У самого синего моря

У моря был цвет глаз Стива. Оно медленно накатывало на берег, волна за волной, и мелкие камешки-голыши перемешивались с глухим шорохом. Солдат сидел так, чтобы легкая колкая пена теплой воды доставала ему до ступней, и смотрел, как встает огромное солнце, такое ярко-красивое, что при взгляде на него внутри, в груди, где уже много лет было пусто, все сжималось больно и сладко. Еще два дня — так Солдат отмерил себе — и не затихающий ни на секунду страх внутри уймется. Он больше так не мог: постоянно балансировать на самом краю, врать и изворачиваться, каждое мгновение боясь, что его раскроют и с брезгливой жалостью оттолкнут. Каждое мгновение ждать этого было мучительно. И бояться сделать что-то не так, неправильно, непохоже на него, выдать себя. Он надеялся весь этот долгий и счастливый год, надеялся все равно. Что терапия поможет. Что он и вправду когда-то был легким на подъем смешливым Баки, которого так любил — и любит до сих пор — Стив. Что он вспомнит, сможет выковырять из пустой дырявой памяти хоть что-то, какую-нибудь мелочь, чтобы доказать себе — и тем двоим, с которыми он просыпался рядом, — что он настоящий. Что он был тогда и есть теперь. Что многое изменилось, но он — это все еще он. Баки. Но не вышло. Откровенно говоря, если уж совсем-совсем по-честному, то он понял все еще полгода назад, когда даже усиленная самая-самая современная терапия перестала давать даже те минимальные, крошечные результаты, которые были вначале. И еще шесть месяцев он трусливо молчал, грелся в двойном объятии лучших на свете людей, занимая чужое место. Обманывая их. Пользуясь их добротой. Еще два дня. Сегодня и завтра. И потом, перед возвращением домой — у него больше не будет дома — он им скажет. Он не Баки. Он их обманул тогда, вначале, и потому продолжал притворяться. Они так любят его, а он устал бояться разоблачения. Принимать их заботу, отдавать всего себя и знать, каждое мгновение помнить, что он все это украл. Получил обманом. — Вот ты где, — Брок уселся рядом, привалился теплым плечом и, выискав плоский камешек, пустил его по волнам, и тот долго-долго прыгал, пока не утонул. Скоро все закончится. Завтра вечером. А пока… — Хотел искупаться, — чувствуя, как от долгого молчания сводит горло, ответил Солдат. — И? — И одному скучно. Он подхватил Брока, взвалив его на плечо, еще до того, как тот согласился лезть в прохладную на рассвете, но красивую розовую воду. Сам он бы никогда так не посмел, но вот Баки — Баки было можно все. А потому, уходя под воду с головой и коварно стягивая с матерящегося Брока шорты, он знал, что тот ему простит. Ведь он сейчас Баки, а того любили сильнее, чем можно было себе представить. Сильнее, чем когда-либо мог мечтать даже избаловавшийся за последний год Солдат. — Чтоб тебя, Барнс, — Брок, отплевываясь, подплыл к нему и попытался отнять шорты, но Солдат тут же стянул с себя плавки и зашвырнул обе ненужных сейчас тряпки на берег, подальше от воды. — Нудист? — Это от слова "нудеть"? Тогда ты больший нудист, чем я. — Сучонок, — Брок, наконец, добрался до него (Солдат не очень-то стремился уплыть) и обхватил ногами за талию. — Надеюсь, ты не зря меня разбудил и возбудил. — Я все делаю, имея далеко идущие планы. Это было легко. Представить, что он Баки. Что это Баки ныряет, планируя задержать дыхание максимально, и берет у Брока в рот. У его члена вкус моря, и Солдат готов перестать дышать вообще, лишь бы Брок продолжал хватать его за затылок, отчаянно пытаясь удержаться на плаву, и толкаться навстречу, добывая удовольствие. — Задохнешься… Солдат не успел всего чуть-чуть, и Брок заставил его подняться на поверхность, поцеловал, сладко толкаясь языком в рот, раздвинул ягодицы и погладил между ними, задевая все еще чувствительные после ночной близости мышцы. Внутри было скользко от смазки, Солдат специально поменял тюбики, положив смазку на масляной основе — презервативами они все равно не пользовались, — потому что давно хотел попробовать в воде. — Да, — выдохнул он Броку в губы. — Давай так? — Греби к берегу, ебливое чудовище. Он трахнул Солдата прямо в пене прибоя, на норовящих вымыться из-под коленей камешках, быстро и жестко — как они оба любили. — Почему с тобой всегда — так? — Брок улегся рядом, и пена обтекала его всего, моментально загоревшего, растрепанного и улыбающегося. — Еще скажи, что тебе не нравится, — Солдат навалился на любовника