You're mine

Чимин нехотя бросает взгляд на циферблат золотых часов, браслет которых плотным кольцом обвивает его запястье. Как же ему всё это осточертело. Прошло ровно шестьдесят секунд в ожидании, и, кажется, Паку вновь придётся объяснять, как дорого стоит его время. И пусть он неустанно твердит это зазнавшемуся мальчишке почти каждый день, Чимину нравится чужая твердолобость и не угасавшее желание сопротивляться. Где-то очень глубоко в душе, но нравится — говоря откровенно, Пака просто ведёт от упрямства и своеволия наивного юнца, которого он медленно ломает, приручает и подчиняет. Тонкая сигарета, зажатая в пальцах, так и остаётся незажженной: Чимин ранее отказался от огня, предоставленного ему услужливым секретарем, заботливо держащим над своим непосредственным начальником зонтик, защищающий от мерзко моросящего дождика. За первой сигаретой пойдёт вторая, третья, и Пак не прекратит, пока не увидит самоуверенное выражение лица мальчишки или пока пачка с отравляющей его здоровье привычкой не опустеет. Чимин, выдавая царящее в его теле напряжение, крепче сжимает пальцами фильтр и заставляет себя отвлечься, направляя равнодушный взгляд бессмысленно блуждать по проулку, имеющему только один вход с выходом. Да и тот загородили две машины: его собственная и принадлежащая трём сопровождающим Пака всегда и везде телохранителям. Чонгуку от него не сбежать. На губах против воли растягивается кривая усмешка, а в груди тягуче растекается удовольствие от замирающего в ожидании страха на юном лице сердца. Чимин жаждет увидеть желанную смену эмоций: как испуг вперемешку с ужасом сотрут чужое высокомерие и вынудят заносчивого мальчишку встать перед ним на колени в невольном подчинении, а вовсе не в стремлении угодить. Пак знает прекрасно, что всё это будет напускным — горящие ненавистью и отвращением глаза всегда сдают Чонгука, а несгибаемый всеми наказаниями стержень внутри него побуждает Пака к придумыванию для юнца новых мучений, куда более извращённых, чем прежде. Чимин прикрывает глаза и сбито выдыхает, выпуская изо рта в холод улицы облачко пара. Фантазия рисует откровенные картины — Пак не постеснялся бы назвать их произведением искусства, — где главная роль отведена, несомненно, принадлежащему ему наглому мальчишке. Его Чонгуку. И это, чёрт возьми, возбуждает. Железная дверь с жутким натужным скрипом петель открывается и, выпустив худощавого юношу на улицу, с грохотом захлопывается за его спиной. Пак не сообщает о своём присутствии, даёт Чону, пытающемуся отдышаться, ещё немного времени насладиться мнимой свободой, которую он вскоре столь беспощадно у него отнимет. Ему следует посадить мальчишку на цепь вместо того, чтобы просто запирать в доме, откуда тот постоянно и совершенно немыслимым образом умудряется сбегать — Чимин не может находиться рядом с ним сутками, а оттого и развлекается порой погоней. Пак с тщательно скрываемым беспокойством осматривает фигуру сгорбленного Чонгука, выискивая хотя бы малейший намек на физическое повреждение, и чувствует мгновенно распаляющееся внутри пламя гнева, когда замечает тонкий порез на левой щеке мальчишки. Чимин шумно выдыхает носом и едва слышно рычит, пытаясь удержать клокочущую в душе ярость, пульсирующую в нём: кто-то посмел не просто дотронуться до его собственности, но и нанести ей ущерб — оставить этакий след в издевательском напоминании, что Чонгука могут у него отнять. Пак этому случиться не позволит, а чёртову метку принадлежности сотрёт, даже если ему придётся срезать кожу Чона на месте этой неглубокой царапины. Конечно, не хотелось бы портить прекрасное юношеское лицо уродливыми шрамами или срезами, однако для Чимина Чонгук и тогда будет очаровательным и привлекательным. И, что самое главное, только его. Чимин