***
Со дня возвращения в Гусу все идет наперекосяк. Учитель Лань Цижэнь вызывает к себе Сычжуя, о чем-то долго и обстоятельно с ним говорит, и вечером в их комнату Сычжуй возвращается со словами: — Меня назначили ответственным за принятие экзаменов у младших учеников. Что в переводе на нормальный язык значит следующее: Лань Сычжуй на протяжении недели будет загибаться от количества проверяемых заданий, и ему никто, даже Цзинъи, не сможет помочь, потому что это обязанность исключительно старшего ученика и ответственного за определенный класс учителя. Это совсем идет вразрез их планам, и Цзинъи остается только кусать губы и нервничать всю следующую неделю. Сычжуй уходит с рассветом и возвращается всего лишь за час до отхода ко сну. У него крайне изможденный вид, сутулые к концу дня плечи и почти ничего не выражающий взгляд. Сам Цзинъи все больше времени проводит на тренировочном поле, пытаясь активностью тела перебить переживания — пусть они отправили Цзинь Лину письмо, но ответа так и не получили. Поэтому Цзинъи сосредоточенно пускает стрелы в мишени, вьет верный меч между столбами, упражняясь в точности, но желанного облегчения это не приносит. И Цзинъи злится. Когда он расставался с только что обретенной одной родственной душой, Цзинъи не был готов к тому, что его разлучат и с другой. Сычжуя он видит три раза в день — утром, когда они вяло собираются на завтрак; в обед и уже вечером, когда Сычжуй возвращается с занятий. Его лицо постоянно такое спокойное и собранное (если не брать во внимание усталость, конечно), что Цзинъи даже решает, что скучает здесь только он. Так кажется ему до последнего дня, когда Сычжуй приходит перед самым отбоем и с порога утягивает его в поцелуй. Цзинъи сперва мычит удивленно, но потом подхватывает Сычжуя под бедра и относит на кровать. — Завтра можем отправляться, — шепчет Сычжуй сбивчиво, отрываясь от него спустя несколько долгих мгновений. — Я поговорил с отцом, он дал нам разрешение. Цзинъи глубоко втягивает воздух в легкие и вдруг крепко-накрепко стискивает Сычжуя поперек груди. Тот смеется, ласково гладит Цзинъи по голове, и Цзинъи понимает, что Сычжуй все-все знает. И тоже скучает до безумия. Они привычно встают на рассвете, собирают в мешочки цянькунь свои скудные пожитки — в ордене не приветствуется излишнее количество личных вещей — и встают на мечи. Их никто не провожает, никто не отвлекает, и до Ланьлина они добираются уже к вечеру. Сил на столь долгое управление мечом хватает едва-едва, и когда они ступают на вымощенную камнем главную улицу города, то чувствуют себя совершенно опустошенными. — Может, переночуем в городе? Я не выдержу еще и эту бесконечную лестницу, — предлагает Цзинъи, с сомнением разглядывая уходящие ввысь ступени. — А с утра пойдем? Сычжуй согласно кивает. К тому же, они даже не выслали письмо о том, что намереваются посетить орден Цзинь, а заявляться в чужой дом без предупреждения — верх неприличия. Поэтому они разворачиваются и возвращаются в город. Величественный Ланьлин заливает красками закатное солнце, и от этого город кажется еще пышнее и дороже, чем является на самом деле. Адепты Гусу Лань двигаются вниз по самой оживленной улице и даже успевают посетить несколько торговых лавок; сам Цзинъи покупает себе сладости и горячие пирожки с капустой, а Сычжуй прячет в рукав какую-то баночку, которой Цзинъи не придает значения. Несмотря на то, что уже подступает ночь, Ланьлин разгорается только больше и больше. Они стоят около лавки с пряностями, когда внимание Цзинъи привлекает какая-то процессия в конце улицы. Он не сразу верит своим глазам: толпа расступается, давая место ровному строю заклинателей в золотых одеждах. Идущий впереди них молодой мужчина с вышитым на груди пионом почти теряется на фоне крепкого и плечистого сопровождения, но Цзинъи с замиранием сердца узнает в нем Цзинь Лина. — А-Юань, — с пересохшим от волнения горлом шепчет Цзинъи и дергает Сычжуя за рукав. — А-Юань! — Что? — откликается тот и тоже замирает, во все глаза глядя на приближающегося Цзинь Лина. Цзинъи уверен, что Цзинь Лин уже заметил их. Они — два белоснежных пятна посреди пестроты уличного рынка, и они так неотрывно смотрят на адептов Ланьлин Цзинь, что этого не могут не увидеть. И действительно — Цзинь Лин на миг сбивается с шага, поднимая голову, и тут же ускоряется. Процессия останавливается ровнехонько напротив них. — Приветствуем главу ордена Цзинь, — здороваются они по всем правилам приличия, сгибая в полупоклонах спины, и Цзинь Лин приветствует их в ответ. — Что привело заклинателей ордена Гусу Лань на наши земли? — вполне мирно интересуется он, кивком головы предлагая идти рядом. Они двигаются с места, и толпа продолжает волнами расступаться впереди и схлестываться позади процессии. — Не могли не засвидетельствовать главе ордена Цзинь свое почтение, проходя мимо этих мест, — вежливо отвечает Сычжуй, и Цзинь Лин вопросительно изгибает брови. Цзинъи незаметно для остальных ему подмигивает, и Цзинь Лин, кажется, выдыхает. — В таком случае, — чуть напряженно говорит он, — приглашаю заклинателей ордена Гусу Лань отдохнуть в Башне Кои, а завтра они могут дальше отправиться