***
На улице моросил дождь, хотя совсем недавно сияло теплое солнце. Несмотря на перемену, из-за погоды за окном диалоги в классах текли вяло и совершенно не оживленно. Отовсюду слышалось негодование и печаль, ведь многие из присутствовавших в классе детей хотели сегодня пообедать на улице, а не в душном классе, где даже окна открыть запрещено. Тсуна перевел апатичный взгляд с окна и посмотрел на свой довольно-таки скудный обед. Аппетита не было совершенно, хоть ребенок и понимал, что если он не поест сейчас — он не поест до завтрашнего обеда. Взгляд мальчика помрачнел, и губы сжались в тонкую линию. — Хээээй, — раздался ленивый голос одного из присутствующих в классе, хотя на губах этого мальчишки сразу же появилась предвкушающая улыбка. — А что если это Никчемный Тсуна навлек на нас непогоду? — Тск, да он слишком никчемен даже для этого, — подхватил кто-то из компании, и с его уст сорвался уничижительный смешок. Тсуна вздрагивает, испуганными глазами (слишком большими и нелепыми) уставившись в деревянную парту. Краска уже слезала, натираемая из раза в раз, и где-то были несмываемые черные разводы. Тсуна знал, что подними он взгляд — точно увидит чужую насмешку и презрение, и в конечном итоге не сможет сдержать слез. — Да этот тупица даже палочки держать нормально не может. Видали, как дрожали его руки? — Тсуна съеживается, вспоминая отвратительно синюший знак на руке в виде чужих тонких пальцев и веселый, обманчиво нежный, шепот рядом с ухом. Класс стал заметно оживленнее, подхватив новую (хотя, на самом деле, довольно старую) тему и выплескивая кучу комментариев один за другим. В мгновении ока все стали играть в игру «кто унизит Никчемного Тсуну сильнее». Сам Тсунаеши молча сидел, пряча взгляд все сильнее и сильнее, пока ногти медленно, но верно протыкали довольно грубую для ребенка кожу. Он понимал, знал, верил во все слова, которые ему прилетали. Он просто Никчемный Тсуна, Неудачник, Позор отца, Разочарование матери. Он знал, но… почему от этого так больно внутри и хочется плакать? Никто не мог объяснить ему.***
Тсуна осторожно бредет под покровом ночи сквозь заковыристые переулки их маленького городка. За десять лет жизни и правда можно было задаться вопросом кто и почему спроектировал их тихий городок подобным запутанным образом, но какой в этом смысл? Хотя, размышления — отличный способ уйти от боли по всему телу. Но Тсуне все же лучше сосредоточиться на ней. Будет не очень круто, если он помрет в одном из переулков. Нашедшие его люди лишь мать зря отвлекут его смертью. Еши поморщился от очередной вспышки и облокотился о бетонную стену какого-то здания. Падать с лестницы от чужих рук было больно, благо Тсуна уже умеет оказывать себе помощь, не беспокоя медсестру ненужными ранениями. Ч-черт… Он еще даже не добрался в спальный район, а зрение уже расплывается отвратительными мушками. Видно, сильно перетянул талию. Тсуна жмурится до больных разводов под глазами и резко открывает глаза. Стоит добраться до дома как можно скорее. Завтра в школу, а аптечка хранится лишь в доме. Нужно сменить повязки поскорее. Жаль, что из-за патрулей ДК нельзя делать небольшие нычки нужных медикаментов. Хоть как заметят, заинтересуются, а там и вопросы ненужные пойдут, зазря потревожив маму. Так, хорошо, Тсуна, тебе не впервой, ты справишься. Через час или около того непрерывной, но все еще медленной, ходьбы, держась за стенку, Тсуна прибыл к своему до чертиков изученному домику с одиноким деревом на заднем дворе, посаженном еще до его рождения. Парень посмотрел в пол и дал себе время отдышаться, стараясь держаться в сознании. В окне кухни горит свет, значит, мать дома и вышла попить воды, либо поесть. Тсуна надеется, что не последнее. Багровые синяки отзываются болью при каждом движении, а небольшие царапины и ранки до невозможности жгутся от соприкосновения с одеждой. Свет погас, и подросток наяву мог слышать этот щелчок выключателя. Тсуна выдохнул и медленно, до невозможности осторожно, побрел в сторону дерева, кинув на второй этаж взгляд. Его окно открыто. Хорошо. Мать опять забрала ключи, уже даже не выдумывая причин для этого. Просто звезды так сложились, Тсу-кун, понимаешь? Сказки о далеких звездах смазались со временем, и Тсуна не понимает. Но принимает. Вся его жизнь построена на непонимании и больном смирении. Но он ведь Никчемный Тсуна, понимаете? Он заслужил это.***
