ведь единственное, что ты любишь — это постоянно всё усложнять.

pov ander. я бы хотел стереть себе память. но каждый раз, когда я отчаянно, абсолютно точно, прямо сейчас и неотвратимо решительно собираюсь это сделать, я вспоминаю твоё лицо. и откладываю на никогда. надоедливые птицы щебечут за окном — как это они там вообще не вымерли? на улице второй месяц продлевалась чёртова зима, только без хрустящего искрящегося снега. сугробы растаяли сразу после рождества и превратились в грязь, которая прилипала к подошвам и забрызгивала подкатанные брюки, если быстро ходить. мокро, противно. совсем как у него на душе. андер листает новый выпуск газеты, хаотично бегая взглядом по заголовкам статей, и никак не может выбрать что-то стоящее. скучно — на первой странице повесть о трех братьях-авторах какой-то задротской книги. неинтересно — модель спела песню и та стала хитом начавшегося года. уже было — очередная бравада про политические дебаты в ноябре. в конце концов, он режет безымянный палец об острый уголок страницы, раздосадованно матерится в тишину и рывком встаёт с застеленной кровати. ему было лень даже раздеваться, поэтому андер провалялся в постели весь день в мятом бежевом свитере и черных брюках. последние были в шерсти блядского кота. — чтоб ты сдох, персик, — он гладит животное, запрыгнувшее к нему, против шерсти, пока британский какой-то там породы не начинает раздражённо мяукать. андер думает, что он недалёк от подобного состояния. его хуёвило. запас порошка кончался, сигареты на эмоциях разломал отец, а мама вообще не отвечала на его сообщения. ему было похуй — так он себя убеждал. но внутри он был разбит, искромсан, уничтожен. искусал губы в кровь, ударил кулаком по ящику стола так, что тот выпал на пол. рассыпались тетради, потёкшие автоматические ручки, старые записки, фотографии с прошлых лет. на одной из них улыбался гузман нуньер. андер хмурится на долю секунды, пропускает вдох, сжимает зубы и наклоняется поднять. рывком переворачивает снимок на обратную сторону и читает надпись ‘от айайя, деве по гороскопу, 2019г.’ глупое прозвище — он придумал его из-за шуточного короля гузмана ii, как назвал его когда-то. две маленькие буквы i читались как 'ай' по-английски. комкает замёрзшими пальцами. андер пропал. ищет новую порцию наркотика в своих школьных вещах, как поехавший, пока не находит маленький пакетик. в комнате — хаос, повсюду разбросанная одежда, тот самый верхний выпавший ящик стола. обувь у порога. отец сказал, что он ‘засрал дом’. — а ты — мою жизнь, папа, — он втягивает носом порошок, зажав одну ноздрю. жжёт до слёз из глаз, но ему наконец-то становится привычно на всё плевать. кроме. он спускается по лестнице в холл. замирает перед входной дверью, вызывает такси через одно из приложений и хлопает за собой дверью. адрес вырывается сам собой. шнурки от наполовину зашнурованных кед мешают нормально ходить. муньоса спотыкается о собственные ноги и едва не падает лицом в журнальный столик. цепляется только за его стеклянный край свитером, рвёт крупную вязку и тянет на себя. ещё хуже. стоит взъерошенный, в уже порванном свитере, с бегающим взглядом, и вытирает нос от остатков порошка. красиво, да, анди? — гузма-а-ан! — хрипло орёт он и борется с желанием разъебать тот самый столик. — хули не встречаешь? pov guzman. эти каникулы проходили с висевшей в воздухе апатией. последние школьные каникулы. и? а дальше зияющая неизвестность. свое будущее он видел так же ясно, как монстров в тёмном шкафу в тёмной комнате. от этого и изнывает под солнечным сплетением. ничего не умеет, ничего не знает. битый, зависимый, хотелось одним махом перерезать себе глотку и решить все проблемы разом. а разве гузман эгоист? он то и дело бросается под скоростной поезд из чужих проблем. ушиблен так, что теперь они у него в днк. под кожей засели эти чертовы ублюдки, но смотреть как они идут по краю обрыва, больнее всего. постель пахнет кондиционером для белья и до ядовитости едким дымом сигарет — мама бы начала причитать за курение дома. как хорошо, что он уже большой мальчик и ему разрешено оставаться дома, когда прабабушка зовёт в гости. смотря на эту промозглую погоду, гузман вообще не хотел выходить из дома. на душе было так противно, будто на уровне мелких атомных частиц кто-то соскребал все жизненно важное, поэтому он не стал идти на день рождения приятеля своего приятеля, предпочитая пролежать