Аннигиляция

- Думаю, я хочу большего, чем простые разговоры с тобой, - неожиданно говорит Достоевский. Дремавший Дазай мгновенно открывает глаза. - Твои желания лишены смысла, пока мы находимся в заключении, - парирует он. - Но, предположим, я тоже не против. Свет мигает. Слышится громкое лязганье. Свет зажигается вновь. - Возможно, мы уже не в тюрьме, - вкрадчиво замечает Достоевский. - Возможно даже, нас никогда там и не было. Его голос эхом разносится по пустынному залу, в котором остались только они. Их камеры вмазало одну в другую с такой силой, что их передние стены раскрошились, осыпавшись осколками на далёкий пол. - Должно быть, здорово иметь в подчинении одаренного, способного на манипуляции с пространством, - бормочет Дазай. - Заключить нас двоих в пространственный карман контролируемого им измерения, в любой момент имея возможность выдернуть нас куда угодно, все же до поры до времени удерживаясь от опрометчивых решений - какой полет мысли! Я восхищаюсь прежде всего твоей выдержкой, а уже потом - твоим планом. Синхронно поднявшись с кроватей, они делают первый шаг вперёд - осторожно, будто ступая на незнакомую территорию. Следующие шаги даются им гораздо легче. Они встречаются на середине, там, где камеры когда-то были разделены перегородками из оплавившихся теперь стекла и железа. Достоевский улыбается. Дазай - нет. Помедлив, он поднимает руку и на пробу ведёт ей по воздуху. Достоевский послушно повторяет движение. Когда их ладони соприкасаются, Дазай охает. - Неужели ожидал аннигиляции? - насмешливо говорит Достоевский. - В таком случае ты не мог ошибаться больше. Мы не являемся противоположностями, Дазай. - Аннигиляция тут ни при чем, - небрежно отвечает все ещё изумлённый Дазай. - Просто твоя рука... холодная. Сократив между ними дистанцию, он осторожно растирает ладонь Достоевского в своих руках. - Добро и зло не являются полными противоположностями, - глубоко вдохнув, продолжает Достоевский. - Зло - это отсутствие бытия, а значит по определению оно лучше и сильнее добра. Он кладет руки Дазаю на плечи. - Ты позволишь? Тот прикрывает глаза. - Ты знаешь, что я хочу того же, что и ты, и я знаю, что тебе это известно, но все же то, что ты спрашиваешь, хорошо указывает на то, что ты меняешься. Я ценю эти перемены. - Я планирую использовать эти перемены в своих целях, - напоминает Достоевский, вытряхивая Дазая из тюремной робы. - Ступив на путь Будды, прекрати различать между добром и злом, - нараспев цитирует Дазай, безуспешно пытаясь контролировать дыхание. - А? Догэн? Зачем он здесь? - Достоевский отрывается от Дазаевской шеи, которую испещрял поцелуями. - Ты несколько ограничен западной философской парадигмой, ты не находишь? В японской традиции под злом понимают избыток бытия, - поясняет Дазай, возвращая Достоевского к прерванному занятию. Его рука запутывается в волосах Федора, да так там и остаётся. - Избыток? - выдыхает Достоевский, мутным расфокусированным взглядом глядя на Дазая. - Да. Из этого следует онтологическое сходство добра и зла. Следует, что глубоко мы похожи, что сделаны из одной материи, что сейчас ты проигрываешь точно так же, как я, что сейчас я выигрываю точно так же, как ты. - Но не значит ли это также, что и у тебя есть шанс перейти на мою сторону? - Такая вероятность тоже имеется, - покладисто соглашается Дазай, раздевая Достоевского. Им пригождается многомесячное нахождение в тюрьме: они понимают друг друга лучше, чем кто-либо, на ходу дешифруя обрывочные фразы, мгновенно схватывая значение стонов и вздохов. Когда они задыхаются друг у друга в объятиях, пытаясь удержаться на дрожащих ногах, Дазай шепчет: - Говоришь, мы не в тюрьме? А там ли мы, где ты думаешь, или наше местоположение все же контролирую я? Не окажется ли то, что ты пустил в себя, слишком сильным для тебя, разрывая тебя изнутри? - Ты хочешь убить меня? - хрипит Достоевский. - По-моему, тут есть другой более важный вопрос: хочешь ли ты убить меня? - Не хочу. - легко признается Достоевский. - Когда ты коснулся меня, я боялся, что Исповедь не обнулит мою способность, и что все кончится прямо здесь. - А чего ты хочешь? - говорит Дазай, игнорируя его реплику. - Думаю, это очевидно: того же, что и ты. - Ты хочешь паузы, - догадывается Дазай. - Я тоже не против того, чтобы отсрочить окончательный выбор. Не сговариваясь, они поворачиваются друг к другу спиной, расходясь в противоположные стороны, как участники дуэли. Они сдергивают со своих кроватей простыни, забирают одеяла и подушки и возвращаются с ними на самую середину, устроив там спальное место. Дазай говорит, что его утомил свет, и, повинуясь его голосу, лампы сразу же гаснут. Они лежат в обнимку, обнаженные, уставшие, онтологически подобные.