Рядом со старыми дешевыми домами есть небольшой закуток, единственный в Намимори, пожалуй, где в потертых временем коробках живет мама-кошка с недавно родившимся потомством. Тсуна обычно приносит им кусочки мяса из своего бенто, единственное, что он может позволить себе. Вообще, он нашел маму-кошку уже беременной, с помощью небольшого маячка в голове, ведущего его с самого детства. Мама-кошка имела трехцветный окрас, и своими скудными познаниями Тсуна понимал, что в приюте ее в лучшем случае усыпят, а в худшем попросту пожалеют тратиться. Этот закуток он также нашел благодаря звону в голове. Переулок был достаточно просторным, но в большей части утопал в тени, да и в районе этом нечасто патрулировали, ведь жило здесь всего человек пять — и то старики, живущие под защитой якудза. Тсуна пальцем провел по недавно выросшей шерстке одного из котят, и уголки его губ чуть дрогнули, смягчая вечно смиренное и потухшее лицо. В груди расползалось приятное, щекочущее внутренности чувство, и подросток вначале испуганно замер, как и в прошлые разы, но тут же со скрипом отмер. Все в порядке. Это не причиняет вреда, от него не плохо, и внутренности не сворачиваются в тугой узел, не дающий дышать. Другой маленький комочек в поисках ласки хотел подойти к руке Тсуны, но из-за своей неуклюжести свалился на ровном месте, споткнувшись о собственные задние лапы. Подросток испугался, тут же нагнувшись над пострадавшим и проверяя на наличие ушибов. Тсуна вычитал довольно много информации о ветеринарстве и котятах в местном компьютерном клубе, чтобы быть подкованным в случае чего. Хотя его знаний все еще не хватало. Никчемность — это уже черта характера. — Ты снова здесь, — вошедший в переулок не спрашивал — утверждал. Тсуна замер, держа чуть попискивающего котенка в руках и не смея сдвинуться с места. Дыхание перехватило, и к горлу подполз твердый ком, пока мысли беспорядочно крутились в голове, но подросток заставил себя насильно успокоиться. Все в порядке. Нужно дышать. Переждав бурю, Тсуна, с напрочь отсутствующими эмоциями в глазах, по-механически ломано***
Глянцевая обложка брошюры ярко переливалась от восходящих лучей солнца, и Тсуна с интересом наблюдал за переливами цвета, даже не пытаясь вчитываться в текст. На часах было шесть часов утра, ночью, когда он вернулся домой, ничего в почтовом ящике не было. Следовательно, брошюру закинули утром. Но кому понадобилось делать это в явную рань? Тсуна склонил голову к плечу, пряча лицо отросшими волосами, и чуть прищурил глаза, вслушиваясь в небольшой звон в своей голове. Подросток тихо вздохнул. «Наверное, все же ошиблись адресатом, — Тсуна безжалостно выбросил брошюру в стоящую рядом урну и отправился в сторону школы. — Не стоит беспокоить мать по таким пустякам.» «Стать лидером нового поколения… — Тсуна чуть поднял уголки губ, пустым взглядом смотря в асфальт. — Звучит весело… Нет, — подросток сильнее сгорбился, — не стоит думать об этом.» В ящике появляется еще один буклет. … — Реборн? — Иемитсу, — твердо отозвался Реборн, — ты уверен, что дал правильный адрес? — Мх? — Реборн поморщился от этого театрального удивления. — Да, конечно, я уверен, — небольшая тишина, которую Реборн и не думал разрушать. Послышался кашляющий звук, и Аркобалено спрятал торжествующий взгляд под шляпой, хоть никто и так его не видел. — Что-то случилось? — Кроме того, что и твоя жена, и твой сын отказываются от моих услуг? — нет, Реборн и сам мог справиться с этим, но не доставить Внешнему Советнику лишних проблем? Слишком скучно было бы. — Тебя нанимали не они, — усталый тон и тут же: — Я поговорю с Наной. Жди. Реборн хмыкает, сбрасывая вызов. Было что-то странное во всем этом. В доме, в ученике, что встает ни свет ни заря, в Саваде Нане, которая слишком приторная. Советник пользуется туманниками не по назначению? Вполне может быть. … — Да, дорогой? — Нана, которая только-только проснулась, не выказывала и капли сонливости, общаясь с горячо любимым мужем. — Репетитор для Тсу-куна? Разве он не хорошо учится? — женщина удивленно округлила глаза, хоть и знала, что Емицу ее не видит. — Да-да, конечно, ты прав, я так и сделаю, дорогой, не волнуйся, — женщина с радостной улыбкой положила трубку. Ее муж наконец-то вспомнил о ней, как прекрасно… женщина растянула губы в странной улыбке, и в глазах ее появились странные алые блики. О, дорогой~ Лишь приедь сюда, и я мигом запру тебя в подвале, бугугу~***
