Марионетки

В детстве я часто бродил сам по себе. С мальчиками я не дружил, они меня били, а с девочками не дружил тем более - стыдно. Можно было, конечно, гулять с сестрой - мы с ней близнецы, оба рыжие, как черти, и оба тощие до омерзения - но я точно знал, что нас засмеют. А я терпеть не мог когда, надо мной смеялись. В тот день, когда все это началось, я слонялся, по своему обыкновению, вокруг цветочного магазина. Там часто можно было встретить парней постарше, а они иногда делились со мной пивом. Я всегда добавлял в него немного своей крови, делая надрезы на ладонях. У вампиров позорным считается пить собственную кровь, но выбора у меня, особенно, не было. Смесь получалась гадкая, зато питательная. Чем кормилась в те годы сестра, Александрия - не знаю, не до нее было. Мы, кажется, и не общались почти. Мама умерла, не оставив нас ни папы, ни денег. Все произошло очень глупо и до обидного быстро. Она тогда как раз ждала ребенка, мы с Лекси не отходили от нее ни на шаг. А потом она поскользнулась и упала с лестницы. Нам было тогда лет семь, мы даже не знали, как звонить в скорую. Мы просидели рядом с ней весь день, пока вечером к нам не зашла соседка и не увидела труп. Мы были до того испуганны, что по прежнему не понимали, что произошло. Соседка, кажется, пыталась уложить нас спать, маму куда-то увезли, меня трясло, сестренку, по-моему, тоже. Пустота, боль утраты, холод и одиночество - все это на валилось на нас так внезапно, что я удивлен, что не сошел с ума. Слезы предательски жгли глаза, но мы упрямо кусали ладони. Мы - Д'Агмары. У нас в семье не плачут. Опекунами вскоре назначили наших тетю и дядю, а они, сами еще дети, не особенно заботились о нас, предлставляя самим распоряжаться своей судьбой, и жили, ни в чем себе не отказывая. Можете себе представить, нам было настолько нечего делать, что мы даже ходили в школу, хотя у вампиров это, как я узнал позже, не принято. Александрия училась хорошо, хотя ей, наверное, было очень трудно - она ведь девчонка, а ела, скорее всего, еще меньше, чем я. Учителя, завидев нас, приходили в ужас. Вечно мы ходили в обносках, и вечно от нас воняло, как от бездомных, хотя мы, по сути, и были бездомными. Иногда нам перепадали дядины рубашки, иногда - старые тетины юбки. Попадались даже вещи, оставшиеся у них еще с детских лет. Что-то было велико, что-то мало - мы не жаловались. Дома ночевали редко. Спали на автобусных остановках, или на вокзалах, или на скамейках в парке. Вернуться домой было можно, но нам этого не хотелось ужасно. Пришлось бы унижаться перед дядей и просить позволения остаться, а это и мне и ей было настолько противно, что представлялось невозможным. Вообще-то, у нас довольно знатная семья, в прошлом даже очень богатая, и я бы должен гордиться ею. Только вот гордиться тут нечем. Разве у нас очень много денег? Мы приближены ко двору? Князь благоволит нам? Ничего подобного. Мы вот уже лет десять, как в немилости у него, да и у самого повелителя, назначившего Кроу правящей семьей, Владислава Цепиша - тоже. По-моему, дело было в моей матери, потому что тетя с дядей никогда с ней не общались и даже теперь, после ее смерти, пусть это и нехорошо, не уставали повторять, как сильно ее ненавидят. Может, во всем виноват наш отец. Понятия не имею, кто он, и, если честно, иметь никогда и не хотел. Я в детстве не очень-то интересовался всеми этими дворцовыми интригами, а если и интересовался, то только оттого, что завидовал придворным безумно. И чем больше я им завидовал, тем яростнее ненавидел. В школу мы часто приходили в ожогах. Вампира нельзя поцарапать - ничем, кроме серебра, да и серебром можно оставить только сильные ожоги, но никак не глубокие раны. Они все быстро затягиваются - так быстро, что обычных людей это сильно пугает. Учителя и одноклассники смотрели на нас косо. Как-то наша классная даже спросила меня, не бьют ли нас дома. Я ответил, что нет, не бьют. Это было вранье, конечно, но если скажешь правду, то тебя непременно пожалеют. А это просто отвратительно, когда кто-то жалеет тебя. Толку от этого никакого, зато сразу чувствуешь себя каким-то ущербным и только острее ощущаешь, какая огромная разница между этой красивой успешной молодой женщиной в дорогом новом кардигане и тобой - никуда и ни на что не годным жалким оборванцем. Я постоянно нервничал и поэтому очень много курил. И так я много курил, что голос у меня стал хриплый, точно у какого-нибудь конченного алкоголика. Иногда у меня случались приступы астмы, и я начинал