выбрасывает смятую в кулаке сигарету куда-то в сторону и, переборов желание достать новую и, наконец, закурить, подрагивающими от нервного напряжения пальцами зачесывает волосы назад. Больших усилий ему стоит запереть гнев внутри и внешне сохранить абсолютное спокойствие — иначе нельзя, ведь Чонгук сочтёт это за свою победу. Пак безмолвно — одним незначительным движением — подзывает к себе помощника и, не сводя сосредоточенного взгляда с мальчишки, отдаёт тихий приказ размазать по стенке того смельчака, кто посмел Чона тронуть. Боковым зрением он видит почтительный поклон в ответ и приближение одного из своих личных телохранителей, кому и передаётся его повеление, но всё это — пустое. Месть, с которой Чимин, в общем-то, ничего и не получит, кроме слабого чувства удовлетворения. Куда большее удовольствие ему доставит Чонгук, не имеющий иного выбора, кроме как подчиниться его воли и власти. — Нагулялся, Чонгук-и? — с явной насмешкой, растягивая слова, спрашивает Пак, игнорируя настойчиво вибрирующий в кармане брюк телефон. Эти несколько минут ничего не решат на работе, где своего уже неприлично опаздывающего начальника ожидают главы всех отделов на еженедельном плановом совещании, а вот Чона за это малое время он успеет проучить. Перепуганный мальчишка делает несколько шагов назад, но Чимин только выпускает смешок и, кивком головы указав Чонгуку вперёд — прямо на высоченную бетонную перегородку, соединяющую два здания и закрывающую между ними проход, — улыбается жёстко и совсем не искренне. — Тебе некуда бежать, — словно бы в подтверждение добавляет Пак и опускает взгляд вниз на асфальт прямо перед собой, после чего вновь поднимает его на Чона, отдав ему таким образом чёткий приказ. На юном лице ясно выражено несогласие, а взор выпученных в страхе — но всё ещё завораживающих и выразительных — глаз хаотично мечется в поисках лазейки. Это должно бы Чимина раздражать сильнее, однако он только замирает в предвкушении, буквально всем своим видом умоляя Чонгука выкинуть какую-нибудь глупость. — Давай же, Гук-а, дай мне повод, — неровно выдыхает Пак, и острое разочарование в мгновение настигает его: Чон, полный решимости, быстрым шагом направляется в его сторону, не смея при этом разорвать зрительный контакт, и, достигнув своей цели в секунды, покорно падает на колени, не заботясь о жёстком малоприятном приземлении на твёрдое дорожное покрытие. Чимин знает прекрасно, что меньше всего Чонгук хочет доставить ему удовольствие, а посему мальчишка до сих пор подконтролен ему. Пак привык смотреть на всех снизу вверх, несмотря на свой низкий рост, и Чонгук, смиренно соблюдающий правила их игры, исключением не становится. За десяток лет совместного проживания Паку успела наскучить эта однообразность. Он тайно жаждет, чтобы Чон осмелился сказать хоть слово наперекор его воле или вовсе восстал против его власти и оспорил господство. Чимин устал от беспрекословного послушания — ему хочется ощутить былой азарт и страстное желание выиграть, хочется видеть сопротивление и сломать его силой, в очередной раз доказав своё могущество. Не над миром, нет. Над одним только Чонгуком. Чимин мечтает вернуть прошлое, когда его отец, ещё будучи живым, привёл в дом однажды дрожащего испуганного ребёнка с зарёванным личиком и назвал его своим младшим сыном. Пак подробностей не выспрашивал: Чонгук похож на его — их общего — отца гораздо больше, чем сам Чимин, внешностью и красотой пошедший в свою давно умершую мать. И только узкие глаза с отсутствующим непроницаемым взглядом, ставившим обычно посторонних людей в неловкое положение, выдавали в Паке отцовские гены и отличали Чона, осматривающего всё вокруг своими выпученными оленьими глазками, от их семейства. Чонгук всегда был и оставался тихим и