амёбой перед телевизором. однако шум на первом этаже подпортили его ночные дрёмы. он даже не стал брать биту, вдруг это грабители и они сейчас его прикончат? [было бы неплохо]. вот только это был не грабитель. и гузман не совсем мог понять, какие эмоции стоит сейчас испытывать: — хули ты тут делаешь? андер р а н ь ш е был частым гостем в их доме, (отец даже хотел выделить ему отдельную комнату) а сейчас стоит раздробленный и ты уже не знаешь, он ли это? или просто кто-то в его теле? ему очень повезло с выбором даты для визита — увидев такого анди, мама бы точно охерела. ну а как ещё? он никогда не был святошей, но родители его любили даже сильнее, чем гузмана и марию вместе взятых. может быть, это было отличной актёрской игрой и лицемерием — кто знает, что у них в голове творится. однако неужели андеру стало так похуй, что он позволил себе явиться в таком виде в дом, где его всегда ждали? ему хотелось раскромсать его на кусочки и выбить эту чёртову дурь до последней пылинки. но нужно узнать причину его визита, поэтому гузман стискивает руки в кулаки и спрашивает: — какого черта ты явился сюда обдолбанным, еблан? если его не устроит ответ, клянётся себе, что скинет андера со второго этажа. pov ander. когда разгорается пламя, оно ничто не щадит на своём пути. огонь за считанные секунды множится, расползается там, куда может добраться; сотворение ада, порождение хаоса. андер чувствовал его внутри, обжигающее, беспощадное. а сердцу, что билось так громко и быстро, было суждено превратиться в пепел. — чё я тут делаю? 'в печали и в радости', не забыл? — пародирует давнюю клятву гузмана, пафосно видоизменив её, и обходит бархатный диван. чувствует, как пересохли губы, а ещё хочется воды и закурить — жаль, нуньер не умеет читать мысли. зато у него прекрасно получается строить недовольное ебало. — захотел и пришёл, ясно, а? его трясёт от наркоты и отвратительных воспоминаний. чёртовы голоса прошлого, на которые не действовал ни один кляп. взгляд натыкается на большую кованую рамку над камином, где подобраны самые разные фото из детства гузмана. некоторые из них он сделал сам. пальцы дрожат, когда он тянется к чьей-то чашке, стоящей на журнальном столике. большая, красная и с изогнутой ручкой, явно любимая марии — на дне ещё оставалась какая-то жидкость. андер залпом выпивает сладкую воду и слизывает последние капли с цветного ободка. ставит её с глухим стуком обратно и тут же выставляет вперёд руку, будто отгораживая гузмана, который был, как всегда, недоволен его поведением. — дай мне сигареты, — быстро выпаливает он и втягивает носом воздух. ему легче, но всё ещё что-то не так. жарко. да, точно. главная проблема. андер видит бутылку воды для полива цветов и хватает её. на фоне опять пиздит нуньер; да когда же ты хлопнешь рот, сука? — не надо меня учить! — орёт он и разворачивается к нему. потом делает глубокий вдох. откручивает крышечку порывистым движением и выплёскивает воду в сторону камина. струя воды не долетает до пламени, потому что андер обдолбался и размахивал руками. теперь всё мокрое — бархатный диван, ковёр, ноги гузмана. ему уже не вспомнить заклинание, которое всё высушит, но умница гузманни разберётся. — чего стоишь, мудила? отбери у меня воду, я же такой, блять, бездарный! — он пинает подошвой выступающий край стекла у столика, и оно предупреждающе хрустит. — наори ещё из-за этого блядского ковра! тебе же не похуй, да? не похуй, — андер срывается не пойми из-за чего, ещё раз бьёт несчастный столик ногой и сбивает оттуда кружку, — на эти хуевы вещи! он зарывается холодными пальцами в волосы — кудрявые пряди прилипли ко лбу и спутались. дыхание сбилось, голос охрип, а перед глазами стоит чёткая фигура гузмана. андер хочет проснуться. закрыть глаза ровно на секунду, а потом открыть их и очутиться в своей кровати в августе двадцатого года. — не подходи, — предупреждающе говорит он и сжимает пальцы. — иначе я убью тебя, айяй. взгляд неосознанно выхватывает из всех прочих ту самую фотографию, где они вдвоём, в этой самой гостиной. им лет по двенадцать; гузман нападает на андера, а тот делает вид, что кричит. они валяются на полу и смеются. он даже не помнит этого. андер закусывает губу до крови. добавить еще пол грамма, и он перестанет чувствовать. pov guzman. он не помнит, в какой момент все пошло по пизде. в какой отрезок времени андер стал износившимся, потёртым временем, больше