по своим делам. — Благодарим главу ордена Цзинь! Цзинъи терпеть не может все эти расшаркивания, но того требует заклинательское общество и внимательные взгляды адептов Ланьлин Цзинь в затылок. Положение Цзинь Лина в собственном ордене уже не так шатко, как около трех или четырех лет назад, но давать малейший повод толпе они все еще не имеют право. Это в Гусу запрещено обсуждать людей за их спинами, а здесь могут поползти какие угодно слухи, если они сделают что-то не то. Ужин проходит в звенящей тишине. У Цзинъи почему-то чешется метка родственных душ, он ерзает на месте и, кажется, привлекает внимание всех адептов в зале. Цзинь Лин бросает на него острый, словно лезвие меча, взгляд, и почти показательно чешет запястье. Палочки в руках Сычжуя ломаются с громким треском. Они практически сбегают в свои комнаты, когда ужин заканчивается. Цзинъи через балкон проскальзывает к Сычжую и тут же, уткнувшись в ладони, тихо воет. Сычжуй понимающе хлопает его по плечу, и еще какое-то время они проводят в молчании. Внезапно раздается негромкий стук. Цзинъи, хмурясь, осторожно выглядывает за дверь, но снаружи пусто — только стража безмолвно стоит на другом конце коридора. У Сычжуя вытягивается лицо, когда Цзинъи разводит руками, и они оба бросаются к окну, распахивая тяжелые шторы. По ту сторону створок стоит на мече красный то ли от смущения, то ли от напряжения Цзинь Лин. — А-Лин! — ахает вполголоса Сычжуй, и они в четыре руки затягивают главу ордена Цзинь внутрь. Дальше все немного смазывается: они падают на кровать, не церемонясь с одеждами, шарят друг по другу руками и оставляют несдержанно-горячие поцелуи. Все проходит так стремительно и безудержно, что Цзинъи более-менее приходит в себя только тогда, когда Цзинь Лин, расслабленно лежащий в изголовье кровати, ворошит его волосы. — Извини, что так долго, — выдыхает Сычжуй виновато, украдкой восстанавливая дыхание. Он и Цзинъи лежат чуть ниже Цзинь Лина, свернувшись друг напротив друга, и Цзинъи негромко поддакивает. — Все в порядке? — спрашивает он, поднимая голову и встречаясь взглядами с довольно щурящимся Цзинь Лином. Тот спешно кивает. — Я просто волновался, — признается он, отводя глаза. Цзинъи смотрит на него с укором и, подползая повыше, берет за подбородок. — Не смей думать, что мы тебя оставим, юная госпожа! — с возмущением требует он, и Цзинь Лин фыркает в ответ. — Мы всегда будем рядом, — клятвенно заверяет Сычжуй, тоже подбираясь ближе. — Перестаньте говорить такие смущающие вещи, — ворчит Цзинь Лин, вопреки своим же словам притягивая их ближе. Говорить ни о чем не хочется, но Цзинь Лин весьма заметно подталкивает их на какой-то разговор. Поэтому им приходится привести себя в относительный порядок и сесть за чайный столик с остывшим чаем. — Дядя Цзян знает, что я нашел родственную душу, — глубокомысленно изрекает Цзинь Лин в середине умиротворенного чаепития. — И видел метку. Сычжуй давится от удивления, сгибаясь пополам, и Цзинъи подскакивает, тут же принимаясь стучать его по спине. — Сдурел совсем такие шутки шутить? — хрипит он, пока Сычжуй слегка ошарашенно вытирает слюну с подбородка. — Если бы Саньду Шеншоу знал, что ты нашел нас, мы бы тут уже не стояли!.. Цзинь Лин смотрит на них скептически, и по его выражению лица видно, как забавляет его реакция обоих Ланей. Он привык, что его дядю в заклинательском обществе побаиваются, но не знал, насколько он пугает адептов Гусу Лань. — Говорю же, он только знает, что я нашел душу, – Цзинь Лин выделяет последнее слово. — Ни то, кто вы, ни то, что вас двое, он пока не знает. Просто метку видел. — Как… — Цзинъи возмущенно задыхается. — Как ты вообще умудрился? Прошла всего лишь неделя! Когда ты подвернулся ему под руку? — Зато дядя Цзян знает, какого числа мне исполняется двадцать, — огрызается Цзинь Лин почти незлобно — скорее, по привычке. — Он прибыл с делегацией в Башню Кои и заставил меня дать ему слово, ну, что я обязательно познакомлю его… со своей душой. На несколько мгновений в комнате воцаряется гнетущая тишина. — Если после знакомства с нами Саньду Шеншоу не проклянет орден Гусу Лань, я буду считать это своей личной победой, — бормочет себе под нос Цзинъи и растерянно возвращается на свое место. — Не… говори о людях за их спинами, — отмирает Сычжуй, откашливаясь и распрямляя спину. Между друзьями завязывается немая борьба взглядами: Цзинъи не ратует за следование каждому из четырех тысяч правил Гусу, а Сычжую не нравится преступать древние заветы ордена. Некоторое время Цзинь Лин любуется нахмуренными бровями обоих, но потом все же решает, что без этих ужасающих морщин на лбу Сычжуй выглядит куда привлекательнее, а Цзинъи лучше смеяться, чем сердиться. Поэтому он ловко притягивает обоих к себе, вынуждая повалиться друг на друга — оба сидят по одну сторону от Цзинь Лина, и сидящий дальше Цзинъи с негромким аханьем падает на Сычжуя. Пока они еще держатся, Цзинь Лин предусмотрительно отпихивает в сторону столик с жалобно звенящими чашками и валится на пол, утягивая Ланей за собой и образуя кучу-малу. — Ты что делаешь?! — вопит Цзинъи, пока Сычжуй кряхтит, пытаясь выбраться из-под него. — Да замрите вы уже! — воет