спокойным ребёнком даже после смерти их отца, пока во время переходного возраста ему вдруг в голову не стукнули вседозволенность и безнаказанность. Именно тогда Чимину, давшему клятву своему умирающему отцу заботиться о сводном брате, пришлось вплотную заняться воспитанием мальчишки, который совершенно неожиданно предстал перед Паком прекрасным юношей со слегка крупноватым носом, не мешавшим чужому изяществу, выразительными глазами, сияющими озорством и малой долей высокомерия, и полными губами, растягивающимися порой в очаровательную кроличью улыбку, никогда Чимину не предназначавшуюся. Паку пришлось взглянуть на Чонгука иначе: не как на навязанного нежеланного брата любовницы его отца, а как на молодого мужчину, коим так сильно хотелось овладеть. И желание его гораздо глубже поверхностных эмоций и обыденных потребностей в присвоении путем сексуального контакта — Чимин постоянно чувствует острую необходимость в подтверждении его абсолютной власти над мальчишкой и знании об его принадлежности одному только Паку. Он заклеймил и привязал к себе Чонгука всячески, заставил его уважать себя и бояться, но ни разу не покусился на его невинность, понимая неправильность своих чувств. Они, чёрт бы побрал его любвеобильного отца, братья, пусть и сводные. И Чимину нельзя допускать даже подобных мыслей в сторону Чона, вот только с каждым проходящим годом мальчишка становится всё краше, а дурацкие ненужные чувства Пака крепчают, забирая у здравомыслия и холодной рассудительности контроль над действиями и телом в целом. Пак цепляется пальцами за подбородок мальчишки и заставляет его запрокинуть голову, но даже так Чонгук смотрит не на него — пустой взгляд его направлен к затянутому серостью небу. Порой Чимину хочется знать, о чём младший постоянно думает, когда находится подле него: сидит себе тихонько на кожаном диване в его кабинете, уставившись на сжимающие острые коленки ладони, и будто не чувствует на себе прожигающий взгляд, требующий обратить на его обладателя внимание. Пака раздражает показное безразличие и злит явное игнорирование настолько, что он вновь отдаётся опьяняющей ярости и, ведомый ею, замахивается в желании вызвать прямой угрозой иные эмоции, кроме абсолютного сухого равнодушия. — Неблагодарный щенок! — буквально рычит Чимин и отвешивает Чону нехилую хлёсткую пощечину, звонкий хлопок от которой нарушает установившуюся в проулке тишину. Голова мальчишки от силы удара безвольно и резко поворачивается в сторону, открывая вид на бледную кожу щеки, на которой медленно и во всех красках расцветает отпечаток ладони. И пусть у Чонгука это действо не вызывает никакого отклика, но выпустившему пар Паку становится немного легче. Он, поддёрнув вверх обе брючины, присаживается перед Чоном на корточки, осторожно — практически невесомо — касается пальцами наверняка горящей от удара щеки, размазывая по ней капли крови, вновь из пореза сочащиеся, и замечает наконец-то поджимающиеся в тщательно скрываемом недовольстве губы сводного младшего брата. — Посмотри на меня, — тихо просит Чимин, и Чонгук, немного поколебавшись, всё же возвращает голову в исходное положение и устанавливает с ним зрительный контакт, несмотря на то, что обязан исполнять только приказы. — Ты мой, Чонгук-а, — проникновенно шепчет Пак и, аккуратно поглаживая его краснеющую щеку, едва улыбается, — мой. — Прошу прощения за своё недостойное поведение, хён, — Чимин кивает, принимая извинения, и придвигается ближе к Чонгуку, чтобы оставить лёгкий поцелуй на его щеке в награду после своеобразного наказания, — такого больше не повторится. — Конечно, Гук-а. Конечно. Чимин слишком хорошо его знает: повторится и не раз. Однако он не станет уличать Чонгука во лжи, ведь тот обманывает не только Пака, но и самого себя.