сверху, как и всегда в такие моменты ощущая острое счастье, вскрывающее изнутри, все-таки чуть омраченное виной. — Я похож на терпеливого? — Брок притянул его к себе, убрал с лица мокрые волосы и поцеловал. Волна вдруг накрыла их с головой, поцелуй вышел соленым, и Солдату на миг показалось, что это слезы. Целый океан невыплаканных слез. Но потом Брок, отфыркиваясь, рассмеялся, и все снова стало лучше некуда. Баки эти двое всегда отдавали все лучшее. Насовсем. Бесплатно. Они давали ему даже больше, чем могли: перекраивали планы, стыковали отпуска, спешно заканчивали дела и отключили телефоны, чтобы свозить его сюда. К океану. "Ты всегда мечтал, Баки". Солдат любил воду. Легкость, которую она дарила телу, ощущение свободы, желание нырнуть как можно глубже и своими глазами увидеть все те чудеса, о которых снято столько фильмов. И он нырял, нырял без остановки полдня вчера и часть ночи, наловил гору мидий, поймал большого краба и горсть креветок. Краба отпустил жалостливый Стив, а креветок Брок сварил, и они поделили их на троих, запив холодным белым вином. Брок со Стивом потом вылизывали Солдата с двух сторон, доводя до состояния невменяемости, заставляя жалко скулить, прося пощады, но они терзали его и мучили, пока он не вспыхнул между ними, как сдетонировавшая С-4. Он их не заслуживал. Тогда, в самом начале, Солдат трусливо утешал себя тем, что вспомнит. Что Стив не заслужил одиночества, и вдруг — хотя, по сути, он и тогда в это не верил — Солдат все-таки когда-то был Баки. И Стив не ошибается. А потом Солдат застал Стива с Броком целующимися. До этого они никогда не делали этого только вдвоем, всегда между ними был Солдат, как крепкий цемент, склеивающий вместе две совершенно разные породы камня, и вот они сами. Стив тогда смотрел на Брока с нежностью, гладил по волосам, как Баки — Солдата, притворяющегося им, — и улыбался. Стив вообще стал много улыбаться, когда они вдруг стали жить все вместе. С Броком было проще, он не знал Баки лично, а потому иногда получалось предположить, что ему нравится именно Солдат. Сам по себе. Вот такой: много раз переломанный и кое-где неверно сросшийся, ни черта не понимающий в том, как люди себя ведут в самых обычных, стандартных ситуациях, и тупящий, тупящий на каждом шагу, заедающий, срывающийся то в агрессию, если его трогали чужие, то в панику, если прикосновения были необходимы и приходилось терпеть. Нет, Брок не мог любить его, и поэтому, когда тот, глядя на старое фото Баки, стоявшее на столе, сказал: "Ты тут такой смешной, Барнс", — Солдат выдохнул почти с облегчением. Он не ошибся. Ошибался сам Брок. И теперь, когда у Брока со Стивом получалось и вдвоем, друг с другом, нужно было сказать им. Но еще не сейчас, господи. Завтра. У него впереди два длинных, счастливых дня. — Вот вы где, — Стив возвышался над ними, как скала из белого полированного камня, и выглядел… сонным. — Проснулся — вас обоих нет. Как вода? — Освежает, — ответил Брок, глядя на Стива снизу вверх, смешно собрав кожу на лбу складками. — Ты что интересное принес или ради светской беседы пришел? — По-моему, интерес как раз… пробуждается, — вставил Солдат, наблюдая за тем, как шорты Стива, и без того короткие, заметно натягиваются спереди. Стив, хмыкнув, стащил совершенно лишнюю сейчас тряпку, и Брок, приподнявшись, взял у него в рот. Солдат любил на них смотреть. Участвовать тоже, но смотреть — это было отдельным видом удовольствия. Как Стив прикрыл глаза, как от боли, хотя Солдат знал, как никто — ему сейчас хорошо. Брок, не отвлекаясь, нащупал руку Солдата, потянул его к себе, и через мгновение они столкнулись губами у головки. Стив погладил его по волосам и застонал так сладко, что внутри все перевернулось, а потом Брок скользнул языком по члену вниз, мягко прихватил губами мошонку, и Солдат застонал тоже — настолько горячо это было. Стив спустил Солдату в рот, крепко вжав лицом в пах, толкаясь в горло. Потом он обычно долго извинялся за грубость, но Солдату нравилось. Так он чувствовал себя нужным, желанным настолько, что Стив не мог сдержаться. Своим. Потом они долго плавали, пока солнце не припекло как следует, а они не проголодались достаточно, чтобы выползти на берег, подняться, покачиваясь, в полной мере снова ощутив вес тела. — На завтрак глазунья, — объявил Брок. — И если мне не будет лень — то и сэндвичи с ветчиной и сыром. Сегодня была его очередь готовить, но времени, отведенного, чтобы