***
— Что-то не так? — спрашивает он, когда видит, как она ёрзает, одетая в новую униформу. Сегодня — церемония посвящения Канроджи в столпы. Она суетится, неуверенная, стоит ли отвечать честно. — Всё хорошо, просто я.... Смущена. Я бы хотела юбку подлиннее и чтобы грудь была прикрыта, но... — Ну, мы знакомы не так давно, так что я не могу одолжить тебе что-нибудь из одежды. Это был бы слишком личный подарок. Но я что-нибудь придумаю. И это вроде бы всё, конец разговора, но сердце Канроджи делает кульбит. ...Это что, сон? Это то, о чём она мечтала, когда Ояката-сама пришёл и пригласил её в организацию истребителей под предлогом брака. Никакого брака не было, зато был новый дом и много новых замечательных друзей. Все такие дружелюбные, а Игуро-сан так и в особенности. Он искренний и непоколебимый, прямо как Шинобу-чан, добрый и заботливый. А это участие в его голосе, напористость- — Или я могу выпотрошить того, кто сшил её, — говорит Обанай с устрашающим блеском в глазах, настолько устрашающим, что она почти слышит лязг меча. Это серьёзное предложение. Она ахает. — Н-нет! Нет! Я в порядке! В конце концов, он старался, когда шил её... Пожалуй, слишком напористый. Игуро-сан с его красивыми глазами — в которых обычно нет того грозного блеска — всегда нежен и мягок и никогда, стоит ей что-то сказать, не посмотрит на неё холодно или осуждающе, как это делает суровый и громкий Шинадзугава. Хотя Шинадзгуава-сан тоже впечатляет, он силён, как осенний тайфун, и легко расправляется с демонами. В нём так много хорошего, как, в общем-то, и в других столпах — они все замечательные. Однако именно Игуро-сан всегда оказывается рядом, когда это нужно.***
— Не стоит из-за этого плакать, — уговаривает он. — Ты же столп, ты убила больше пятидесяти демонов, — он прячет меч в ножны и вздыхает. Она становится коленями на траву и всхлипывает. Облака не так давно рассеялись после бури. Вдвоём они только что убили огромного демона, который устроил охоту во время дождя, а она сидит, и в руках у неё лежит мёртвая зелёная змея длиной не больше десяти дюймов. Совсем кроха. — Я случайно убила её, когда отрезала демону голову... — её голос ломается в рыданиях. Слёзы текут по щекам и капают с подбородка. — Это не твоя вина. Она умерла задолго до этого. — А? — она оборачивается, глядя на него красными глазами. — Смотри, — он присаживается рядом с ней, аккуратно придерживая хаори над влажной травой, и указывает на потемневший кончик хвоста. — У неё была линька. И, видимо, неудачная, — он останавливается, а потом продолжает: — Мёртвая чешуя спровоцировала некроз, а он — сепсис. Это была не ты, Канроджи. Всякое случается. Такова природа. Она по привычке всхлипывает, может, немного сильнее втягивая воздух, чем нужно. — Игуро-сан... У Обаная есть ручной змей, белый и послушный. Послушный настолько, чтобы превратить его в модный аксессуар, даже имя его, Кабурамару, это сокращение от «что-то-что-я-ношу-поверх-плеч-но-ещё-и-мой-домашний-питомец». Разве не очевидно? Кабурамару лежит недвижим и смотрит на Канроджи и мёртвую рептилию в её ладонях. Как бы ни пытался, видит он плохо, но всё равно облизывает воздух своим раздвоенным языком и приближается к уху хозяина: Хссссс (ты соврал ей) Замолчи, Кабурамару. Неподалеку раздается раскат грома. Обанай поднимает глаза на небо. — Опять дождь пойдет? Хссссс (это был не гром) Он опускает голову, чтобы взглянуть на Канроджи. Она краснеет. — Прости. Я... Я... И тут он понимает; встает на ноги, отряхивает хаори и говорит: — Пора обедать, — голос у него спокойный и мягкий, как патока. Да, он всегда оказывается рядом, когда это нужно. — Спасибо, Игуро-сан, — говорит она и говорит она это довольно часто. Спасибо за то, что подарил носки. Спасибо, что оплачиваешь половину моего обеда. Спасибо, что ходишь со мной по магазинам, пока другие заняты. Спасибо, что проводишь время со мной. Спасибо, что заботишься обо мне. Спасибо, что позволяешь мне быть собой.***
Он знает, какими недобросовестными, лживыми и странными бывают люди. Он всё ещё помнит, как в их дом приходили фанатики-шарлатаны, когда он ещё был ребёнком, и говорили его родителям, что глаза разного цвета — результат порчи и что это принесёт беды в семью. Его родители, и так обеспокоенные, волновались ещё больше. Однажды, когда ему было восемь, один из этих полоумных сказал: — Я отведу Обанай-куна к своему знакомому знахарю. Он лечит любые недуги. Его забирают из отчего дома, спрятанного в маленькой деревушке, в город. Там он знакомится с тремя западными врачами, каждый из которых лишь подтверждает, что его гетерохромия это всего лишь генетическая случайность. Осознавая, что мальчик не принесёт ни богатства, ни удачи, его просто выбрасывают на улицу. Жди здесь, говорят ему. Жди здесь, я скоро приду, и мы вместе отправимся домой к твоим родителям. За ним так никто и не вернулся — вот почему он не доверяет людям, в особенности их словам. Это происходит до тех пор, пока Ояката-сама не спасает его. Он знает, что на взрослых нельзя полагаться и что дети бывают жестоки. Ему не жалко себя. Его всё бесит. А потом он встречает её. День, когда это случается, по правде говоря, не совсем особенный. Но — в тот самый момент — разве он не думает, что она красива? Думает, чёрт возьми. Но разве это всё, что он видит? Разве он настолько поверхностный? Нет, конечно же нет.***