Светлая тюль на окнах широко развивалась от порывов ветра, из-за чего Реборн настороженно отнесся к открытому окну в комнату ученика. Удивительно, но в самом помещении никого не было. Аркобалено Солнца осторожно залез в чужую комнату и внимательно огляделся. Несмотря на нежные лучи заходящего солнца, в которых комната просто утопала, помещение не выглядело теплым или хоть как-либо уютным. Оно было, скорее, просторным и серым. Кровать, в которой хоть и можно было заметить небольшие изъяны, но все равно с виду была заправлена правильно и будто на обложку какой-нибудь рекламы постельного белья. Дубовый шкаф, стоящий в углу комнаты, и компьютерный стол без какой-либо техники или памятных вещей. В комнате также находилась книжная полка, но книги в ней выглядели дорого, в яркой, говорящей обложке, и полностью выбивались из простого интерьера комнаты. Реборн подошел к этой полке и наугад взял одну из книг. «Божественная комедия.» Данте Алигьери. Книга выглядела новой, на ней не было и слоя пыли, и по ощущению ее ни разу не открывали, так как книга все еще старалась захлопнуть саму себя и не выглядела сколь либо потертой. Но, что удивительно, она полностью пропиталась безликим запахом комнаты, что намекало, что стоит книга тут давно. Аркобалено проверил и другие книги, но результат был один. Реборн сделал еще одну пометку насчет своего ученика и вновь прошел глазами по комнате. В помещении отсутствовала совершенно любая подростковая атрибутика, что тоже сильно настораживало и наводило на мысли. Реборн нахмурился. Нет, ему не нужно думать об этом. Чем меньше у его нового ученика увлечений — тем легче привить ему нужные качества. Но как же это все дурно пахнет.***
Было странно смотреть на дом не в утренних лучах рассвета или кромешной полутьме, а в ярком освещении полуденного солнца. Очень непривычная картина. Тсунаеши затравленно обреченно окатил дом взглядом и поджал губы. — Ох, Тсу-кун, милый, — женщина со смешинками в глазах перенесла искалеченное тело сына на диван, — интуиция — сугубо наше, родственное, понимаешь? — Нана обернулась к аптечке и промокнула белую ткань в каком-то растворе. — И если она говорит, что тебе нужно домой, — женщина повернулась к своему сыну, который с застывшим в глазах ужасом смотрел на нее, — то тебе нужно домой, — Нана безумно улыбнулась, зафиксировав положение своего беспомощного сына. Тсуна задрожал и сжал руки, пытаясь успокоиться. Даже в свете безобидного солнца дом приобрел чудовищные черты. Нужно дышать. Вдох. Выдох. Вот так. Хорошо, следует… следует идти домой, через… через калитку. Да. Спокойнее. Тсуна выдохнул и осторожно подошел ко входу на участок, держась около небольшого заборчика. Нужно морально подготовиться к тому, что мать опять будет показывать, что у них все хорошо. Тсуна бессознательно потер правый бок, на котором остался шрам после одного из визитов соседки. Нужно просто не пугаться, верно? Это же легко. Тсуна осторожно зашел в дом, ступая как можно тише. — Я дома, — подросток прокричал это на пределе своих возможностей, но все равно слабо закашлялся. Как же долго он не разговаривал. — Ох, Тсу-кун, заходи скорее и мой руки. Отец нанял тебе репетитора, представляешь? — Нана наполовину высунулась из кухни, протирая руки надетым на ней фартуком. Она мило улыбалась, но ее глаза на секунду блеснули алым, и у Тсуны сердце забилось рядом с глоткой. — Д-да, я сейчас, — подросток натянуто растянул губы и отвел взгляд, тут же стремительно убегая в ванную комнату под недовольно нахмуренным взглядом Наны. — Ах, — женщина обернулась и вновь зашла на кухню с обеспокоенным выражением лица. — Возможно у Тсу-куна что-то случилось в школе… — женщина удрученно покачала головой. — Тсу-кун довольно неуклюж, ему не так легко поладить с людьми… — Не беспокойтесь, синьора. Я здесь именно для того, чтобы помочь вашему сыну, — Реборн натянул шляпу на глазах, пряча мрачное выражение лица. Он смог мельком оценить своего нового ученика через проем двери, и то, что он увидел… ему не понравилось.***
