Точка любви

Я всегда желал всем счастья. Воспитывался с понятиями «любовь», «забота» и «счастье», что абсолютно всегда были искренне подарены мне моими родителями. Я никогда не понимал тех, кто говорил, что любви нет или что на самом искренность — это лишь уважение, которые мы все проявляем потому, что «так надо». Нет, и впрямь никогда не понимал. Я любил своих родителей. Ни одного не меньше и не больше, а я в свою очередь был любим ими. Всегда находился в понимании и тёплой обстановке. Казалось, что такая идиллия будет продолжаться вечно, но… хотел бы я, чтобы это оказалось правдой. Моя мама хотела ещё со школьного возраста теоритически меня подготовить ко взрослой жизни, которую объясняла как то время, когда ты сталкиваешься с различными трудностями, которые так или иначе влияют на тебя как личность и на твою жизнь. Хотя я слышал от своих одноклассников, что им родители ничего не говорят, потому что «они маленькие». Я чувствовал себя очень взрослым, по сравнению с ними, так как мне были готовы доверить такой «секрет», ключ от которого мне вручат сами родители, самые дорогие мне люди, которые, как я думал, мне никогда не солгут. Со мной всегда было ощущение дома и тепла. И каждый раз, когда я был далеко от родителей — будь то лагерь или поездка к родственникам — я всё равно чувствовал, что они рядом со мной. Духовная связь, как мне говорила мама, — основа всех семейных отношений, которая объединяет людей как бы нитью, которая крепче всего на свете. Было так приятно видеть сердечные отношения и между моими родителями. В доме если и были ссоры, то они очень быстро и мирно заканчивались, потому что ни мама, ни папа без друг друга и минуты прожить будто не могли. Они рассказывали просто волшебные истории своей любви, где каждый испытывал свои трудности, но преодолевали они их вместе. И даже спустя столько времени они всё равно готовы прикрывать друг друга и держаться за руки до конца этого пути. Мамино лицо постоянно озаряла эта прекрасная и искренняя улыбка, которая заражала всех вокруг, особенно меня и папу. Мы были готовы на всё, лишь бы её улыбка никогда не покидала нас, чтобы мама тоже ощущала счастье, которое дарила нам. Но сейчас, когда я смотрю на её прекрасное, хоть и бледное, облитое слезами лицо, я пониманию, что нам этого не удалось сделать. Моя мама была тем самым человеком, который попадает под категорию нестандартных умов. С самого начала проявления её способностей на неё повесили ярлык «умная». По началу казалось, что это «дар», потом — «способность», что постепенно вытекало в огромную проблему. Она была потрясающим человеком. В моих глазах она была героиней, самым умным и самый добрым человеком в мире, как и в глазах папы. Мама постоянно пыталась отдать всю себя в каких-то делах, но взаимности достигать приходилось не так часто, пока она и папа не встретились. Папа — тот самый герой, который спас героину от падения. Меня всегда учили, что герой — это не общепризнанный человек. Героем может стать кто угодно. Но герой в моём понимании — человек, который желает мира людям, который желает жить в мире и делает для этого что-то разумное, не теряя голову и не отключая своё сердце. Мама и папа были такими для меня. Моя семья была словно верхом идеала. Мама говорила, что если люди действительно любят друг друга, то их нить никогда не оборвётся, даже если они будут далеко друг от друга. Просто не каждый добирается до этой точки отношений — любви… «Почему люди расстаются, если любят друг друга?» — спросил я как-то в семь лет. «Потому что они лишь думают, что любят, — ответила мне мама, приятно улыбаясь. — В мире мало вещей, являющихся истиной. Остальные же имеют множество значений, и каждый выбирает для себя свою правду». Всё моё детство было чудесным образом сплетено с темой любви. Я её встречал везде, но та самая любовь, о которой говорила мама, мыслью теплилась в моей голове и мечтах, с которыми я каждую ночь засыпал, постепенно осознавая, какие загадки и тайны лежат в основе мира и вселенной. Каждый раз видя твои или папины слёзы, которые были вовсе не от радости, как обычно бывают, я чувствовал, как кусочек за кусочком откалывались от привычной идиллии, воцарившейся вокруг меня. Они так старались подарить мне весь мир, но каждый