Цзинь Лин, находя свою затею не такой уж и удачной — все-таки два прекрасно натренированных тела весят немало. — Если тебе тяжело, мы можем встать, — суетится Сычжуй и случайно заезжает Цзинь Лину локтем между ребер. — Ох, прости, прости!.. — Цыц! — хрипит тот, но Цзинъи все-таки скатывается вбок, и Сычжуй поспешно отодвигается. Они остаются лежать на полу, на твердой и совсем неудобной циновке, но всех все устраивает. Сычжуй и Цзинъи снова облепляют Цзинь Лина с двух сторон, и он осторожно интересуется: — Вы останетесь в Башне Кои? Сычжуй молча кивает, а Цзинъи, потираясь щекой о плечо в золотистых нижних ханьфу, не удерживается от едкого комментария: — Ну если юная госпожа настаивает!.. Цзинь Лин в шутку спихивает его голову со своего плеча. Цзинъи сначала надувается, а потом вдруг прищуривается: — А-Юань, а мы кое-что упустили! Сычжуй встряхивается, смотрит внезапно понимающим взглядом, и у Цзинь Лина тут же становится такое лицо, словно он подозревает их во всех возможных грехах. — Чего вы удумали? — спрашивает он с подозрением. — Совершенно ничего! — широко улыбается Цзинъи, но Цзинь Лин, кажется, только получает подтверждение каким-то своим мыслям. И когда на его запястьях снова оборачиваются белые лобные ленты, он выглядит таким смущенно-растерянным, что Цзинъи хочется зацеловать Цзинь Лина с ног до головы. Цзинь Лин, впрочем, не возражает.***
Еще спустя две долгих и, как им кажется, самых счастливых недели они втроем стоят на вершине лестницы в Башню Кои. И все как один нервничают, потому что у подножия злополучной лестницы толпятся адепты ордена Юньмэн Цзян во главе с самим Цзян Ваньинем, который прибыл в Ланьлин для официального знакомства с родственными душами своего племянника. Он взирает на Цзинь Лина и его сопровождение с мрачным ожиданием, и даже сам Цзинь Лин, привыкший к суровости старшего дяди, чувствует бегущие по спине мурашки. — Как думаете, он уже что-нибудь понял? — шепотом спрашивает Цзинъи, когда грозный Саньду Шеншоу поднимается по бесконечной лестнице, теперь кажущейся слишком короткой. — Если ты не заткнешься и продолжишь так прижиматься к А-Юаню, то что-нибудь поймет, — шипит в ответ Цзинь Лин, стараясь не терять должную вежливую улыбку. Он стоит, как и подобает главе, впереди своего ярко-золотого сопровождения. Только вот два белых пятна посреди адептов Ланьлин Цзинь выделяются слишком ярко, а сам Цзинь Лин всем своим существом чует присутствие двух «благовоспитанных молодых господ» из клана Лань. Цзинь Лин прикрывает глаза и считает до десяти, когда его дядя принимается за последний пролет. Он как на себе чувствует взгляд, которым Цзян Ваньинь одаривает Сычжуя и Цзинъи, и первым — как младший — складывает руки в приветственном жесте. Шорох одежд за спиной свидетельствует о том, что адепты кланяются тоже. — Я вижу, я сегодня не первый гость в Башне Кои, — тянет Саньду Шеншоу, привычно отбрасывая лишние церемонии. Сычжуй чуть заметно кивает Цзинъи, и они выступают на шаг вперед. — Эти ученики приветствуют главу ордена Юньмэн Цзян, — здороваются адепты Гусу Лань. Цзян Ваньинь не удостаивает их ответным взглядом. Цзинь Лин предлагает гостям из Юньмэна разместиться в приготовленных для них комнатах и, по сути, сбегает от своих прямых обязанностей, чтобы еще раз наедине встретиться со своими родственными душами. — Вы уверены, что нам нужна настолько откровенная демонстрация? — в который раз сомневается он, глядя, как Сычжуй и Цзинъи сосредоточенно обвязывают свои лобные ленты на его запястьях. — Сам сказал, что твой дядя плохо воспринимает слова, — кусает губу Цзинъи. Он нервничает больше всех — Цзинъи отчего-то категорически не любит Саньду Шеншоу и уверен в том, что Цзян Ваньинь попытается зверски его зарезать. Сычжуй успокаивающе берет их обоих за руки и несильно, но действенно сжимает. — Все пройдет так, как надо, — говорит он, и его слова действуют лучше любого успокоительного отвара. — Я пойду первым, а вы зайдете, когда я хлопну в ладоши, — бормочет Цзинь Лин под нос скорее для того, чтобы повторить это себе, а не своим спутникам. — Все, я пошел. В комнату, куда Цзинь Лин приглашает своего дядю для приватного семейного разговора, ведут две двери, находящиеся в противоположных ее концах. Сычжуй и Цзинъи дожидаются условного сигнала за одной из них, пока Цзинь Лин принимает на себя первый удар чужого нетерпения. План «планом» назвать можно разве что с натяжкой, но ведь это просто знакомство? Правда, не пытать же их собираются, чтобы как-то изощряться. Голоса через дверь слышны плохо, и Цзинъи, даже прислонившись к ней ухом, не может услышать ни слова. Сычжуй мягко одергивает его за плечо, и они оба остаются томиться в волнительном ожидании. Цзинъи чувствует, как у него потеют руки, лоб без ленты ощущается до крайности непривычно, и Сычжуй, похоже, испытывает ровно то же самое. Хлопок раздается слишком неожиданно. Цзинъи подпрыгивает, ему кажется, что у него подгибаются колени, и только крепкая хватка Сычжуя на плече помогает прийти в себя. Они вместе толкают раздвижные двери в стороны, и словно из-под воды до них доносится надломленный голос Цзинь Лина: — Знакомься, дядя, это мои