Наследник… Хаято***
***
С приходом Реборна, Тсунаеши совершенно не изменил своей привычке вставать рано-рано утром, быстро исчезая из дома. «Я жаворонок»; «Мне нравится быть в школе»; «Помощь в подготовке клубов». Реборн, на удивление, принимал все отговорки (хотя даже и не запрашивал ответ. Тсуна иногда и правда слишком паникует). Гокудера… — Зовите меня Хаято, Джудайме! — итальянец как всегда был довольно энергичен и неожиданно быстро привык вставать рано утром, чтобы проводить Тсуну в школу. — Н-но, Гокуде… — Ха-я-то, — пепельноволосый преградил путь Тсуне, комично расставив руки по бокам. Им некуда спешить, так что можно и прерваться ненадолго. — В конце концов, довольно сложно привыкнуть к японским суффиксам, знаете ли, Джудайме, — Хаято по-гопнически сунул руки в карманы, чуть нагнувшись корпусом вперед. Тсуна вздрогнул и откинулся назад, смотря немного напуганно. — Н-но ведь, — Савада почти сдался, впервые оказавшись под таким напором, и теперь смотрел в асфальт, не смея поднять взгляд, и выглядел как напуганный воробушек, отчего Гокудера смягчился и выпрямился. — Да и в конце-концов разве друзья не зовут друг друга по имени? — Хаято вбросил эту фразу как само собой разумеющееся, хотя внутри сгорал от напряжения. — Д-друзья? — Тсуна вскинул голову, шокировано смотря на собеседника, и не смея поверить своим ушам. Кто-то хочет дружить с ним? — Конечно, — Ураган выглядел небрежным, но поджатые губы и надеющийся взгляд говорили о нем больше всего в это мгновение. — Тогда… — Тсуна на удивление быстро пришел в себя, стремительно взяв себя в руки и решительно смотря на Гокудеру. — Тогда ты тоже должен звать меня по имени! — около его зрачков засияла янтарная окантовка, и Хаято, практически не думая, утвердительно кивнул. Тсуна счастливо улыбнулся, сверкнув глазами. — Я рад, что теперь мы с тобой друзья, Хаято… Хаято-кун. — Я тоже рад этому, Тсунаеши. Тсунаеши, сам того не осознавая, мягко улыбается. Хаято стал его первым другом. Единственным другом. Тсуна правда не понимает, почему и как Хаято предпочел его компанию всем другим, хоть интуиция (Тсуна не хочет вспоминать, что Нана тоже знает о ней), как назвал ее его репетитор, о чем-то звенела (Реборн***
Ямамото Такеши странный. Тсуна понимает это довольно четко, хоть и восхищается своим одноклассником. Восходящая звезда бейсбола и любимец школы. Савада уже даже не завидует. Зачем, если и так понятно, что такому никчемному как он никогда не стать звездой? Но Такеши странный, будто надломленный, действующий по сценарию. Тсуна знает — иногда видит себя в зеркале таким же. И это даже удивительно, что у таких разных не то что по позициям — по сословиям людей есть что-то похожее, что-то, объединяющее их. А потом Такеши стоит на крыше. Понуренный, опавший, без вечной улыбки. У Тсуны перехватывает дыхание, и с головой его охватывает паника. Он не знает, что делать, как помочь, в его голове абсолютная пустота, а перед глазами лишь почти сломленный Такеши. Савада никогда не считал себя героем. Точнее, он никем себя не считал. Просто никчемный сын своих***
С приходом Реборна в вечно мертвой комнате что-то неумолимо изменилось, пропали душащие тени, и вот Тсуна думает, что комната, которую он считал крепостью, была всего лишь подземной камерой. Монстр в лице Наны исчез, вернув, хоть и лживую, но до невозможности любимую маму, и сам Еши не заметил, как с нетерпением стал ждать походы домой, перестав допоздна задерживаться в больничном крыле, библиотеках и парках. Интуиция звонила на периферии сознания, став привычным в какой-то мере. — Ты выполняешь слишком много ненужных действий, — Реборн, склонившийся рядом с подростком, внимательно просматривал неуклюже выполненные номера в тетради. — Вот зачем ты нашел угол падения тела, когда нужно было найти только расстояние от стрелка до цели? — Реборн нахмурился, постукивая пальцами по столу — явный признак раздражения, как успел заметить Тсунаеши. — Ладно, — киллер вздохнул и выпрямился, нацепляя одной рукой излюбленную шляпу на голову. — Отдохни пока, скоро ужин. — Н-но… — Тсуна вздрогнул и расширил глаза, резко подняв голову на