раз я медленно осознавал, что мир у каждого свой, но есть ещё и общий, который далеко не добрый и уютный. Мой идеальный детский мир начал в быстром темпе разваливаться, когда я впервые увидел поломанную мамину улыбку, когда зашёл на кухню ночью просто попить воды. Папа улыбался мне точно так же. Окончательным моментом роста трещины на стекле счастья являлись слова: «Сынок, мы разводимся». Мне было десять, когда это произошло. Я был достаточно взрослым, чтобы осознавать, что это такое. До официального развода оставались пару месяцев, после которого я бы официально понял, что «мне лгали». Её звали Элина Смирнова. Хотя она просила звать её кратко Эли. Она была милой и добродушной женщиной, ровесницей моей мамы — тридцати шести лет. Я не то, чтобы относился к ней враждебно, скорее, отстранённо и апатично. Я ещё какое-то время не мог просто поверить, что отец отказался от мамы ради кого-то другого, пока не предстал перед ними в суде, когда мне по закону дали право выбора: с кем мне остаться. Все те месяцы до расторжения брака я уже знал, что меня ждёт. Мне рассказывали одноклассники, как разводились их родители, но… я никогда не думал, что и меня это коснётся. Я всегда говорил, что этого не будет, когда мне грустно улыбалась моя соседка по парте. «Меня там какой-то дяденька в чёрной одежде спросил, с кем я хочу остаться, ну, а я сказал, что с папой, — ответил мне мальчик из параллельного класса во время обеда. «А почему?!» — не унималась любопытная старшая нас на два года девочка, которая и начала эту тему. «Моя бабушка сказала, что мамочка никого, кроме себя, не любит. Папочку и меня она тоже не любит». «Хей, а с кем останешься ты, когда твои родители разведутся?» — улыбалась она. «С ними такого не произойдёт», — стиснув зубы, ответил я. «Хватит жить в фантазиях! Люди не могут быть рядом с друг другом и любить друг друга всегда!» «А мои могут!» — крикнул я и убежал в туалет. Я до конца не верил. Я избегал любого разговора о своих родителях. А когда заходила тема семьи, то всегда говорил, что это лишь временные трудности: папа и мама часто с ними сталкивались раньше. Да как бы не так. «Я… правда должен выбирать?» — спросил я судью, пока остальные, сидящие в зале, сочувственно мне улыбались. Перед глазами сидели два родных мне человека, которые пытались каждый раз отводить свои взгляды, когда я устремлял свой на них, чтобы не заставлять меня чувствовать ещё большее давление. Я хотел, чтобы этого не было, чтобы всё вернулось на мгновение назад, чтобы это не происходило с нами, с моей семьёй. Я даже надеялся, что это всё розыгрыш, но мои родители — не из тех, кто будет так шутить. «Папа», — ответил я, стараясь игнорировать всё напряжение, которое я ощущал каждой частичкой своего тела в тот момент, ноющую боль внутри своей груди и слёзы матери, которые она всё же не смогла сдержать. Сейчас я сижу, вглядываясь в приятные и родные черты лица, которые даже с каждой новой морщинкой, ничуть не портились. В голове мелькают самые разные воспоминания, радующие мою исколотую душу, которые сильно разнятся с теми, что последовали после. Я старался понять. Даже если это приносило мне дикую боль, я понимал, что всему есть причины, что однажды я пойму, почему так получилось. Почему заместо моей матери в квартире, которую теперь мне приходилось считать домом, стоит и задорно смеётся в объятиях моего отца не моя мама, а другая женщина. Кто она? Моя новая мама? Мачеха? Почему с моим отцом стоит совершенно другой человек и почему я теперь должен его считать частью своей семьи? «Мама!» — кричал я пару ночей, просыпаясь в не той своей уютной постели, которая была раньше, и с не той теплотой, которой был окутан с ног до головы все часы напролёт. В такие дни со мной ложился рядом папа, потому что я никогда не соглашался ложиться к ним в постель, потому что там не мама. Папа отвозил меня к моей родной матери в ту самую квартиру, которая была моим домом до этого времени. Я обнимал её крепко-крепко, клялся, что эта женщина никогда не заменит её. «Папа ведь однажды поймёт, что ты — единственная, кого он любит!» — каждый раз я говорил, в душе молясь, пока мама лишь улыбалась той же поломанной улыбкой. Мама не умеет лгать. Сейчас я слушаю её приятный убаюкивающий голос, который так мне дорог и которого так не хватает. Я стараюсь уловить каждую эмоцию на её лице, каждый вздох, каждое движение. Пытаюсь воссоздать её в реальности рядом с тобой, пытаясь представить, что она всё ещё сплетена со мной той нитью, пока всему этому мешают мои разбушевавшиеся воспоминания и её всхлипы.  — Мама… — тихо я произношу, чувствуя, как мой голос ломается, как и с бешеной скоростью то самое стекло, которое всё оставшееся время до этого момента я чинил. «Мам, пожалуйста, больше не приезжай сюда», — сказал я, принимая подарок на мой двенадцатый день рождения, отдавая его няне и убегая играть с другими детьми. Няня — единственная, кто проводил маму в тот день. С каждой неделей, месяцем, годом я всё больше отстранялся от мамы: у меня была довольно насыщенная жизнь и порой я даже забывал ей перезвонить, что впоследствии стало частым явлением. «Прости, мам. Я задержался на занятиях. Что? Да-да, всё хорошо. Как у тебя дел-, — не успел тринадцатилетний я договорить, как меня позвал тренер по футболу. — Блин, мам, извини. Нас тренер созывает. Я тебе позвоню позже. Пока», — я ей не перезвонил. Порой мои мысли были заполнены лишь мамой и прошлым, которые я каждый раз пытался отгонять, находя себе новые занятия и хобби. Мои отношения с отцом наладились полностью, и я постепенно привыкал к Эли. Она была мне как бы другом, который меня мог поддержать и выслушать, но каждый раз я убеждался, что она не понимает меня. С каждым днём я раскрывал в себе новые способности, искал новые возможности для самореализации и мечтал, что однажды я добьюсь успехов, пряча куда подальше свою самую когда-то главную мечту.  — Мама, прости меня… гх… Порой у меня было стойкое желание позвонить матери, которая каждый день звонила теперь отцу, чтобы узнать, как у нас дела, хорошо ли с нами всё и не нужна ли помощь. С каждый годом, подбираясь к подростковому возрасту, я ощущал некую тоску и пустоту. Будто бы какая-то важная и нужная часть откололась от меня. Я долго пытался найти этот самый кусочек, но чем бы я ни занимался, с кем бы ни общался, меня почему-то никто не мог понять, даже мой отец. Постепенно это чувство начало ощущаться ещё сильнее, и в такие моменты я был поглощён прошлым, где был окружён тем, что казалось мне уже недосягаемым. Я больше не пытался подавить эти чувства — начал искать ответы. Я ощущал себя загнанным в клетку, где куда ни наткнёшься, везде — нет пути. В голове развивалась какая-то линия, которая не заканчивалась, а порождала всё новые и новые вопросы, которые я задавал всем, но никто не знал ответа. «Любви нет, — прикуривая сигарету и пуская серый и ужасный на запах дым сказала девушка из компании, членом которой я был. — Это иллюзия созданная нами, чтобы просто жить стало легче. Люди — отвратительные и самовлюблённые мрази, которым на самом деле плевать на всех остальных». «Неправда, — возразил я, — мама всегда говорила, что этого просто не все достигают. Она есть, благодаря ней и развиваются семейные отношения». «Дени, — язвительно произнесла Кристина, точа сигарету о рядом стоячий камень и вновь затягиваясь, — посмотри на всех нас, — указывая на всех пальцем, включая меня и себя. — Среди нас есть кто-то, кто сейчас живёт счастливо в семейной идиллии? Да у каждого из нас она распалась в разном возрасте! Его мать, — указывая на одного из парней, сидящих в кругу, — изменила его отцу, когда ему год-два от роду. Её отец, — указывая на рядом сидящую со мной ровесницу, говорила она, — херов абьюзер, в отношениях с которым её мамаша была почти двенадцать лет. А твои, — палец навела на меня, — родители развелись потому, что твой отец разлюбил твою мать ради какой-то другой женщины, которую ты никогда до этого и в лицо не видел. Когда мои родители — ебучие пьяницы, зачавшие меня под наркотой, — злобно произносит Крис, делая ещё одну более долгую затяжку и прожигая взглядом каждого, кто сидел с нами. — Ну и как? Где это твоя любовь, которая вроде как должна образовывать семью, м?» Я тогда промолчал. Я очень долго прокручивал в голове эти мысли и снова начал вспоминать своё прекрасное и сказочное детство, где всё хорошо, где меня любят, где мне только говорят про взрослую жизнь, с которой я пока не столкнулся. Начало моей хандры и ностальгии было вполне