побыть втроем, оставалось мало, и поэтому Солдат предложил: — Я помогу. В душ только схожу. Душевых в бунгало было две, и Солдат, включив приятно теплую воду, уперся в стену ладонями, и стоял так, опустив голову, занавесившись мокрыми волосами. Нужно было набраться сил, чтобы не выдать себя. Не омрачить последние дни вместе. Вода тихо барабанила по спине, как когда-то давно — он не помнил, — но расслабиться и перестать думать не выходило. — Что с тобой? — Стив обнял сзади, поцеловал в живое плечо, в шею, не пытаясь вынудить изменить позу или поднять голову. Просто обозначив свое присутствие. — Что-то болит? — Нет, — моментально взяв себя в руки, ответил Солдат и прижался ягодицами. — Но ты легко можешь сделать просто хороший день великолепным. — Боже, Бак, — Стив рассмеялся ему в шею, — ты хоть о чем-нибудь кроме этого можешь думать? О многом. Мыслей так много, что от них не продохнуть. — Конечно, — с насмешкой ответил он. — О еде. О море. О том ящике вина, который Брок — дай бог ему здоровья — прихватил с материка. О том, какие синие у тебя глаза и сколько в них грусти, когда ты спрашиваешь: "А помнишь?.." — и я глупо, бесполезно мотаю головой. О том, что ты зря зовешь меня "Баки". — Люблю тебя, — прошептал Стив, погладив его задницу. — И я тебя, — едва слышно ответил Солдат, в кои-то веки — правду. — Но как ты понимаешь, — громче добавил он, — доверяй, но проверяй. Стив, рассмеявшись, привел самые приятные в этой жизни доказательства — взял Солдата прямо у стены, под струями прекрасной теплой воды, нежно и не спеша. Еще тридцать шесть часов рая. Прорва времени, если разобраться. *** — Все, не могу больше, — Брок лениво закурил, развалившись между ними, и Солдат, поймав фильтр его сигареты, затянулся так жадно, что та дотлела в одну затяжку. В закрытое противомоскитной сеткой окно задувал прохладный ветерок, а силуэты деревьев на фоне огромной луны казались вырезанными из бумаги фигурками театра теней. — Прости, — неискренне покаялся Солдат и прикурил для него новую. — Можешь отомстить мне. — Если я еще раз тебе отомщу, то вырублюсь на сутки от упадка сил. Что ты за чудовище, Баки? Солдат уже почти не дергался, когда его называли так. Он не станет портить себе и любовникам — его любовникам, если разобраться — последние сутки в раю. — Есть хочу, — на риторические вопросы, говорят, ответ не требовался, а потому Солдат, поцеловав задремавшего Стива, а потом, с намеком, и Брока, собирался пойти на кухню, но увидев, как влажно блестят бедра Брока, перепачканные в сперме и смазке, не удержался — вылизал, перевернув на живот, аккуратно касаясь входа, чуть припухшего, наверняка очень чувствительного к прикосновениям. — Заебешь, — докурив, Брок загасил сигарету и притянул Солдата к себе. Взглянул в глаза, очень серьезно, без тени насмешки или шутки. — Что? Детка, скажи мне. Что с тобой происходит? Что ты пытаешься… — Люблю тебя, — деткой Солдат любил быть больше, чем Баки. Детка — это пусть не подходящее ему, но прозвище. Почти имя. Доказательство того, что он настоящий. — Отдохни. Не долго! Я принесу бутерброды. — Кто сказал "бутерброды"? — сонно спросил Стив, и в животе у него заурчало. — Бак? Я пойду с тобой. Создавалось впечатление, что любовники сговорились не оставлять Солдата одного. Оно и к лучшему — рядом с ними навязчивые мысли о собственной никчемности не затапливали с головой, а лишь острым лезвием проходились по краю сознания — как у горла. Не смертельно. Пока нет. Стив, в отличие от Брока, не умел трепаться ни о чем, а потому если не рассказывал какие-то случаи из их детства или юности, не говорил о работе или планах на будущее, то предпочитал молчать. Задушевные разговоры тоже ему не очень давались, он был человеком действия, ему было проще метнуть щит в проблему, чем аккуратно (господи, он и правда старался быть с Солдатом аккуратным) расспросить о том, что беспокоит. Он чувствовал, что что-то не так, хотя Солдат прекрасно научился притворяться и в последние годы в Гидре не попался ни разу, нигде не прокололся. Пока не появился Брок. Тогда стало сложнее, а потом разом проще. Брок вытащил его из мутного болота функционирования, зацепив, как багром — и Солдат бился тогда, насаженный на его острие, как огромная рыба. И не соскочил до сих пор. — Ты можешь сказать мне о чем угодно, — произнес вдруг Стив, мучая ветчину, которую безуспешно пытался порезать ровными не очень толстыми