своего репетитора. В его глазах был какой-то страх и напряженность, отчего Реборн нахмурился, спрятав взгляд под шляпой. — Отдых значит отдых, Никчемыш, — Реборн пренебрежительно фыркнул, внимательно следя за чужой реакцией. Тсуна, как и в прошлые разы, совершенно не обратил внимания на прозвище, понуро опустив голову и приняв оскорбление как должное, что совершенно не устраивало Аркобалено. Даже Дино, понимая в душе, что заслуживает обидные клички от Реборна, боролся за свою гордость до последнего. Киллер еле слышно вздохнул и неуклюже положил руку на чужие взъерошенные волосы, чуть-чуть растрепав их. Тсуна, на удивление, не отпрыгнул. — Ты… хорошо потрудился. «Нужно будет намекнуть его Хранителям, — сделал пометку в голове репетитор, когда Тсуна незаметно поднял уголки губ, начав чуть ли не светиться. — Все же это не дело, когда босс Семьи с самооценкой ниже плинтуса»***
Вокруг разверзся ад, и все, что видно вдалеке — лишь красный-красный-красный. Он в принципе повсюду. Все оттенки красного на любой цветовой вкус, просто приди и захлебнись. Тсунаеши и пришел, завлекаемый собственным разумом, и теперь тонет в безумном беспорядке, пока все его сознание заполнено агоническими криками других, молящих о спасении. Здесь жарко. Так жарко, что кожа хочет сползти отвратительными комьями, выворачивая мышцы и кости на обозрение миру. Тсуна наяву видит эти омерзительные комки, и все его нутро чуть ли не выворачивается, напоминая о вкусе давно позабытой желчи. Подростка мутит, сознание начинает расплываться, когда на еще не сошедших кусках плоти раскрываются цветами ожоги. Он не знает сколько все это длится. Не хочет знать и не может. Все проходит внезапно. Тсуна даже не успевает соориентироваться, продолжая беспамятно терзать свои руки и с ужасным скрежетом сцепливая зубы. Кто-то небрежно вторгается в его личное пространство, крепкой хваткой сдерживая руки. Тсуна даже не замечает этого, загнанно дыша и лишь на инстинктах пытаясь вырваться. Вскоре силы кончаются, и подросток падает на колени без какой-либо возможности встать. Стоящий перед ним человек держит его за руки, не давая окончательно лечь на землю. — Не думал, что смогу настолько впечатлить тебя, Дечимо, куфуфу, — Мукуро, а это был именно его смех-фишка, лишь усилил хватку рук. Тсуна, буквально по привычке лишь, заметил, что каким бы насмешливым не был его тон, а там были заметны небольшие нотки паники и…непонимания? Савада в очередной раз признается себе, что не очень хорош в распознавании эмоций. Мукуро раздраженно фыркнул, небрежно опустил одну из чужих рук и изящно щелкнул пальцами своей освободившейся руки. — Думаю, нам предстоит разговор, — по привычке весело промурлыкал Мукуро.***
Когда кто-то проникает в твое сознание (прекрасно защищенное от других сознание), к этому относишься с какой-то долей скептицизма и исследовательского интереса. Ай, да кто-нибудь известный? Сильный и известный, да так облажаться — в мозгу у подростка, ай-ай-яй. У сумасшедшего и давно сбрендившего подростка, о чем Мукуро, к сожалению, прекрасно понимал. Но тут мафия, смиритесь. Лут (как говорил один надоедливый гражданский ребенок, чью личину он однажды взял) оказался не то, чтобы ценным. Да, известен, в узких, пока, кругах, правда, но известен. А вот сила… Мукуро фыркнул. В лаборатории таких сломанных, покореженных и двести раз битых обычно бросали в утиль без какого-либо пересмотра. Впрочем, будущий Вонгола неплохо показал себя во время их «стычки», да и сам бы вряд ли попал в чужой разум, особенно, не имея никакой защиты, он проверял. Да и разве таким сумасшедшим, как Рокудо, не нужно творить безумные и не вполне логичные поступки? Туманник кивнул себе же и расплылся в лукавом оскале. И все же интересно, как кандидат на пост смог пробраться к нему? Мукуро надеется, что это не из-за пламени. Слишком скучный исход.***