Для Обаная люди не отличаются друг от друга. Они все одинаковые. Они все просто куски дерьма. Кроме Оякаты-сама и Кабурамару. — Не хотите попробовать новый чизкейк в стиле Нью-Йорк, Игуро-сан? — спрашивает она, и на лице у неё расцветает улыбка. У неё маленький и аккуратный подбородок, но пухлые щёчки, которые заставляют её выглядеть как сакура-моти с нарисованной улыбкой. Она протягивает ему причудливую фарфоровую тарелку, по краям расписанную цветами, на которой лежит пирожное. — Как-как? — Чизкейк в стиле Нью-Йорк, — голос тихий, в руках всё ещё блюдце. — Почему в стиле Нью-Йорк? Это название какого-то места? — Потому, что нужно смешать яйца, масло и крем вместе и... По тому, как невинно и увлечённо она об этом рассказывает и предлагает ему попробовать, впервые в жизни он думает: Может, рядом с ней я не должен прятаться за стенами, которые построил вокруг себя? А ещё: Всё люди куски дерьма. Кроме Оякаты-сама, Кабурамару и Канроджи. — Да, я с удовольствием попробую. Он пробует чизкейк, приготовленный Мицури, через три дня после того, как она стала столпом.***
Они переписываются, потому что Обанай не любит много говорить. Если такое случится, ему придется чаще менять повязки на лице: чем больше он открывает рот, тем больше слюны остаётся на бинтах. Эту ложь Томиока Гию рассказывает Санеми, который тут же теряет дар речи: во-первых, откуда Томиока об этом знает, во-вторых, почему он этим ещё и делится? — Мне это до лампочки, идиотина. — Правда? Даже то, о чём они пишут друг другу? — О чём же? — Ну, если верить Канроджи... Обанай, стоящий неподалёку, слышит это и закипает от злости. Гию делает это специально, хотя и не знает содержание писем, просто потому что у него очень сложная и странная концепция дружбы и в принципе связи между людьми. И она даёт о себе знать. — Кто дал тебе право болтать и сплетничать с Канроджи? Возомнил себя её приятелем? — раздражается Обанай и уже тянется к рукоятке меча. — Тебе не жить, Томиока. Но кровопролитие отменяется, потому ранить своих товарищей-охотников против правил организации истребителей демонов. — Эй, Томиока, так ты знаешь, о чём они строчат друг другу или нет? — кричит Санеми, пока Обанай гонится за Гию, а тот пытается оторваться от него. — Ты же сказал, что тебе до лампочки, — орёт в ответ Гию. — Мудак.***
Дорогой Игуро-сан, Сегодняшняя тренировка длилась дольше обычного, так как в организацию поступает всё больше и больше новичков! Я накормила их панкейками-суфле. Им всем очень понравилось, даже больше, чем сама тренировка, к сожалению. Я продолжаю говорить им, что нет ничего плохого в том, чтобы сжигать калории и делать своё тело гибким. Кстати, не хочешь попробовать панкейки? От Канроджи. Каждый раз, когда он получает письмо от неё, следующие полчаса он пишет черновик. Это больше, чем черновик, — это слова, которые, он надеется, она когда-нибудь прочтёт и на которые ответит. Только вот он никогда их не отправляет. Позволь верить, что ты обожаешь меня. Давай притворимся, что я тебе небезразличен. Что тебе не нужен никто, кроме меня, ведь это то, о чём я грежу в своих снах. Я скучаю по тебе. Очень скучаю. Подобно лунным цветам, которые ждут прихода ночи. Может я несилен и невысок, однако помни: шипы, какими бы маленькими они ни были, защищают розу. Кабурамару со своим плохим зрением и неумением читать всё равно знает, что дело дрянь, когда хозяин начинает что-то писать. Хссссс (это отвратительно, не вздумай отправлять. она испугается и посчитает тебя жутким) Он всё прекрасно знает и без Кабурамару. Даже если это идёт от сердца, оно причиняет боль. Это ведь неправильно и неэтично. Именно поэтому он сворачивает черновики, прячет их в конверты и кладёт в нижний ящик, а потом пишет правильный ответ: Дорогая Канроджи, Рад слышать, что твоя тренировка прошла успешно. Не жалей этих отпрысков, иначе они не станут сильнее, а если они этого не понимают или доставляют тебе неприятности, отправляй их прямиком ко мне. И панкейки тоже. Хотя нет, забудь, я сам приду за ними и лично проконтролирую поведение твоих учеников. От Игуро.***
— Ты замечательный человек, — говорит она ему одним осенним днём. Эти слова не написаны на бумаге, а произнесены вслух, причём совсем неожиданно, на ровном месте. Прямо как в большинстве любовных романов — просто так. Слова простые, потому что только их Мицури Канроджи использует, когда говорит о любви. О высоком и важном она всегда высказывается просто. Если бы это сказал кто-нибудь другой, Обанай бы нашёл эту фразу банальной и блеклой, пустой и неискренней. Но это не кто-нибудь другой, это она. И она говорит её так искренно, что ему кажется, будто с этими словами она вырезает и отдаёт ему кусочек своего сердца. — Спасибо, Канроджи, — такое же простое принятие. Потому что это всё, что он хочет знать; потому что это всё, что она хочет услышать от него.