лёгким, хоть я и мочил каждую ночь свою подушку собственными слезами. Отец и Эли постоянно интересовались, что случилось и как они могут мне помочь. Я начал задумываться, что будто всё и вся против меня: ответов нет, понимая — тоже. Я хотел назад, назад в детство, где я был в ласке и уюте, а не холоде, пробирающем до костей. Я хотел увидеться с матерью, но в моей голове теплилась мысль, что «она сейчас заграницей работает», которую мне передал отец. И я искренне надеялся, что так оно и есть. Такая мысль заставляла меня улыбаться. Столько времени жить с чувством тоски и вины — приносило мне боль, но когда я узнал, что мама всё-таки встала на ноги и, вероятнее всего, уже обрила своё новое счастье, — это дало мне новые силы идти вперёд. Моя мама — мой самый главный пример для подражания, на который я старался равняться. Если она смогла, если она всё это преодолела, то и я должен. И я пошёл. Я поступил в один из лучших университетов в Америке, благодаря чему получил много привилегий и возможностей. Развил свои навыки и нашёл людей по своему темпераменту. Я почти освободился от оков, в которые сам себя заточил, и понял, что счастье есть — просто у каждого оно своё. Однако моё счастье было неполным: я ощущал, что мне нужно быть более раскрытым, но мои убеждения и страхи заставляли меня всё время отступать от желаемого сердцем. Я выбрал разум, но даже он нуждался в передышке. Элина и отец всё время были со мной. Поддерживали меня и одарили меня новой теплотой и заботой, но я так и не чувствовал понимания. Они пытались — я это видел, но малейшее понимание я добился лишь от отца — и то в его взгляде. Я с каждый днём молился за маму. Я жалел, что так с ней поступил, но моя цель была достигнута — она счастлива. Папа говорил, что у неё появилась новая семья, и я решил, что не хочу это портить. Мама заслуживает любящей и полноценной семьи. «Так… почему ты перестал общаться со своей мамой?» — настороженно спросила меня моя одногруппница Лия, единственной которой, я считал, могу довериться. «Потому что у моей мамы всегда была мечта иметь полную и счастливую семью, — грустно улыбнулся я, тыкая вилкой в спагетти, сидя в столовой. — Сейчас я понимаю, что, возможно, это было глупым поступком, потому что мама действительно меня любила и пыталась всеми силами быть рядом со мной, а я её отталкивал, но я тогда подумал, что это единственное, на что я способен, чтобы мама была счастлива». «А ты не пытался её потом найти? — внимательно слушая, перестала есть она. — Как бы то ни было, она была любящей матерью, и, думаю, до сих пор ждёт тебя». И я считал дни до нашей с ней встречи, которую я запланировал как сюрприз, пока всё не оборвалось на моё двадцатисемилетие. Я окончил университет и благодаря своему труду и связям, которые получил во время обучения, я получил прекрасную работу с хорошим заработком и вполне сносными коллегами. Я достиг, казалось, почти вершины своих желаний и мечт: купил хороший дом для Эли и отца, завалил подарками свою младшую сестрёнку Анджелину, которой месяц назад исполнилось десять — Лия стала моей невестой, с которой у нас свадьба через несколько месяцев. Столько всего произошло, что даже не перечесть за пару минут. Но есть в нашей истории одна ужасная трагедия… «Вы в порядке? — услышал я. Я хватался за голову, которая ужасно болела, и слышал шум в ушах. — Пройдёмте с нами». «Эли, ты как?» — еле подполз я к раненной мачехе, нос которой был в крови, а бровь была разбита. Я схватил её за плечи, приобнимая, пока к нам подбегает отец. «Д-да, — кряхтела Эли, пытаясь встать. Папа закидывал нас обоих расспросами про целость и сохранность, и мы оба утвердительно кивнули. — Всё нормально, милый, н-не волнуйся», — ответила она, пытаясь дотронуться до его лица. Позади нас — машины с мигалками, полицейские из которой опрашивали очевидцев, а вдали возле огромного грузовика лежало тело в огромной луже крови, которым занималась другая часть группы. Две скорой занимались раненными: одна забрала нас, а другая — для тела. Папа держал руку Эли, поднося раздробленные косточки кисти к губам, мягко их целуя, пока её закрепляли на каталке потуже. Я тяжко вздыхал, пытаясь усмирить бешеное сердцебиение, и прислонился к дверцам машины, открывая глаза и устремляя