Заметив (уже давно заметив, будем честны), как рано встает Тсунаеши и как относительно быстро его друзья присоединяются к раннему режиму (кроме Хаято, чей запал хоть и был бодрым, прошел довольно быстро и ленивая натура совы дала о себе знать), Реборн решил подключить к этому Сасагаву Рехея, и теперь все вчетвером они бегали утром по окрестностям Намимори. Тсуна был не против — все лучше, чем быть дома (хотя бежать в быстром темпе с пулями под ногами, когда замедлялся — достаточно тяжело по началу). Единственный, кто был недоволен их пробежками — Кея, который никогда в этом не признается, будем честны. Мукуро после того кошмара объявлялся еще пару раз, так, на короткие мгновения-сны. Он ухмылялся как-то по надломленному криво, прятал взгляд и в целом выглядел излишне потрепанно, хоть и старался выглядеть гордо и излишне надменно. Тсуна стал колебаться — правильно ли он поступил, не остановив Вендиче, позволив им задержать туманника? Мукуро был чем-то неуловимым похож на него самого, до приезда Реборна, и Тсуна отчаянно не хотел думать, что Рокудо использует свой туман ради запудривания его мозгов. Но — Интуиция неоднозначно молчала. Будни обещали быть солнечными, и все постепенно приходило в спокойствие.***
В какой-то момент Тсуна понимает, что больше Нана не выдержит и просто сорвется. Это читается по ее иногда нервным движениям, резкими ударами ножа при готовке и слишком приторной улыбке другим. Нана совсем скоро выйдет из себя, и Тсуне было бы плевать, будь он один, привык уже, но теперь у него на попечении есть дети, которым достанется в первую очередь, Тсуна чувствует это. Нужно было срочно что-то решать. Немедленно. — Я уеду по делам на пару дней, — Реборн входит в комнату внезапно, отчего Тсуна дергается, еле удерживая себя от падения со стула. Интуиция уже давно перестала как-либо реагировать на репетитора, тогда как на того же Гокудеру иногда позванивает. Видно, Реборн умеет очаровывать не только девушек. — Не убейся, пока меня не будет. Забросишь учебу — я узнаю, — Тсуна снова вздрогнул от пугающего и предостерегающего взгляда Реборна. Вот уж точно — тысячеликий дьявол. Реборн хмыкает чему-то своему и подходит к столу. — Ну и что ты нарешал за это время? — Тсуна разворачивается к тетрадям, начиная панически искать решенное. Реборн обреченно вздыхает в душе. Ну что за…***
Отъезд Реборна оказался удачным, как бы цинично это не звучало. Или по мазохистически, учитывая, что он собирался сделать. Но он не мог рассказать другим. Нана ассоциируется у всех с чем-то нежным, теплым, материнским и давно утерянным. Тогда как у Тсуны она ассоциируется с холодом подвала, жаром кочерги и диком шепоте о любви, заботе и его, Тсуны, благе (жаль, что только на словах). Купить билеты на аттракционы в соседнем городе оказалось легко — особенно используя заначку, оставшуюся после последнего приезда отца на его семилетие. Тсуна помнил это отчетливо четко — еле заметный очерк шрама под бровью, когда он убегал, и красный «взрыв» на солнечном сплетении, когда его поймали, — не дают забыть. Тсуна покупал билеты с достатком, тратя почти всю пачку и чувствуя себя тем еще бесполезным транжирой. Но это было для блага других. Тсуна не должен дать пострадать тем, к кому он смог привязаться за эти жалкие месяцы, наполненные счастьем и радостными улыбками (хоть его и готовят к мафиозной жизни, что все также звучит неимоверно бредово). На предложение съездить всей компанией повеселиться, все ответили ожидаемо радостно, хоть в последующих разговорах на эту тему Тсуна и не участвовал особо, списывая на плохое самочувствие и волнение перед экзаменами. — Может нам тогда перенести или отменить поездку? — Хаято выглядит взволнованным и обеспокоенным, отчего Тсуна, так и не привыкнув, ежится как от холода, чувствуя внутри разогревающее тепло — он нужен, о нем беспокоятся, он не один — и невыносимую горечь — о нем беспокоятся, волнуются***
Тсуна пытается успокоиться или, хотя бы, перестать дрожать. Он переводит дыхание, незаметно кусает бледные губы, стараясь улыбнуться той самой у-меня-все-нормально улыбкой на чужие обеспокоенные взгляды. Сегодня Тсуна идет домой один — другие будут слишком заняты в своих клубах, хоть Хаято и порывался бросить все. Тсуна старается идти медленно, хотя какая-то часть и шепчет, что лучше бы все поскорее закончилось. Интуиция шепчет, что да, скоро все кончится, но чем и как — знакомо не рассказывает. Заходя в дом он молчит, хотя кран на кухне закрывается и так — не у одного его интуиция в голове. Нана выглядит обманчиво хрупкой с мягкой улыбкой на губах и каким-то извращенным предвкушением в бликающих