Доживем до понедельника

Они поднимались по прозрачной винтовой лестнице, слишком уж современной для вида снаружи, видимо, сразу этаж на третий, если не выше. Люцию слегка удивил подобный маршрут, как и отсутствие в нем лифта. Самое время порадоваться собственной молодости и отличной форме своей спутницы. Надо полагать, для инвалидов-протезников с тяжелой формой тахикардии имелись другие пути. - По пьяни сюда лучше не подниматься, - съязвила альфа, внимательно поглядывая себе под ноги. Было откровенно крутовато и скользковато. - Для тех, кто по пьяни, есть другие способы подняться, - парировала Вероника, с улыбкой глянув на нее вполоборота. - А мы можем миновать некоторые стадии приятного светского общения и сразу пойти в «номера»? – почти что без сарказма поинтересовалась Люция, чувствуя, что больше не может сопротивляться съедающим ее изнутри, недвусмысленным желаниям. Каждая секунда, проведенная с Вероникой, медленно превращалась в пытку, сжигая ее на костре неудовлетворенности. Она тщетно старалась отсоединиться от собственных ощущений и понаблюдать за ними со стороны, по совету одного из довоенных светил в области психологии, но у нее не получилось. «Слишком глубокое погружение…» Интересно, смогла бы она видеть ее каждый день, скажем, работая у нее какой-нибудь третьесортной помощницей, которой не по чину распускать ручонки? Люция с едва заметной ухмылкой покачала головой, отвечая на этот вопрос отрицательно. Зачем себя обманывать? Нет, не смогла бы. Это уже не просто деморализация, это было бы на грани физической смерти. Ей вдруг стало реально страшно. А что если она не сможет жить с этой зависимостью? Что если не найдет в себе нужных сил… мотивации продолжать жить без «нее». Она не считала себя слабой, более того, она никогда таковой и не являлась. Но от этого почему-то было еще страшнее. Сильные люди не гнутся, они ломаются пополам. Ураганы вырывают их с корнем, потому что они не способны вовремя склониться к земле. - Потерпи, - насмешливо бросила Вероника. Ее голос стал низким и вкрадчивым. Люция облизала пересохшие губы. Другую бабу она бы трахнула прямо на этой самой скользкой лестнице, не побоявшись сорваться вниз. Как говорится – помирать, так весело. Но сейчас ей было не весело, ей хотелось немедленно ощутить под собой такое жизненно необходимое тело. Под собой, над собой… это, в сущности, не имело никакого значения. Лишь бы наконец ощутить. Они вышли в коридор, тускло освещенный розово-зеленым светом светодиодных ламп. Странное сочетание, почти что клубное. Мягкая ковровая дорожка дала ногам приятную устойчивость, после сказочно-хрустального подъема. Вероника быстрым шагом устремилась вперед, будто бы намеренно не давая поравняться с собой. Ей нравилось вести, и ей нравилось, что за ней идут. Покорно, не задавая лишних вопросов. Люцию на данный момент вполне устраивало и то, и другое. Она во все глаза разглядывала окружающую обстановку, пытаясь найти в ней хоть что-то, что хотя бы отдаленно сравнилось с внешним обликом здания. Но ничего похожего здесь не имелось. Многочисленные пронумерованные двери по правой стороне коридора, стоны, смех и едкий запах забойной синтетической травки, мерно просачивающиеся через все щели, темно-сливовая обивка стен, дорогая кожа, но нарочито безвкусная отделка. Повсюду фотки каких-то богемных чуваков, разодетых под старину, висящие так, словно эти самые чуваки и прилаживали их по огромной укурке. Витиеватые закорючки автографов красовались под фотками, над фотками и сбоку от них. Разномастные почерки, черные, фиолетовые и темно-синие несмывающиеся маркеры. - Дерик Маузер, - Люция остановилась перед фотографией, с которой ей натянуто улыбался сухощавый брюнет. Острые, но приятные черты лица, длиннющие черные волосы, небрежно перехваченные красной шелковой лентой, скромный бархатный камзол, а-ля Робеспьер и неуместно пышные кружева манжетов, а-ля Луи Четырнадцатый. «Если сочетаешь не сочетаемое, то, по крайней мере, делай это красиво», - справедливо заявлял один из скандально известных кутюрье конца прошлого столетия. - Дед говорил, он подхватил лучевую болезнь, когда выступал в лагерях, - Люция невольно понизила голос, словно перед мемориальной доской. Она знала эту историю наизусть, с самого детства, но сейчас она отозвалась в ней совершенно по-особенному. То ли место было слишком странным, то ли присутствие истинной заставляло ее чувствовать и воспринимать острее. - Да, - Вероника бесшумно приблизилась к ней и встала за ее спиной. – Он прожил действительно крутую жизнь… и сумел уйти отсюда достойно. Мало кто верил в него… однако… - она явно думала о своем, тщательно подбирая слова. - Омега… он был омега, не так ли? Люция едва подавила