родственные души… Первые несколько мгновений, за которые Сычжуй и Цзинъи успевают сделать несколько шагов и замереть за спиной Цзинь Лина, ничего не происходит. Разве что лицо Цзян Ваньиня стремительно бледнеет. Потом он надрывно хрипит: — Вы что?! Цзинь Лин неуверенно приподнимает руки, так, чтобы с них слегка съехали рукава и обнажились белеющие лобные ленты. Цзян Ваньинь смотрит на них нечитаемым взглядом, а потом, издавая глубокий нервный вздох, опускается лицом на свои ладони. — Дядя! — подскакивает с места Цзинь Лин. — Глава Цзян! — растерянно вторят ему Лани, тоже пододвигаясь, но не решаясь подойти ближе, чем на три шага. Цзян Ваньинь распахивает глаза, резко распрямляется в спине и обводит молодых людей так, словно они не полноценные заклинатели, гордость своих кланов, а провинившиеся в чем-то несмышленые дети. Цзинь Лин, в прочем, таковым себя и чувствует. — Родственные души, чтоб его, и двое Ланей!.. А ну прочь, что столпились вокруг меня?! Молодые заклинатели послушно отскакивают от главы Цзян на несколько шагов и неосознанно встают в ряд — Сычжуй, Цзинь Лин, Цзинъи. Цзян Ваньинь смотрит на них выжидающе. Цзинъи первым закатывает рукав, толкает замерших спутников, и они неловко касаются друг друга метками. Символы вспыхивают, посылают приятно-колючие искорки по всему телу и заливают комнату мерно переливающимся светом. Цзян Ваньинь почему-то смотрит на них как на дураков, потом устало машет рукой и прикрывает глаза. — Ладно, я должен был догадаться, что в моей семье у всех с родственными душами все, черт возьми, не так, — будничным тоном говорит он, но на его лице как написано, что он вот-вот взорвется. Цзинь Лин осознает это быстрее остальных и принимает стратегически важное решение ретироваться. — В общем, дядя, я понимаю, что тебе нужно это обдумать, поэтому мы сейчас дружно удалимся… Пока Цзян Ваньинь не улавливает, что происходит, Цзинь Лин хватает Сычжуя и Цзинъи за рукава и утягивает из комнаты через ту дверь, через которую они зашли. Вслед им доносятся проклятия — они надеются, что не слишком серьезные, — разгневанного главы ордена Юньмэн Цзян, среди которых слышится неизменно-нелепое «переломаю ноги», отчего они не сдерживаются и срываются в хохот. — Принеси главе Цзян побольше вина, — распоряжается Цзинь Лин, ловя в коридоре какого-то слугу. Тот глядит слегка затравленно, но кланяется и ускоряет шаг. — Ты уверен, что нам не нужно было остаться и поговорить? — спрашивает Сычжуй, хотя по нему видно, что его устраивает положение вещей. — Уверен, — отмахивается Цзинь Лин и улыбается каверзно, хоть и с легким волнением. — Перебесится и успокоится. Ну что, остались Вэй Усянь и Хангуан-цзюнь? — Мне кажется, нам на сегодня хватит, — решительно отрубает Цзинъи. — Я их, конечно, люблю, но не настолько!.. Смех эхом раздается в коридорах Башни Кои. С сиятельным Хангуан-цзюнем и его спутником на тропе самосовершенствования они сталкиваются через полторы недели: глава клана Яо настоятельно уверяет Цзинь Лина, что на территории его ордена завелась невиданная до того нечисть, и слезно просит о помощи. Но Лань Ванзци не даром всегда появляется там, где бесчинствует хаос. Когда Цзинь Лин с обещанной помощью (и двумя адептами чужого клана) прибывает в нужную деревеньку, там он обнаруживает только напивающегося в трактире Вэй Усяня и как всегда молчаливого Лань Ванцзи. — О, юная… юный глава ордена Цзинь?! — радостно восклицает не совсем трезвый Старейшина Илина и неуклюже выбирается из-за стола, чтобы сгрести племянника рукой за шею. — Уж прости, мы тебе ни-ичего не оставили! Все сделали сами, всех разогнали… Да, Лань Чжань?! — Очень за вас рад, — бурчит Цзинь Лин, мысленно выдыхая — сопровождение он оставил снаружи, и Сычжуя с Цзинъи Хангуан-цзюнь не видел. В трактире ему нужен был только глава Яо, но раз уж все образовалось, то и противный старик наверняка уже отбыл в свою резиденцию. — Тогда я откланяюсь вам и вернусь в Ланьлин… Ох! У Вэй Усяня, кажется, совершенно другие планы — он весело и легко усаживает племянника рядом с собой, наваливается на плечо всем весом и начинает долго и красочно описывать прошедшую охоту. Лань Ванцзи с другой стороны стола сидит все так же прямо и безмолвно, и только чуть дергающиеся уголки губ выдают то, что он забавляется сложившейся ситуацией. Цзинь Лин посылает ему несколько умоляющих взглядов, но Хангуан-цзюнь просьбам не внимает; только продолжает неуловимо улыбаться и подливать возлюбленному вина в пиалу. — Вэй Усянь! — не выдерживает Цзинь Лин спустя десяток минут. — Глава Цзинь! — одновременно доносится с порога голосом Сычжуя, и Цзинь Лин бледнеет. О нет, он пока не готов вот так, не подготовившись, раскрываться. Тем более, не тогда, когда Вэй Усянь еле держится на ногах от количества выпитого алкоголя! В конце концов, Хангуан-цзюнь отчего-то не любит его, Цзинь Лина, с той самой встречи на горе Дафань — и вдруг не одобрит такую кандидатуру в спутники сына на стезе самосовершенствования?! Цзинь Лин делает большие глаза, но Сычжуй толкует его взгляд в точности до наоборот: замечает фигуры своих отцов, весь словно расцветает и со с трудом сдерживаемой улыбкой спешит к