свой взгляд на большой чёрный будто бы спальный мешок, который на каталке заносили в карету скорой помощи. И в тот момент машина отъехала. Я сидел в кабинете врача, где мне тщательно обрабатывали раны и накладывали гипс на правую ногу, пока вокруг крутился детский психолог, что-то обсуждая с другими врачами и одним полицейским, но я их не слышал. Я был охвачен каким-то ступором, что можно было списать на шок. Кажется, даже задержал дыхание. Папа что-то объяснял полицейскому и врачам, отвечая на встречные вопросы, пока его не попросили пройти с ним для заполнения бумаг и подальше от «и так надломленного ребёнка». Он сказал мне, что скоро вернётся и погладил меня по голове, поджимая губы. В другом отделении лежала Элина, подключённая к аппарату искусственной вентиляции, над которой то и дело бегали врачи. Это был один из самых ужасных дней в моей жизни, если не первый в списке, от которого я оправлялся долго. Единственное, что меня тогда вывело из ступора — выражение ужаса, застывшее на лице отца. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я видел его таким. Я тогда смотрел на него с настороженностью. Он долго стоял там, в дверях, а после подсел ко мне в зал ожидания, прижимая меня к себе со всей силы, утыкаясь носом в мою макушку. А я в ответ его обнял, чувствуя на своей голове бесшумно падающие капли слёз. Я не сразу начал задумываться над тем, кто нас спас, и даже не сразу понял, что этот человек теперь мёртв. Я хотел выразить благодарность или хоть как-то помочь вероятным родственникам погибшего. Мне сообщили о нём как о «Кан Тэёне», но из всех, кого я смог разыскать, не оказалось его семьи. В память нашему спасителю мы организовали похороны, на которые я не попал, что объяснили мне тем, что я был несовершеннолетним: мне же было всего пятнадцать. Было очень трудно выходить из этого тяжкого состояния. Меня всеми силами вытягивали родители и близкие друзья, в особенности Мин Лия. Меня гложило чувство вины — я винил себя в смерти этого человека, но меня заставили проверить, что этот человек ради нас отдал свою жизни: ради меня, ради Эли, ради отца — ради нашей семьи. Я решил сделать всё, чтобы прожить эту жизнь достойно и счастливо. Но как только ко мне вернулся мой рассудок, первое, что я сказал, было: «Где моя мама? Она должна знать». В голове было лишь то, что в тот день мама должна была прийти на встречу. Что это должно было быть нашей семейной прогулкой перед началом моих футбольных соревнований, из-за которых я должен был уехать в другой город. Папа говорил, что он позвонит ей, но каждый раз я подозревал его в том, что он лжёт: мама не так сильно занята. Однако меня переубеждали ловко: я был всё ещё эмоционально и физически слаб. Сразу после выпуска мы с Лией начали поиски моей мамы. Папа сказал, что она поменяла свой номер телефона, и в итоге нам пришлось искать — было очень неожиданно, что мама вдруг решила поменять его. В итоге мы подключили всех, кого могли на поиски. Мы даже объездили весь город, но новые владельцы квартиры лично её не знали, а работала она в другой стране. Мы сделали всё, что было в наших силах, и в итоге через кучу знакомых нашли тех, кто нам мог помочь. Но мы никак ожидали увидеть то, что пришлось. «Это ведь неправда? Скажи, что это ложь!» Роняя свои слёзы, меня трясло то ли от холода, то ли от того, что трещина начала снова разрастаться.  — Сынок, — ласково позвала меня мама, и я вновь устремил взгляд на экран, — я люблю тебя, — проговаривала она, мягко улыбаясь, а я губами повторял те же слова, не произнеся ни слова — не было сил. — Я знаю, что будет тяжело. Я знаю, что тебе было тяжело. Но, прошу, не сдавайся. Я так долго оттягивала время, пытаясь как можно дольше продлить твоё детство, — заправила она каштановую прядь за ухо, кусая нижнюю губу, — но и не могла оставить тебя без каких-либо социальных навыков. Жизнь сложная, люди сложные и всё вокруг сложное, но лишь в определённых моментах и ситуациях. Ты обязательно добьёшься того, чего желаешь. Твои упорство и чуткость были видны уже с того момента, когда ты ещё толком ходить не научился. Ты старался: падал, но всё равно вставал, даже если было больно. Ты — часть меня. Ты самый дорогой для меня человек и самый родной. И ни минуты не сомневайся в