рвущийся из нее истерический смешок. С фотографии на нее смотрели зеленые с поволокой глаза, совершенно… совершенно бабские. Мягкий рот, хоть и кривящийся в надменной улыбке, был лишен всякой воли, всякой резкости, он словно хотел принять, взять, чего уж там – отсосать, и, скорее всего, отсасывал всю свою жизнь. И как она раньше не замечала… Как никто не замечал в этом альфаче блядскую телку, совершенную по своей растраханной сути и определенности. Омега, тридцать лет косившая под альфу, так успешно, что девки обкидывали его трусами, выли в голос под его гримеркой, писали на стенах «мой истинный, если рожу, то только от такого высшего самца». - Да, принцесса, - «экс жена» по-свойски обвила ее руками за талию, нежно, но очень крепко… уткнувшись носом в ее макушку. Жар ее дыхания прошелся по всему телу. - Как сложно строится этот мир, - Люция уронила руки вдоль туловища, позволяя прижимать себя все крепче, позволяя завладеть собой полностью. Ей хотелось резко откинуться назад, внезапно потерять сознание. Она знала, что ее поймают, и что ее удержат. Она знала, что может доверять, потому что ей тоже доверяли. Она никогда не была склонна испытывать иллюзии по какому-либо поводу, но сейчас она конкретно знала, что это так. Ее просили доверять. Каждым своим движением, каждым взглядом, каждым словом. И ей самой доверяли не меньше. - Я знала, что ты остановишься именно перед ним, - Вероника мягко уложила свой острый подбородок на ее плечо. - Почему? – сухо поинтересовалась Люция, все еще погруженная в собственные мысли о том, что «гендерные» враки – это совсем уже не враки, а тупо реальность, уже лет пятьдесят как… если не больше. Конечно, больше! Она бы с удовольствием пофлиртовала, сказав что-то типа сексапильного «неужели… да что ты говоришь…». Но ее сковывал страх. В тот памятный день, когда она познакомилась с Вероникой Вандермаер в доме своего отца, она и так узнала слишком много, а теперь узнавала еще больше. С каждой секундой… больше и больше. - Потому что ты имеешь открытые глаза, - Вероника взяла ее за руку и уверенно потянула дальше. Но она уже не хотела идти впереди. Она хотела идти рядом. Танец по бесконечному коридору, пляска по витиеватым кружевам старинных автографов людей, которые презрели свою суть, отдаваясь иной. Из страха. - Имберли Ротберг… Альфа. Люция буквально втянула прохладный шепот Вероники. Они не стали задерживаться у последнего портрета великой поэтессы прошлых лет, что нежно и страдальчески писала о любви, о женской чуткости и великом смирении, о главенстве силы и о лелейной, сладостной, почти что мазохистской покорности. Огромные карие глаза, почти всегда наполненные поэтическими слезами, женскими, сладкими, болезненными. Тонкие руки, «окольцованные» вечным вышиванием, хрупкие печальные плечи, копна всегда седых волос, кажется, с самого детства седых. «Малость и хрупкость…» - одно из самых красивых ее стихотворений. Альфа. Блять. - Не бойся, - Вероника вывела ее в типичный вестибюль невероятно дорогой гостиницы. Слишком модный интерьер, слишком свежий запах альфибий, слишком белоснежная улыбка, слишком красивой телки на входе. Все это было «слишком». После старых фоток, после потрепанного временем коридора, что оказался дверью в совершенно другое измерение, где прямое было кривым, а кривое прямым. Контраст бил в оба глаза сразу. - Я не боюсь, я просто хочу, чтобы ты перестала таскать меня за собой, как мэйнбергского шпица, - Люция нервно повела плечами, начиная злиться. Девка в белом брючном костюме, точно таком же, как у Вероники выбесила ее вдвойне. Она-то в трикошках и потрепанной джинсовке. - Мэм, мы вас давно ждем, - высоченная брюнетка в белом бесячем костюме с писанной улыбкой кивнула Веронике. – Приветствую, - она с точно такой же, не делающей никаких различий, улыбкой кивнула Люции. – Прошу, дамы, - она грациозно прошла вперед, одинаково виляя и жопой, и длинным иссиня-черным хвостом. - У тебя еще будет время подумать над увиденным, - Вероника ласково усмехнулась. – Карманным собачкам не показывают мясо, их удостаивают только суррогатным привкусом. Я хотела, чтобы ты увидела. Поэтому мы зашли именно так, как зашли. Я знаю, что у тебя много вопросов. И я отвечу на все. Вероника смотрела на нее в упор, ледяная лазурь глаз таяла и текла, омывая все вокруг чистой, слишком уж балующей струей откровенности. - Браво, - Люция иронично похлопала в ладоши, позволяя пропустить себя вперед. Выебываться дальше не имело никакого смысла. Жаркий привкус танцпола и терпкий вкус марихуаны, что пахнули на нее из приоткрытых дверей другого зала, определенно делали свое дело. Она расслабленно прошла за хвостатой брюнеткой, по приколу копируя подиумную походку «королевы».