столу. — Хангуан-цзюнь, учитель Вэй! — радостно кланяется он, не забывая о приличиях, но тут же оказывается сбит с ног повисшим на нем Вэй Усянем. Цзинь Лин спешно встает на ноги, отряхиваясь и расправляя одежду, и краем глаза замечает подходящего Цзинъи со странно-кислым выражением лица. — А мы-то думали, где ты задержался, — шепчет он, чуть наклоняясь к уху Цзинь Лина. — А теперь понятно. Если учитель Вэй в таком состоянии, то это надолго. Цзинь Лин расстроенно вздыхает — до сюда они добирались несколько часов на лошадях, и, как оказалось, впустую. А если полететь на мечах, то в Ланьлин они вернутся к закату… Цзинь Лин вздыхает снова, на этот раз — устало. Сычжуй оглядывается на них обеспокоенно, но в его глазах робким лучиком теплится надежда. О чем он думает — понятно без слов: лучшего и более непринужденного момента для раскрытия они дождутся еще не скоро. Поэтому Цзинь Лин переглядывается с Цзинъи и кивает медленно. Сычжуй благодарно улыбается в ответ. — Папа! — укоризненно тянет Сычжуй, когда Вэй Усянь тянется к очередному сосуду с вином. Вэй Усянь тут же расплывается в довольной-предовольной улыбке, снова тянет загребущие руки к приемному сыну, но Сычжуй мягко отодвигает его руки. — Папа, отец, мне нужно кое-что вам сказать. Хангуан-цзюнь чуть явственней поворачивает голову в его сторону, выражая интерес, Вэй Усянь вскидывается в удивлении, и Сычжуй отступает на несколько шагов назад, к Цзинь Лину и Цзинъи. Цзинь Лин незаметно — по крайней мере, он на это надеется — проводит рукой по его напряженной спине. — Мы с Цзинъи нашли свою третью родственную душу, — говорит Сычжуй, и в голосе его словно проступает застенчивость. — Это Цзинь Лин. Вэй Усянь сначала непонимающе хлопает глазами, потом разражается смехом, а под конец из его глаз начинают литься слезы. Лань Ванцзи тут же оказывается рядом, подставляет плечо, но Вэй Усянь плакать не перестает — алкоголь замечательно усиливает эмоции. Он всхлипывает, прижимая руку ко рту, что-то бормочет себе под нос, и Цзинь Лин острым слухом вылавливает «шицзе» из всей его несвязной речи. Тут же в животе что-то переворачивается. Сычжуй тоже подскакивает к рыдающему Старейшине Илина, Цзинъи смотрит на развернувшееся представление растерянно. Голос Хангуан-цзюня плавно врезается в общий шум таверны, не обращающей особого внимания на плачущего взрослого мужчину: — В таком случае прошу главу ордена Цзинь позаботиться о моем сыне. Лань Ванцзи умудряется степенно поклониться даже так, держа на руках своего мужа, и Цзинь Лин растерянно кланяется в ответ. Вот и все — его так легко, не задумываясь, одобрили?.. — Сычжуй, — продолжает что-то говорить Хангуан-цзюнь, уже обращаясь к сыну. — Вам с Лань Цзинъи следует вернуться в орден. Вас не было целый месяц, дядя начинает волноваться. Сычжуй замирает на мгновение и торопливо кивает, но видно, как у него опускаются плечи. Цзинь Лин снова косится на Цзинъи, и тот пытается ободряюще ему улыбнуться. Но все трое понимают, что в этот раз разлука может затянуться надолго. Вэй Усянь наконец-то перестает буянить, успокоенный руками мужа и сына, и засыпает на плече Лань Ванцзи. — Отец, мы можем задержаться еще на один день? — вполголоса спрашивает Сычжуй осторожно. — Мы вернемся послезавтра, на рассвете. Цзинь Лин переводит взгляд на Хангуан-цзюня. Тот смотрит на них троих по очереди и кивает, вырывая облегченные вздохи. Они спешно прощаются; Лань Ванцзи уносит Вэй Усяня наверх, в оплаченную комнату, а молодые адепты выходят на улицу. Цзинь Лин на мгновение прикрывает глаза: с этим Вэй Усянем он совсем забыл про свое сопровождение, дожидающееся его перед таверной. Он быстро прикидывает в голове, как лучше поступить, и мысленно плюет на все. — Глава Яо указал направление на юго-восток, — командует он поставленным голосом и слышит, как сзади давятся от такой откровенной лжи адепты Гусу Лань. — У меня появились важные дела, так что я возвращаюсь в Ланьлин. Если вы без меня не справитесь или вернетесь ни с чем, всем переломаю ноги! Заклинатели кивают, сдерживая смешки, снимаются с места и устремляются туда, где, насколько Цзинь Лин помнит, располагается густой и темный лес. Быть может, там и правда что-нибудь осталось. Цзинъи провожает удаляющуюся процессию странным взглядом, и только когда золотые всполохи одежд скрываются за поворотом, позволяет себе расхохотаться. — Ну ты даешь, глава Цзинь! — фыркает он весело. — Значит, важные дела? — Что может быть важнее вас? — дерзким тоном, не вяжущимся словами, вопрошает Цзинь Лин, и глаза Цзинъи неуловимо темнеют. — Если поторопимся, успеем до заката, — негромко произносит Сычжуй, словно читая мысли Цзинь Лина, и они дружно встают на мечи. Ветер хлестко бьет в лицо. На той высоте, где они летят, клубятся легкие облака, и метка почему-то снова жутко чешется. Цзинь Лин прикрывает слезящиеся глаза рукавом, щурится, выглядывая маячащие на горизонте золотые вершины Башни Кои. Они приземляются в центре внутреннего двора, Цзинь Лин жестом отсылает сбежавшихся слуг и уверенно ведет неожиданно молчаливых спутников туда, где они еще не были. В свои покои. Весь прошедший месяц они встречались в комнате Сычжуя — Цзинъи ничего не