ломтями. — Вообще обо всем, Бак. Бак. Баки и правда мог сказать Стиву о чем угодно, и Солдат, беззаботно усмехнувшись, заметил: — Твоя задница отлично смотрится под этим бантом, Стив. Любовался бы вечно. Передник, непонятно как оказавшийся на кухне (Солдат подозревал Брока в диверсии), действительно очень Стиву шел. Особенно на голое тело. — Бак. — Что-то не так, Стив? Ты сомневаешься в моих словах? Готов повторить их под присягой. На ощупь задница оказалась еще лучше, а потому Стиву скоро стало не до глупых и опасных вопросов. Отвлекать от них Стива было самым приятным занятием в жизни. День догорал. Это были долгие тридцать шесть часов, но прошли они так быстро, что у Солдата появилась трусливая мысль оставить все как есть. Ведь все хорошо. Все получили то, что хотели: Стив Баки, Брок двух горячих любовников, Солдат тех, кого мог назвать своими. Мог, но не имел права. Решиться было трудно. Просто открыть рот прямо сейчас и сказать что-то вроде: "Я вас обманул. Я не Баки и никогда им не был". Стоило представить, как Брок, играя желваками, опускает решетку с распластанным на ней крабом, а Стив смотрит так, будто его ударили, и сердце сжималось и противно ныло. Стоит ли правда этого всего? Стив и Брок заслуживали правды. Они есть друг у друга. Они справятся. — Я вру вам уже полгода, — чувствуя, как от ужаса колотится сердце, произнес Солдат. Все, пути назад нет. Он скажет прямо сейчас. Никакого облегчения он пока не почувствовал. Да и могло ли оно появиться? — Что? — спросил Стив, хмурясь. Солдат обожал целовать эту суровую складочку между бровей, пока та не разглаживалась, а сам Стив не переставал думать обо всякой ерунде. — Баки, о чем ты?.. — Я не Баки, — онемевшими губами произнес Солдат, чувствуя, как срывается голос. — Я… не помню. Я не был им никогда. Не спорь, Стив, прошу тебя, мне и так дохрена непросто было решиться это сказать. — Детка? — Брок действительно бросил свою решетку и осторожно, будто боясь спугнуть дикое животное, опустился на колени прямо перед Солдатом. — Продолжай. — Я все сказал. Я вру. Я не Баки. Я ничерта не помню о том, как им быть. Я не хочу больше притворяться, что это не так. Вы заслуживаете лучшего. Стив с Броком переглянулись, и Брок с серьезностью, под которой Солдат отчетливо уловил тщательно скрытую, но все-таки насмешку, спросил: — А кто ты? Скрулл? Глупость какая. Флеркин, живущий у Фьюри, в жизни бы не оставил этот факт без внимания. — Я Солдат, — все-таки сказал он. Заставил себя произнести. — Терапия не смогла сделать из меня Баки. Простите. Я старался, правда. Очень, и… Он начинал частить, извиняться, и его накрыло бы флешбеком о том, почему именно нельзя оправдываться и частить, но Брок вдруг обнял его и сказал: — Дурак. Какой же ты дурак, детка. Стив тоже обнял его сзади, и Солдат вдруг позорно разнюнился, чего с ним не бывало лет, наверное, сто — не бывало никогда, — и действительно почувствовал облегчение. Оставалось надеяться, что он не выплачет весь тот океан слез, который собрался в нем за все то время, когда плакать было нельзя. — Тихо, тихо, — Стив гладил его по спине, а Солдат все всхлипывал и всхлипывал, не понимая еще, не смея осознать это — они знали. Все это время они знали. — Ну чего ты. Господи, какой я идиот. Прости меня. Я не… я буду звать тебя как хочешь. Как скажешь. Это все не важно, слышишь? Ты — это ты. Любой. Ты мой. Наш. — Я буду звать тебя деткой вполне официально, — в ухо ему сказал Брок. — Потому что только детке могла прийти в голову чушь, что человека делают воспоминания. Они снова целовали его, собирая продолжающие течь слезы, и долго сидели с ним, обняв с двух сторон, закрыв от всего на свете, и Солдат первые несколько минут не чувствовал ничего, кроме ошеломляющего, выворачивающего душу облегчения и благодарности. Так, наверное, чувствуют себя прощенные дети: любимыми несмотря ни на что. Краб сгорел к чертям, утром за ними придет катер, дома придется разобрать упакованную сумку и вернуть на места все оружие, которое он успел собрать. Нужно будет научиться жить заново без вечного ожидания воспоминаний и страха того, что они так и не появятся. Без страха потерять, прийтись не ко двору, не совпасть в чем-то главном, ошибиться. Не нужно больше быть Баки. Можно стать собой. И, откровенно говоря, Солдат сомневался, что сильно изменится в глазах любовников. Потому что он был с ними настоящим. Может, это и означало любить?