задыхаться. И думал тогда, что обязательно брошу. Но то ли из вредности, то ли из привычки - не бросал. Человеческие сигареты почти безвкусные, но я смачивал табак кровью, и выходило чудно. Мне даже вкусно было. Хотя это отвратительно, конечно, но ничего не поделаешь. Мне хотелось есть. Но вернемся к тому дню, когда дядя объявил, что хочет отвезти нас ко двору. Я прождал у магазинчика больше трех часов, но тех парней так и не дождался и уже собирался идти домой, но тут он нашел меня, и, ни слова не говоря, притащил домой, где, наконец, разродился длинной и витиеватой речью, смысл которой можно было бы кратко обосновать как: "Я хочу, чтобы вы поехали. Точка". Мы, приученные во всем искать подвох, такой удаче сначала даже не поверили. Я ехать не хотел, но не осмелился сказать об этом ни слова. Александрия же, напротив, грезила этой поездкой и не понимала, почему я не радуюсь вместе с ней. Дулась на меня, наверное, безумно. Тетя пребывала в волнении неописуемом. Подозвала Лекси к себе и стала расчесывать ей волосы, точно, как мама, рассеянно глядя прямо перед собой. Удивлен, что она не вырвала сестренке их все, так она их дергала. Подозвали и меня, хотели сделать мне "укладку" , или что-то вроде того, но я не давался. Было что-то фальшивое, почти кукольно, в каждом их взгляде, жесте, слове, и я не хотел, не мог принимать в этом никакого участия. Я и согласился то ехать только ради сестры. Впрочем, не думаю, что мне позволили бы отказаться. Нас обоих переодели. Меня обрядили довольно просто: белая рубашка, черные брюки, кожаные ботинки и галстук в тон. С Лекси дело обстояло иначе. У тети от зависти дрожали руки, когда она затягивала тесемки корсета на коротком шелковом платье, темно-зеленом - это сестренкин любимый цвет. Моя бедная Алекс была в тысячу раз худее, чем она, и потому в тысячу раз красивее. Скрипя сердцем, тетя отдала ей даже крохотные туфельки на каблуке, обтянутые тоненькой светло-зеленой тесьмой, которые впору еще были, кажется, ей самой, а в волосы, вплела целую дюжину чудесных маленьких жемчужинок. Тоненькая и бледная, Лекси теперь ужасно напоминала куклу. Стыдно признаться, но я даже испугался, увидев ее, такой неживой она мне показалась. Обстоятельства сложились так, что как раз в это время в Англию вернулись дети князя - Лерон и Кайли Кроу, отправленные после развода родителей во Францию, к матери, наделавшей в свое время много шуму - Вивьен Шале. Дяде это было донельзя кстати - он намеревался выдать Александрию замуж за одного из них. То, что ей тогда было всего восемь лет, а старшему из женихов - одиннадцать, большого значения не имело. Детские браки среди вампиров - явление совершенно обыкновенное. И все же мне странно и дико было думать, что моя малышка может принадлежать кому-то другому. Всю дорогу - а заняла она больше трех часов - никто из присутствующих не проронил ни слова. Лекси забилась в угол, позеленевшая от дорожной качки и привычно притихшая. Тетя, сопровождавшая нас скорее для собственного успокоения, нежели из острой необходимости в ее присутствии, нашла себе занятие более увлекательное - она картинно заламывала руки, кусала губы, мученически закатывала глаза - словом, всячески демонстрировала свою по отношению к нам жертвенность. Дядя, сидевший за рулем, вел себя более адекватно, но волновался, думаю, не меньше. Замок стал виден еще за полчаса до приезда. Настолько огромный, что мне сначала показалось, будто шпилем он упирается в небо. Снаружи он весь облицован был черным мрамором и блестел на солнце, точно зеркало, в которое, как я тогда подумал, смотрится, наверное, сам Бог. Внутри было темно, душно и как будто-бы пыльно. Мне с трудом верилось, что здесь можно жить. Этот дом давил на меня, и я не знал, куда спрятаться от этого. Лакей, рыжий, как черт - видимо, оборотень, потому что все слуги в домах знати - непременно оборотни, иначе считается, что это плохие слуги, смотрел на нас куда презрительнее, чем это может позволить себя обычный слуга, но почтительнее, чем того заслуживали мы с сестрой. У него была пренеприятная улыбочка, и я в очередной раз поймал себя на мысли, что жить здесь, должно быть, невыносимо. Этот неприятный тип и отвел нас в тронный зал, где нас уже ожидали. Адриан, великий князь теней, сразу показался мне удивительно красивым даже для создания ночи. Мы к тому времени видели не так уж много вампиров - я знал только, что они все худые, бледные и не толстеют - а потому он сразу показался нам верхом совершенства, прекрасным настолько, что