стоит перелезть через балкон, а Цзинь Лину спуститься со своего окна на мече. Но сейчас ему плевать, что подумают слуги, что решат адепты, сейчас у него в голове просто бьется мысль: когда они еще встретятся? И если не теперь, не сегодня, то когда? Цзинь Лин отсылает из коридора всех слуг, дрожащими от волнения руками отпирает покои и впускает гостей внутрь. На мгновение они замирают: в комнате полутемно, солнце не пробивается сквозь тяжелые занавеси. Кровать занимает добрую треть комнаты, и на ней спокойно поместятся десятеро, что уж говорить о троих. Стоит двери в покои захлопнуться, а ключу — провернуться в замке, Цзинь Лина с двух сторон обступают разгоряченные молодые тела. Цзинъи оказывается спереди, впивается в губы голодно и будто бы зло, Сычжуй сзади прикусывает загривок, вырывая вздох. По телу шарят сразу четыре руки, сводят с ума так, что пространство вокруг размазывается и теряется. Цзинь Лин даже не знает, за кого хвататься, и просто подставляется под чужую ласку. — А-Лин, — до безумия хрипло шепчет Сычжуй, развязывая на нем пояс ханьфу, и Цзинь Лин теряет опору под ногами. Это справедливо — в конце концов, он остается один, и именно это знание дает ему сегодня делать все, что заблагорассудится. Лани останутся друг рядом с другом, и Цзинь Лину придется терпеливо ждать их, а им — его. Это единственное, что Цзинь Лин понимает ясно, поэтому позволяет все — и унести на руках на кровать, и раздеть, не оставляя даже нижних ханьфу, и украсить грудь и спину поцелуями-укусами. Цзинъи ведет мокрую дорожку языком от самых губ. Прикусывает неярко выраженный кадык, оставляет укус на ключице, спускается к соскам. Цзинь Лина потряхивает, выгибает на постели, и он даже не может опустить взгляд вниз, чтобы увидеть, что вытворяет Цзинъи. Вцепляется пальцами в простыни так, что ткань трещит; чуть расслабляется, когда ладонь накрывает рука Сычжуя. Цзинь Лин тянет его на себя, целует долго и напористо, и Сычжуй неожиданно поддается, позволяет вести. Когда юркий язык Цзинъи добирается до сочащегося смазкой члена, Цзинь Лин почти взвизгивает. Сычжуй еле успевает отстраниться – от этих безумных ощущений Цзинь Лин мог бы прокусить ему губу — и вдруг подает неуверенный голос. — А-Лин, А-И, — Сычжуй запинается, почему-то дрожит, и Цзинъи прерывается, вынуждая Цзинь Лина застонать разочарованно. Они оба выжидающе смотрят на Сычжуя, и тот смущается, опускает голову. — А-Юань? — хмурится Цзинь Лин, садится, поджимая под себя подрагивающие ноги. Возбуждение все еще мутит разум, но волнение за спутника пересиливает желание, заставляет выпрямиться и подобраться поближе. – Что-то не так? Сычжуй мотает головой, весь пунцовеет. Мнется, кусая распухшие губы, и выдавливает шепотом: — Вы не хотите… попробовать… — он набирает в легкие воздуха. — Попробовать по-настоящему? Цзинь Лин замирает и оглядывается на Цзинъи. По его лицу видно, что он не знает о том самом «настоящем»; это и понятно, в конце концов, он вырос в консервативном и скованном рамками Гусу. Но Цзинь Лин не из ордена благочестивых и праведных — будучи еще просто наследником, он таскал в свои покои весьма похабную литературу, а уж те занятные книжки, которые прислал ему дядя Цзян после знакомства с его родственными душами… Но Сычжуй? В горле пересыхает от волнения, слова даются с трудом: — Но ведь никто из нас не… не подготовлен, — осторожно говорит Цзинь Лин, и Сычжуй краснеет еще ярче. — Я готовился, — выдавливает он на грани слышимости. Цзинь Лин глубоко втягивает воздух в легкие, и по телу пробегается новая волна схлынувшего было возбуждения. Слова Сычжуя нельзя истолковать превратно: он сидит на самом краю кровати, нелепо вжимает голову в себя и стыдливо сводит обнаженные бедра. Цзинь Лин решительно подхватывает его под эти самые бедра, стискивает молочно-белую кожу до красных следов. Кивка головы хватает для того, чтобы Цзинъи возник с другой стороны. Он еще не понимает, к чему все идет, но послушно выцеловывает позвонки на спине Сычжуя, поглядывая на Цзинь Лина блестящими от любопытства глазами. — А-Юань, — хрипло выдыхает Цзинь Лин, целуя Сычжуя под подбородком. — Ты?.. — Масло, — шепчут в ответ. — В рукаве моего ханьфу. Цзинъи свешивается с кровати, шарит руками по одежде и достает ту самую баночку, что Сычжуй приобрел в первый же день прибытия в Ланьлин. — Ты уже тогда думал об этом?! — восклицает Цзинъи вполголоса. Сычжуй не отвечает, дожидается, пока Цзинъи вернется на прежнее место, и откидывается на него спиной — ноги явно его не держат. Цзинь Лин подбирает с простыни баночку с маслом, вертит в руках, вынимая пробку. — Я с-сам, — подрывается с места Сычжуй, забирает масло и выливает на дрожащие пальцы. – Если без подготовки, то это ведь больно, поэтому я… Цзинь Лин снова задерживает дыхание. В глазах темнеет на мгновение, и он бросает острый взгляд на все еще ничего не понимающего Цзинъи. — Хочешь сказать, что ты уже пробовал растягивать себя? — свой голос Цзинь Лин слышит словно издалека. — Я и не думал, что наш А-Юань станет заниматься такими неблагопристойными вещами! Язвительность просыпается от волнения, поэтому своим словам Цзинь Лин бы сейчас не верил; но Сычжуй