непригодным к использованию. жуёт потрескавшиеся губы, а в глазах пылающий огонь, способный сжечь целый город. похоже, единственное живое место в его истерзанном теле. андер — законченный самолюб. жалость к себе с размером в тихий океан, гнили — ещё больше. выскребать ногтем все до последней капли. расшибить его голову об стену пару раз, чтобы мозги разлетелись по всей комнате, а затем собрать все по кусочкам. придёт в себя? он перестал быть похожим на человека, ради которого гузман готов был превращаться в фурию, разносить все вокруг; ради которого стоит стараться. он не западал больше, не переклинивал, не вызывал никакого уважения. всё, чего от него хотелось — чтобы он перестал мелькать у него перед глазами. гузман не такой. он идёт через боль, через ноющие раны, сквозящую пустоту в теле. давно мог прикончить себя где-то в лесу, оставив останки диким зверям и оборотням, чтобы его никогда не нашли. но его ебёт то, что будет дальше. может, он и преувеличивает собственную значимость, но ему нужно контролировать, чтобы остальные так же не забили на себя, как это сделал андер. андер изрядно разьебанный в своих бесконечных «обстоятельствах». забывший о том, что его существование до травящих чертиков, до скребущейся болезни где-то в сухожилиях з н а ч и м о. какое он имеет право заявляться сюда? чего он хочет добиться? гузман постоянно за ним, чтобы подставить плечо. но сейчас, когда он ясно дал понять, что похуй — какое он вообще имеет право что-то требовать? — да пошёл ты к чертям собачьим. выметайся из моего дома, пока я тебя сам не выкинул отсюда. «мой дом — твой дом», когда андер сбежал из своего во время очередной ссоры родителей. мария в тот день предложила построить шатер у него в комнате, купить вредной еды в супермаркете и всю ночь смотреть фильмы. они проторчали в магазине битый час и притащили домой целую тележку снеков, которые закончились только через неделю. как они проебали все это? конечно, они бы не стали больше строить шатры, как во втором классе, и играть токийских якудза. но они ведь строили планы, где обязательно купят мечи у какого-нибудь старика в затхлом магазине боевых искусств в самой японии, а ещё напьются в ирландском пабе, и после каждой кружки громко будут кричат какую-то дичь. или позовут проституток в соседний номер, чтобы поржать над реакцией соседа. даже соседние дома планировали купить, сделав там общий гараж-убежище, и пить пиво каждый вечер, играя в приставку. все планы и малейшая уверенность в будущем ушли на дно вместе с андером. он выпивает остатки чая из кружки марии. вечно она забывает отнести ее в мойку, как и сегодня, умчавшись к бабушке с родителями. интересно, как бы вел себя андер, будь она тут? или он только с ним такой мудак? стал бы он горланить во всю о ненависти будь здесь мать или отец? он начинает крушить все шаг за шагом. на шее выступают багровые прожилки. нуньер не понимал, ненавидеть его или жалеть. а даже если он и будет жалеть, то будет послан нахуй в очередной раз. не выдержит, ударит. ему надоело с ним драться, надоело постоянно собачиться, но он не может его простить за то, что он так поступил. — не представляешь, как мне похуй. на эти вещи, на то, что ты делаешь и на теб... — проглатывает. соврет. или нет? в любом случае, пусть хоть весь дом разнесет на части, всё это можно починить. а вот можно ли починить их? захоронить друг друга. отлично. не соседние дома, так хоть соседние могилы. — валяй, — он сжимает кулаки. взглядом проедает его глазницы. неизлечимо хуёвое состояние. хотелось, чтобы он и вправду сделал то, что планирует. — убивай, тео. на полном серьезе. я полностью готов. давай, — он делает шаг к нему навстречу. может, это даст ему последний рывок после которого пламя смерти иголками пронзит сердце. — можешь взять нож на кухне или тот уродский меч на стене. можешь пытать меня, содрать с меня кожу, я даже кричать не буду. убивай. убивай, если тебе от этого станет легче гузман прекрасно знал, что он этого не сделает. и дело не в том, что кишка тонка, просто не сможет. так же как и сам нуньер. стань андер гитлером, мэнсоном, банди, психопатом, приговоренным к смертной казни, тёмным лордом, смертельным вирусом, забирающим жизни детей или душащим невинного питоном, гузман не сможет спустить курок. он может разве что покалечить; если андер будет самым страшным монстром во всей галактике, он не заберёт его жизнь. нет. андер будет жить даже в обличии демона. — сигареты на втором этаже, — пусть сам принимает решение. pov ander. героический мудак гузман нуньер. готов принести себя в жертву любому, кто хоть как-то зацепил его широкую душу. только и умеет бросаться в чужие проблемы с головой, а потом винить чужие слабости и пороки. сам же, блять, вызвался. и ноет жалобнее всех. — ...