этом, слышишь? — она пододвинулась ближе к экрану. — Что бы ни случилось… солнышко, — на её уголках глаз собрались слёзы, — ты не виноват, — мотнула головой. Она продолжительное время молчала, пытаясь подобрать, видимо, нужные слова, пока я вглядывался в её лицо ещё внимательнее и замечал, как на лице видно чуть больше морщинок, когда она поджимала губу, как сильно искусаны её губы, которые она каждый раз облизывала, снова кусая. — Мне… — вдруг подала она голос, — понадобилось не пару лет, а целых несколько десятков, чтобы осознать, что ложь — не настолько уж и плохая вещь, — заставляя меня поднять голову. — Мне казалось раньше, что даже самая малая ложь — это огромное предательство, потому что я была окружена лишь ею, не осознавая, что ложь бывает разной, — и смотрела своими карими глазами в самую душу. Она тяжело вздыхала, приоткрывая рот, чтобы вдохнуть как можно больше воздуха. — Твой папа действительно нас любил. И он до сих пор любит тебя, я это знаю. Меня он тоже любит, но понимаешь, — нервный смешок, — не все люди могут добраться до той точки любви, о которой все так трепетно говорят, посвящая баллады и стихи. И дело не в достоинстве или ещё чём-то подобном — дело в человеке. Ваша вера и ваши решения должны быть обоюдными: вы должны оба быть уверены, что сможете прожить бок о бок до конца ваших жизней. Я верю, что однажды ты встретишь того, с кем и познаешь эту самую любовь. И я надеюсь, что твой папа и Элина обретут её тоже. Просто… — вздох, — я не смогла её обрести, увы, — я чувствовал, как по моим щекам лились огромные капли слёз, которые я уже перестал вытирать. — Но я уже ни о чём не жалею, — по щекам моей прекрасной матери покатились солёные капли, которые она, как и тогда в суде, не смогла сдержать. — У меня остались лишь самые светлые воспоминания, которые согревают меня и заставляют улыбаться по сей день. Благодаря вам двоим, тебе и твоему папе, я… поняла, что такое любить. Любовь разная, малыш. Но она выше всех взаимоотношений людей. Мы всё ещё семья, которая сплетена той самой нитью — и она никогда не оборвётся. Просто я оказалась слишком глубоко, чтобы подняться наверх. Так что, умоляю тебя, — мама моргула, смахивая следующие капли на мягкую, светлую кожу щёк, — не повторяй моих ошибок… Я люблю тебя, Дени, — запись остановилась. Я не помню, сколько времени просидел перед телевизором, прожигая дыры своим взглядом в чёрном экране. Даже через слой одежды и толстую ткань пледа я ощущаю будто бы холод, который каждый раз проходится по моей коже. Я даже не знаю, как описать то, что чувствую. Кажется, что я должен что-то сделать, но всё моё тело будто парализовало; что я должен что-то чувствовать, но все мои эмоции будто притупились. «Я вообще жив?» — мельком проскользнула мысль в моей голове. Я не знаю, как я встал и смог пройти приличное расстояние от зала: ноги будто сами меня несли к человеку, который всё время знал ответы на все вопросы, который был источником лжи все эти года и хранителем правды.  — Ответь мне честно на три вопроса, — не осмелился я посмотреть на него, пока отец, откликнувшись, устремил взгляд на меня. — Предельно честно, — делая акцент на «честно». — Никакого «Кан Тэёна» на самом деле не существует?  — Нет, — после недолгой тишины, говорит отец.  — Кем был человек, спасший нас в ночь аварии, когда мне было пятнадцать?  — Екатерина Смит, — ответил папа, делая после краткую паузу, — твоя мама.  — И... последний вопрос, — недолго думая, говорю я надломленным голосом, заставляя отца снова поднять на себя взгляд. — Когда ты меня отвезёшь на могилу моей матери? Я желал счастья всегда и всем. Но… понял, что в моём понимании «счастье» таковым являлось не для всех. Я хотел, чтобы мама обрела ту семью, которую не смогли подарить ей я и мой отец. Я столько слышал о женщинах с ребёнком, которых никто не хочет принимать, потому что «это» тяжёлая ноша и огромная ответственность — растить ребёнка, да ещё и не своего. Я хотел, чтобы мама была счастлива, а в итоге своим желанием, наоборот, её лишил этого. И сколько бы я ни молил о своём прощении, я не прощу самого себя. Но я понял, что единственное, что я могу сделать — выполнить последнее желание моей любимой, единственной и прекрасной матери — прожить счастливую жизнь.