сразу как-то зажимается, опускает взгляд, и Цзинь Лин мысленно костерит себя на все лады — нашел, чего ляпнуть! Он прикусывает губу, смахивает со лба капельку пота и, за неимением слов, подается вперед и судорожно целует Сычжуя, словно бы извиняясь за грубость. Сычжуй под мягкими касаниями млеет, расслабляется, и вдруг расталкивает Цзинь Лина и Цзинъи в стороны. — Ты чего… О небеса! — только и ахает Цзинъи. Потому что Сычжуй садится на колени, разводит ноги широко и лбом упирается в плечо Цзинь Лина. Заводит руки за спину, нащупывая сжатое кольцо мышц, осторожно погружает один палец. Цзинь Лин не видит этого, но Цзинъи с его места наверняка открывается лучший вид — а Сычжуя трясет так, будто бы он плачет, а не собирается принести себе и своим возлюбленным удовольствие. Цзинь Лин обхватывает его за талию, собирается сказать, что Сычжую не надо истязать себя; но в живот тычется что-то твердое, и, опуская взгляд, Цзинь Лин откидывает свои сомнения. Свободной рукой, не держащей Сычжуя, он касается его стоящего члена, и тот стонет тихо и высоко. Цзинъи наконец отмирает, неловко притискивается сзади и поддерживает Сычжуя под бедра. Минуты тянутся тягучим, словно мед, ожиданием, и Цзинь Лин весь успевает известись: слушать прерывистые вздохи, лениво дразнить головку чужого члена и не иметь возможности коснуться ни себя, ни других — сущая пытка. Но вот Сычжуй отстраняется, — его глаза подернуты мутной пеленой, губы искусаны им самим же, — и Цзинь Лин встречается взглядом с Цзинъи. — Давай ты, — одними губами шепчет тот, и Цзинь Лин чувствует бегущий к низу живота жар. В четыре руки они опускают не сопротивляющегося Сычжуя на спину, головой к полулежащему Цзинъи; его лодыжки Цзинь Лин закидывает себе на бедра и бросает на Цзинъи еще один многозначительный взгляд. Тот торопливо кивает, изворачивается, припадая к губам Сычжуя, завладевая его вниманием. Цзинь Лин притирается своим членом к чужому, и Сычжуй тихо стонет через непрерывающийся поцелуй. Цзинь Лин смотрит на неровно сокращающееся кольцо мышц, оглаживает вход, не решаясь на дальнейшие движения. Цзинъи раздраженно пытается пнуть его ногой, но промахивается и попадает по подушке. — А-Лин! — высоко тянет Сычжуй, почти умоляюще, и Цзинь Лин думает — пропади оно все пропадом! Головка входит туго, Сычжуй непроизвольно сжимается; Цзинь Лин замирает, кончиками пальцев гладит впалый живот, легкий пушок на паху. К заметно опавшему чужому члену не прикасается, изучает язык напряженного тела под собой, и, лишь когда грудь Сычжуя вздымается медленнее, толкается дальше. Ноги на бедрах Цзинь Лина снова начинают дрожать. Он подхватывает их под коленками, тянет чуть на себя; Цзинъи рядом выписывает что-то невообразимое с сосками Сычжуя, кусает и поглаживает тонкую кожу вокруг ореолов. Цзинь Лин толкается еще больше, достигая полной длины, и по телу Сычжуя проходит судорога. — Давай, — хрипло просит он, распахивая глаза. — Пожалуйста, А-Лин, давай!.. Цзинь Лин не дает себе сорваться: медленно отстраняется, так же медленно двигается обратно, и Сычжуй всхлипывает. Цзинъи оборачивается к Цзинь Лину, мимолетно касается его плеча, прежде чем снова отвлечь Сычжуя собой; Цзинь Лин осторожно толкается вновь. Комната наполняется тихими шорохами. Поскрипывает под мягкими движениями простыня, в бумажное окно стучит ветками дерево, но среди этих звуков ярче всех слышно прерывистое дыхание. Сычжуй шарит руками по кровати, цепляясь то за Цзинъи, то за Цзинь Лина, что-то мычит бессвязно. Цзинъи, убеждаясь, что из глаз Сычжуя перестают катиться слезы, переползает ближе к Цзинь Лину, пальцами поворачивает его голову и целует — и Цзинь Лин отвечает яростно, потому что если он не может полностью выплеснуть свое звериное желание на Сычжуя, то с Цзинъи можно церемониться меньше. Цзинъи, слава небесам, понимает это, поэтому дает и негромко рыкнуть в поцелуй, и почти до крови прикусить нижнюю губу. Сычжуй постанывает, все так же сжимая пальцами простыню, и они вдвоем опускаются к нему: Цзинъи — к губам, Цзинь Лин — к тому, до чего дотягивается. Цзинъи вдруг ахает негромко, и краем глаза Цзинь Лин видит руку Сычжуя, добравшуюся до его члена; Сычжуй смотрит снизу вверх шалым взглядом и, кажется, плывет от нахлынувших ощущений. Цзинь Лин почему-то не может отвести своих глаз, стонет громче и почти с испугом осознает: его хватит еще совсем на чуть-чуть. — А-Лин, пожалуйста! Голос Сычжуя хриплый, он явно чувствует усилившуюся хватку на бедрах. Цзинь Лин склоняется ближе, добирается до его губ, но может только мазнуть по ним и уткнуться лбом в плечо, странно поскуливая на грани слышимости. Сычжуй судорожно обхватывает его за плечи, а сзади к спине прижимается горячий Цзинъи. На последних толчках Цзинь Лин, наконец, отпускает себя, движется размашисто и быстро, выдает громкий непонятный вой и — кончает, содрогаясь всем телом. В голове удивительно пусто. Цзинь Лин из последних сил пытается не упасть на Сычжуя и словно сквозь мутную пелену видит, как властно его целует Цзинъи и как Лани доводят друг друга до оргазма руками. Только когда Цзинъи с довольной усмешкой трясет его за плечо и бесцеремонно опрокидывает на