанный с духами, которые Энджи сентиментально не менял уже третий десяток, Старатель — терпкий запах кофе с ванилью и больничной палаты. — Боже, как же я скучал по тебе, — тяжело выдыхает в спутанную солому волос Энджи, на что мужчина отвечает дрожью в теле — не от холода, а от давящих чувств, которые декадами портили осанку, заставляя виновато тянуться к земле. Старатель дышит тяжелее, пока на душе — становится легче: наконец-то, наконец-то он достиг своей цели, которую хранил в тайне от всего мира и даже самого себя за семью замками, цели, которую он бы даже после нескольких дней непрерывных пыток не решился бы озвучить. Наконец-то — Энджи освободил Тошинори. Спустил его с выжженных небес на цветущую Землю. Разделил с ним тяжелую ношу. Вернул Символу мира его потерянную жизнь. Забрал крест вечного «Номера один». — Еще не поздно, — грубо шепчет Тодороки на ухо Яги, и тот больше не способен сдерживать слез. — Спасибо, Энджи. «Теперь ты свободен».