Маленькая комедия

Моцарт сидел за клавесином и наигрывал прерывистую мелодию. Пряди волос падали ему на лицо и очевидно мешали смотреть на ноты, но ему не требовались ноты. Сила случая словно бы вела его, сменялась тональность, сменялась скорость. Крещендо. Диминуэндо. Туда, обратно. Как на качелях. Или как на виселице. Интересно, подумал Сальери, в то время, когда Моцарт жил, еще пользовались виселицами? Моцарт резко повернулся и подмигнул Сальери. Так же резко отвернулся. С ним всегда было так. Он был как молния. Хотя нет, не молния—целая гроза. Он сметал все на своем пути силой своего страшного гения. Люди боялись его, люди обожали его, он тоже боялся и тоже обожал. Сальери. Такой прекрасный в своей боли, такой прекрасный в своем страдании и в своей мести. Такой темный. Как тот час перед грозой, когда сердце замирает от того, насколько мир вдруг становится тихим и зловещим. Это притягивало. На это хотелось смотреть вечно. Чувствовать вечно. Всегда в темном, без улыбки. А жаль, улыбка красивая. Наверное. Моцарт не знал. Он мог только догадываться. Казалось бы—маска не закрывает нижнюю часть лица, а все равно не видно. Ну и пусть, пускай, отпускай, отпускай себя, не нужно сдерживаться, пусть гроза прорвется сквозь небо. Отпусти себя, отпусти небо, пусть оно обрушится нам на головы. А, Бэтси? Ох, кажется я назвал жену именем любовницы. Сальери, сейчас ты Сальери. Да, точно. А кто тогда я? А я тот, кого ты так страстно обнимаешь. Я отдам тебе все свои симфонии, я посвящу тебе все свои концерты, обними меня, да так крепко, чтобы мои кости сломались. Отомсти мне за мою свободу, и я заплачу тебе всем, что у меня было, есть и будет. Сальери никак не мог заснуть. Он пытался считать, но сбивался. Он закрывал глаза снова и снова, но снова видел лишь его. Моцарта. То, как он играет. Его музыка. Такая чистая, такая истинная. Как будто бы он играл последнюю правду, которая живет на Земле. И это причиняло сладкую, ни с чем не сравнимую боль. Бэтмен открыл глаза. Да, ровно с того момента, как он открывает глаза, Брюс Уэйн исчезает. Есть только Бэтмен. Жил ли вообще хоть когда-нибудь Брюс Уэйн? Никто не знает. В темноте было слышно, как в саду за окном поет птица. Кажется, соловей. Хотя какие окна и тем более какие сады бывают в пещерах? Бэтмен закрыл глаза. Задержал дыхание. Стало так тихо. Слышно его дыхание. Дыхание Джокера. Хотя честно говоря от Джокера осталось ничего. С тех пор, как он потерял память, прошло много времени. С той их встречи, когда они сражались за скамейку, немного меньше, но тоже достаточно. Достаточно, чтобы жизнь вернулась в привычое русло. Достаточно, чтобы закончить наконец старое и начать новое. Брюс не понимал, почему и как это произошло. Может, он и не хотел понимать. Он открыл глаза, повернул голову и стал наблюдать. Как он спокоен... Даже в какой-то степени красив. Волосы уже не зеленые, кожа уже не цвета бумаги. Человек. Обычный, теплый, живой. Его человек. Они все еще нуждались друг в друге. Особенно такими холодными ночами. И летом может быть прохладно, если ты совершенно один во всей вселенной. И Бэтмен звал его, свего Джокера. И он возвращался снова и снова, не в силах преодолеть эту жажду смысла и связи. И они были вместе, и это было хорошо. Хорошо настолько, что хотелось кричать. Кожа бархатная и нежная, черты лица заострялись, когда он видел Бэтмена таким. Без маски. Без маски настолько, что иногда было видно, насколько сильно ему нравится. Нравится вжимать своего Джокера в кровать, нравится слушать, как его дыхание начинает срываться, как он просит еще, просит больше, быстрее, сильнее. Брюс все время забывал, какие клоуны на вкус. Он пробует снова и снова. Кусает, потому что ему, его человеку, так нравится. Потому что его и только его человек стонет, начинает вырываться, расцарапывает Бэтмену спину. Отдается полностью, абсолютно весь, как будто в последний раз. —В последний раз я прошу тебя, сдайся. Джокер смеется и ударяет по клавишам. Он смотрит на Бэтмена, поэтому у него не получается попасть, аккорд смазывается и ударяет по ушам. Но пока что повезло, и пострадали только уши. Один из аккордов был убийственным—к определенным клавишам была подведена взрывчатка. И он играл, смеясь и смотря на своего любимого врага. Он играл, и прядки зеленых волос падали ему на лицо. Крещендо. Где-то далеко уже выли сирены. Диминуэндо. Джим Гордон и еще десяток полицейских лежали на полу, истекая кровью. Крещендо. Бэтмен стоял и глядел на него. Диминуэндо. Кажется, какое-то шевеление там, где-то внизу, вроде бы там должен быть пол. Но зачем туда смотреть, вот он, здесь и сейчас, слушает, как его Джокер играет, а ведь он смотрит с такой злобой, будто бы Сальери восстал из мертвых, чтобы послушать Моцарта еще разок. Так здорово и хорошо, давай утонем в этой ненависти под звуки этого прекрасного Крещендо оборвалось выстрелом.