глазах. Тсуна сглатывает. Сердце в его груди бьется размашисто быстро, так и стараясь пробить грудную клетку. В ушах лишь шум и обратный отсчет. Нана делает шаг — Тсуна отбрасывает сумку в сторону и резко подрывается на лестницу, пока сознание заходится в крике на пару с интуицией. Он ошибался. Он не сможет справиться. Ему страшно. Но нет. Перед глазами стремительно проносятся лица ребят (его друзья, репетитор, дети на его, Тсунином, попечении). Нужно терпеть. Нужно просто переждать гнев монстра, насытить его малой кровью. И все. Тсуна надеется, что после все будет хорошо, но он отчаянно не справляется. Помощи, как и раньше, ждать неоткуда и не от кого. Тсуна вновь один.***
На лице Кеи бесстрастная маска, и под контролем своенравное Пламя, живущее своей, какой-то себе понятной жизнью. В доме тишина, хотя Кея жмет на звонок уже не первый раз. Пламя взрывается беспокойным штормом под ребрами, и Кея собирается уже взламывать дверь, как вспоминает о докладе одного из подчиненных. Дерево на заднем дворе и вечно-открытое окно на втором этаже. Пробраться в простую и чем-то даже пустую комнату теперь задача легкая. В помещении пахнет тусклым одеколоном того итальянца, потом и страхом, болью, безысходностью. Кея быстро-быстро моргает, прогоняя наваждение и стремительно выходит прочь из комнаты. В коридоре получше, хоть шлейф отрицательных эмоций и проглядывает сквозь видимый уют дома. Вокруг царит все та же тишина, лишь дыхание Кеи и слышно. Дом кажется пустым, если бы парень не знал, что здесь жили и живут двое человек. На втором этаже искать нечего — Кея знает. Он спускается на первый этаж, осматривается повсюду, пока тошнотворная атмосфера приторного уюта давит на плечи свободолюбивого Облака. Кея рыкает, опускает Пламя на буквальные мгновения и с новым курсом спускается в незаметную дверь у кухни. Лестница за дверью ведет вниз. Подвал. По ощущениям там двое, и парень уже знает, кто. Кея с безразличием смотрит, как Савада Нана, психопатка с маниакальными наклонностями, разгоряченной спицей выжигает на груди собственного же сына розу с десятью лепестками. У Кеи нет информации на счет символики, но для женщины это определенно что-то важное и поистине дорогое. Это видно по ее мечтательной улыбке и покрасневшим от возбуждения щекам.***
Иемицу со сплошным безразличием на лице сбрасывает вызов. В душе клокочет чуть-ли не буря по своим объемам и смертоносности. Хочется убийств, выстрелов и выпивки. Чертов Реборн, чертово Аркобаленство, чертовы слепые Хранители сына. Тсуна в больнице, жена который год сходит с ума от собственного же пламени, а уж клан Хибари со своими незримыми насмешками… Какого дьявола Реборн не уследил? Лучший, как же. Иемицу сдерживается от низшего желания сплюнуть на дорогой ковер самолета и пытается успокоить дыхание. Но он тоже хорош. Не проверил, не уследил, не заметил. А еще внешний советник, славящийся своей наблюдательностью. Иемицу ловит обеспокоенный взгляд на себе и тут же напрягается (а он и не заметил, как нервно отбивал ритм боковой частью телефона), выдавливая из себя улыбку. Орегано еле заметно хмурится, поджимая губы, и Иемицу перебивает ее, когда она даже не начала говорить. — Учителя для Тсунаеши готовы? — «Репетитор — это, конечно, здорово, — отмечает в голове старший Савада, — однако всему он не научит». Орегано ни взглядом не показывает осуждения, однако Иемицу сам дорисовывает его в своей голове. — Проинформированы и проверены, — девушка чуть опускает ресницы, и советник понимает, что все его требования были удовлетворены. Это хорошо. Хоть что-то идет так. — Удивительно прекрасная погода, — Иемицу переключается снаружи. Стоит узнать и насчет Хранителей, подобранных сыну. Также неясно, что происходит у Аркобалено, раз Реборн решил оставить свое задание ради них. Да и Лар взяла отпуск «по семейным (будто бы у нее семья есть) делам» примерно в то же время.***