себя, Цзинь Лин выскальзывает из Сычжуя — тот охает негромко — и падает между своими родственными душами на кровать. Его тут же с двух сторон оплетают руками, подтягивают ближе. Сычжуй лениво целует Цзинь Лина за ухом, шепча какие-то смущающие глупости, а Цзинъи, смеясь, произносит: — Какая эгоистичная нам попалась юная госпожа!.. — В следующий раз сделаю то же самое с тобой, если не заткнешься! — огрызается Цзинь Лин не всерьез, надеясь смутить Цзинъи, но тот сверкает глазами насмешливо: — Если юная госпожа пожелает, я не смогу ей отказать! Цзинь Лин бы устроил шуточную потасовку, которая, несомненно, закончилась бы еще одним раундом, но по телу разливается тягучая нега, голова тяжелеет, и сил хватает только на поцелуи и на то, чтобы спихнуть с кровати грязную простыню. — А-Лин, — подает голос Сычжуй и снова мнется. — Ты не мог бы попросить слуг наполнить бочку?.. — До утра не подождет? — лениво зевает Цзинь Лин, но, вопреки своим же словам, выпутывается из объятий и свешивает ноги с кровати. — Ну… Ты же в меня!.. — Сычжуй не договаривает, но Цзинь Лин прекрасно все понимает и заливается краской. Цзинъи позади взрывается смехом, за что получает тычок в бок. — Ну, я думаю, о нас уже растрепали все, кому не лень, так что прикажу поставить в смежной комнате, — вслух выдает Цзинь Лин. Когда он крутится вокруг себя в поиске хотя бы верхних одежд, он не ожидает увидеть два тела, напряженно замерших на кровати. — А-Лин, — снова окликает его Сычжуй, но звучит теперь как-то печально. — Ты стесняешься нас? Не хочешь, чтобы о нас знали? Цзинъи тоже хмурится и садится, нервно перебирая пальцами ткань одеяла. — Правда, А-Лин, если это так, то мы… Цзинь Лин замирает, осмысливает свои и чужие слова и вспыхивает. — Еще чего! — перебивает он Цзинъи. В три больших шага преодолевает разделяющее их пространство, падает на кровать чуть ли не лицом вниз, и поджимает губы. — Я не стыжусь вас, и я хочу, очень хочу, чтобы все знали, что вы — мои, а я — ваш! И вообще… Цзинь Лин переводит дыхание, упрямо не поднимает взгляд и выпаливает, словно надеясь, что его не расслышат: — И вообще, я люблю вас! Он осознает, что произнес, молнией вскакивает с постели, подбирает с пола первое попавшееся ханьфу и вылетает за дверь. Прислоняется к дереву с той стороны, закрывает лицо руками и сползает на пол, чувствуя, как пылают уши. Из комнаты доносится тихий, но счастливый смех Сычжуя. — Как думаешь, если в этот раз мы точно оставим ему лобные ленты, он долго будет сопротивляться? — слова Цзинъи глухие, доносятся не очень четко, но Цзинь Лин разбирает каждое и катает на языке. Сычжуй отвечает что-то, но тише, и Цзинь Лин накидывает на себя подобранное ханьфу, намереваясь найти слуг. Они обнаруживаются за углом, все поголовно краснеющие и опускающие головы, и Цзинь Лин раздраженно приказывает принести в комнату бочку с водой. Подумав, велит поставить вторую. И третью. Он, конечно, в неподобающем главе Цзинь виде, но взгляды слуг кажутся ему слишком странными. Только подходя обратно к своим покоям, он понимает, что одежды на нем не желтые, а снежно-белые. «Это провал», — обреченно думает Цзинь Лин со смешком, толкает дверь в свою комнату и застывает. Да, он, конечно, трусливо сбежал, не дождавшись ответа на свои слова, но почему кровать пуста и одежды нет нигде?.. — Попался, — жарко выдыхают ему в ухо, с двух сторон подхватывают сильные — не иначе как гусуланьские — руки и сжимают крепко-накрепко. — Теперь не уйдешь! С души словно камень падает, и Цзинь Лин растекается в надежно держащих его руках, прикрывает глаза. — Мы ведь тоже любим тебя, А-Лин, — в шепоте слева Цзинь Лин различает Сычжуя. — Очень сильно любим, — подтверждает справа Цзинъи. — Какие же вы!.. — вздыхает счастливо Цзинь Лин, обнимает свои родственные души за плечи и прижимает к себе, утопая в тонком, почти выветрившимся запахе сандала и терпком — пота и мускуса. Одежд Гусу Лань он так и не снимает, дразняще облачается в них после купания и даже спать ложится в той же белоснежной ткани с изящной вышивкой светло-голубых облаков. Ленты уже привычно опоясывают его запястья, одна из них ласково щекочет метку, и Цзинь Лин знает, что даже если он попытается завтра ленты вернуть, его никто слушать не будет. А еще этим же «завтра» его благовоспитанные молодые господа из клана Лань, увы, покинут его — и никто из них троих не знает, на какое время. До Гусу добираться долго, Сычжуй наверняка настоит на лошадях, потому что после такого с утра будет не в состоянии нормально сконцентрировать в себе ци, а значит, в полдень они уже уедут, и даже времени не будет… Цзинь Лин мотает головой. Нет, время у них как раз-таки будет, и даже если не завтра и не весь следующий месяц, то точно всю эту жизнь. Глаза слипаются сами по себе, приятная тяжесть чужих голов на плечах клонит ко сну, и Цзинь Лин с легким сердцем отпускает сегодняшний день. И правда, если у них есть целая жизнь, то к чему беспокоиться?.. Клановые одежды Гусу приятно холодят тело, словно укутывая в мягкие белые облака. Краем сознания Цзинь Лин решает, что он и правда в облаках. На небесах, как настоящий небожитель. Потому что его любимые люди здесь.