мы не смели сначала даже плохо подумать о нем. Этот высокий стройный блондин, который мог бы считаться, на мой взгляд, образцом непринужденности, казалось, даже не заметил, когда мы вошли. Два его сына, спящие, согласно правилам, по обе стороны от трона, напротив, будто бы только и ждали, что нашего появления. Мне друг подумалось, что им здесь, наверное, скучно до одури. Впрочем, такие мелочи мало занимали меня. Я снова был голоден, и голоден сильно. По сути, я никогда и не наедался. Уверен, сестра испытывала тоже самое, потому что с трудом держалась на ногах. Это было до того заметно, что дядя даже покраснел от стыда. - Ах, вот и вы! - только и пробормотал князь. Он даже не взглянул на нас с сестрой, устремив расеянный взгляд прямо дяде в лицо. Так, во всяком случае, мне показалось. Мальчишки поклонились - Лерон довольно ловко и умело, а вот Кайли совершенно неуклюже - и тетя заставила нас поклониться тоже. Лекси пошатнулась, и я подумал было, что она упадет. Я даже хотел, чтобы она упала. Не потому, конечно, что не любил ее, но потому, что знал, насколько дяде от этого будет неловко. Но моя сестренка, конечно, все-таки удержалась. И тут только мне бросилось в глаза, насколько различны между собой наследники престола. Кайли, хрупкий блондин, на вид лет шести, всем своим видом походил на отца, но, в отличие от него, выглядел испуганным и больным. На щеке у него я заметил синяк - и это меня, признаюсь, нисколько не удивило. Для нас с сестрой насилие было делом совершенно обычным, не заслуживающим ни внимания, ни там более жалости. Он все вглядыввлся князю в лицо, будто искал там что-то, но не находил. Лерон же, напротив, держался уверенно и свободно, и даже не глядел на отца. Он был красивый бледный мальчик с короткими темными волосами и неровно стриженной челкой, все время спадающей на ясные голубые глаза. Мальчик во всем, кажется, чувствовал свое превосходство над братом, и потому смотрел на него скорее снисходительно, точно на забавлявшего его слугу. Мне отвратительно было видеть это, потому что моя сестра всегда была такой же оборванкой, как и я сам, и мне никогда даже в голову не приходило хоть в чем-то тягаться с ней. Тем более, что в свои восемь лет она уже отлично умела читать и писать. Я ничего такого по прежнему не мог. Мне это был трудно. Я вообще был какой-то диковатый, и даже глупый, наверное. Так, во всяком случае, мне казалось. После двух -трех брошенных нам, как бы из милости, слов, князь отправил меня, Александрию, Лерона и Кайли играть в сад. Лерон тут же увлекся чем-то своим - вернее, сделал вид, что увлекся. Он был старше нас всего на три года, но всем своим видом пытался показать, что такие малолетки, как мы, его не интересуют. Мне даже смешно стало, ей богу. Кайли с нами разговаривать тоже не желал, и мы, предоставленные самим себе, разошлись, по своему обыкновению, по одиночке. Ноги у меня по прежнему подгибались, и я чувствовал, что если же не выпью хотя бы немного, то точно перегрвзу кому-нибудь горло. Вампиры не умирают от голода. Когда состояние становится критическим, мы перестаем себя контролировать и набрасываемся на первое же, что попадается нам на глаза. Этого допускать ни в коем случае нельзя, потому что многих это сводит с ума, и они уже попросту не могут остановиться. Я не хочу стать одним из них. Иногда мне кажется, что сестренка пропадет без меня. Это глупо, конечно, ведь мы почти не общались, и часто я даже не знал, жива она или нет. Так вот, есть хотелось ужасно. Пришлось проколоть себе палец. Мы уехали часа через два. Не знаю, о чем дядя говорил с князем, но теперь мы почти все время проводили в замке. Я этого не хотел, потому что Лерон и все его окружение были мне противны. Но Лекси, кажется, была на седьмом небе от счастья. Ее теперь одевали, как принцессу, и, должен признать, что ей это шло. Она, казалось, и думать забыла про меня. Впрочем, я не страдал от этого. Я давно уже свыкся с мыслью о том что я ущербный, калечный и не понимал, почему теперь что-то должно быть иначе. Я не видел в Лероне ничего мне близкого, и общаться с ним решительно не хотел. С Кайли дело обстояло иначе. Я чувствовал, что есть в нем что-то, что есть и во мне, и меня тянуло к нему, как магнитом. И в то же время он пугал меня до безумия. Вечно у него был какой-то особый, лихорадочный блеск в глазах, а на щеках выступал болезненный румянец. И вел он себя, должен признаться, престранно. Он мне психа тогда напоминал, честное слово. Да он и был, по сути своей, психом.