Просыпаясь новым днем, Тсунаеши не сразу понял, где он. Въедливый запах лекарств почти ничем не отличался от незримого запаха собственной комнаты, а белесая пелена перед глазами и вовсе не давала разглядеть что-либо. Если бы не тихий писк рядом, Тсуна не понял бы, что находится он явно не дома. Последние события смазаны в его голове. Как и многие (но не все) другие воспоминания с Наной. Вскоре к нему приходят врачи. Задают вопросы, меняют капельницу, капают глаза. Тсунаеши не особо старается запоминать все это, безвольно помогая другим делать свое дело. Он все еще не знает, что с его матерью, в порядке ли его друзья, и кто спас его тогда. Маловероятно, что Нана сама одумалась и позвонила скорую — раньше она такого не делала. Первым его навещает Гокудера. Он шумный и яркий. Звенит, или попусту старается звенеть, позитивом, гиперактивно стараясь помогать то тут, то там. Тсуне очень плохо под кожей от того, что он не может ответить ему тем же, и что на сердце вместо такой же радости лишь стыдливое раздражение и бесконечная печаль. Тсунаеши старается чувствовать хоть что-то, но…увы. Вторым приходит Такеши. Он спокойный и немного шебутной. Умело режет фрукты, шутит, рассказывает о своих буднях, спрашивает о чем-то и обеспокоенно смотрит в глаза, хоть Тсуна и может лишь нутром ощущать это. Саваде совестно, что он дает повод беспокоиться о себе и даже не может ответить тем же, ведь очень боится почувствовать безразличие внутри себя, узнав о чужих печалях. Третим приходит Ламбо вместе с Бьянки. Ребенок подавлен, и его глаза чуть-ли не на мокром месте. Но он старается быть навеселе, хоть и через силу, дабы показать, что все в порядке. Тсуне больно, что из-за него Ламбо потерял тот островок спокойствия и, хоть и лживой, материнской любви. Бьянки тоже сама не своя — винит себя, ведь она была за старшую, да и с Наной неплохо успела сдружиться. Тсунаеши не особо понимает ее, но представить может, отчего каждый скрытый взгляд, полный потерянности чуть-ли не физически бьет его поддых. При извинениях в горле першит, и слова застревают, отчего «прости» так и не выходит из его разума слух. Четвертым приходит Рехей. Он сияет подрагивающей улыбкой, которая, хоть и чуть поблекла, все также ослепительна, и шуточно завлекает его в свой клуб бокса, хотя бы на следующий год. Интуиция шепчет, что ничего не выйдет, и Тсуна правда рад, что это приглашение не сказано всерьез. Рехей не был знаком с Наной, но последствия на теле Тсуны, того, кого он счел своим другом, ужасают и даже приводят в ярость. Тсунаеши правда жаль, что Сасагаве пришлось столкнуться с этим. Мукуро приходит во снах. Точнее, каждую ночь. Тсунаеши по памяти пересказывает ему сказки, которые Ламбо оставил в спешке на его тумбочке, они вместе дорабатывают их, воспроизводят. Смотря, как ярко горят глаза Рокудо, Саваде жаль, что он не может сам прочесть книги, погружаясь в ту невероятную атмосферу сказок. Мукуро неизменно фыркает на эти мысли и морщится. Хибари Кея заходит в его палату с неизменно прямой осанкой и все тем же матовым безразличием в глазах. В его руках коробка с прорезями по бокам, которую он ставит на колени уже сидящего Тсуны и отходит, стоя прямо и не отводя взгляда от чужих действий. Тсунаеши неуютно и немного холодно, но он дрожащими руками немного неловко поднимает крышку коробки, дабы наткнуться на спящий комочек. Черно-рыжий котенок, поднабравший массы и блеска на шерстку, сейчас лежал на мягкой подушечке. Тот самый котенок из того самого переулка. Пожалуй, в тот момент Тсунаеши никто не мог осудить за безвучно катящиеся по щекам слезы. Кея, стоя рядом, внимательно впитывал чужие эмоции. Последним, за день до выписки, его навестил Реборн. Тсуна думал, что это будет отец, однако он, как сказала Бьянки, уже пару дней в городе, но ни разу не свернул в сторону больницы. Тсунаеши даже не удивлен такому решению отца. Реборн врывается в палату через окно, когда прием посетителей уже окончен. У него усталое выражение лица и помятый в некоторых местах костюм, но если видеть его в первый раз — не заметишь. Он цепко осмотрел своего ученика, чему-то хмурился и, не проронив ни слова, также внезапно, как и появился, ушел, оставляя в палате свой еле заметный запах, небольшую шкатулку на тумбочке и удивленного, немного даже ошеломленного, Тсунаеши. В шкатулке были перчатки, пистолет и номера телефонов с небольшими приписаниями: — Реборн (позвонишь, будучи не в смертельной опасности — грохну); — Фонг (телефон доверия, реши уже наконец проблемы с самим собой); — Скалл (захочешь официально стать неудачником — звони ему