убивай, андер, я полностью готов, — а его выворачивает наизнанку от слепящей ненависти и раскинутых в обе стороны рук бывшего друга. святоша нуньер на самом деле — лживая сука. — ... можешь пытать меня, я даже кричать не буду, — ты снимаешься в кино, гузманни? дёшево, паршиво, уходи с роли. андер сжимает зубы до скрежета от прихода и от злости одновременно; дрожит всем телом от накативших волной чувств к одному ёбаному человеку, стоящему на мокром ковре в носках с прыгающими лягушками. губы предательски дрожат, он кривится, отворачивается и закрывает ледяной ладонью горящее жаром лицо. опускает занесённый кулак, но сжимает пальцы так крепко, что те затекают, а костяшки пальцев напрягаются и белеют. в голове демоническим шёпотом повторялись одни и те же слова. те, что сказал нуньер, когда он облажался с чёртовой водой. ‘похуй на эти вещи, на то, что ты делаешь, на...’, и продолжение. он не ослышался, там точно было тихое, не до конца произнесённое ‘тебя’. сердце ускоряет ритм биения, а грудная клетка сжимается так, что становится больно дышать. её словно придавили валуном — ещё немного, и треснут ребра. а он и хотел этого. закончиться здесь и сейчас, в уютном большом и тёплом доме айяйя, последний раз смеясь с глупого рисунка на носках. ему всегда было тяжело красиво излагать свои мысли, чётко расставлять факты по полочкам и без разбора ляпать языком обо всём происходящем. вместо этого он молчал, замыкался в себе или уходил от громкого смеха друзей, которые вмиг переставали его доёбывать и продолжали делать тупые снимки с пивом в руках. когда было совсем дерьмово, андер даже не участвовал в очередных шалостях и дурацких спорах, сидя на ступенях лестницы с книгой в руках. он не читал ни строки, только рисовал или чертил коридоры школы на уголках страниц, отстранённо глядя на расползающиеся чернила. а потом врал, что плохо себя чувствовал или гулял с той девкой из параллели, у которой уже третий размер. и только хуев гузман знал правду. потому что находил его, садился рядом и молчал. пока от вида его идиотского лица андер сам не начинал смеяться — богом клянется, у него была странная улыбка, пугающая в темноте. но только её он готов был видеть в сумраке ночи, просыпаясь от толчка в плечо и возбуждённого шёпота ‘скоро рассвет, андер! давай ты не будешь спать? мы же ещё не купались в озере ночью!’ андер никогда не говорил ему даже простого ‘спасибо’. но каждый раз, сломя голову несясь за айяем или впереди него по коридорам, черепную коробку разрывало от давления радости. переполняющей, безумной, отчаянной и по-детски наивной. блять, он любил гузмана больше жизни и даже больше родителей. а за его странный смех готов был отдать всё своё состояние, хорошие оценки и себя самого. — сигареты на втором этаже, — говорит гузман. и внутри всё взрывается одной большой бомбой, от которой вместо осколков во все стороны летят яркие вспышки света. как самые тёплые оттенки красок из-под кисти художника разлетаются на холст, так и его эмоции вбрасывались в мозг. он на мгновение замер, всё так же стоя спиной к нему и не говоря ни слова. андер внимательно изучал развязанные шнурки на грязных мокрых кедах, часто моргая до рези в глазах. а потом, практически не думая, разулся, скидывая обувь в сторону, а затем специально прошёлся по луже на ковре рядом с гузманом. — тогда покурим? — кивок в сторону лестниц. в дополнение к вопросу он поднимает ногу и показывает белый короткий носок, намокший так же, как и у гузмана. и улыбается. безоружно, совсем как раньше, осторожно заглядывая в его напряжённое лицо. он тянет за собой нуньера за рукав тёмной кофты, поднимаясь вверх по лестнице. андер ориентировался в этом доме, как в своём собственном, а комнату гузмана ещё с детства выучил наизусть. знал, где лежит каждый клочок старой бумаги, записки, книги, значки футбольных команд, старые вещи, новые вещи, грязные вещи — всё это врезалось в память, кажется, навсегда. — я бы никогда с тобой ничего не сделал! — словно в бреду шепчет он, останавливаясь на ступень выше и хватая гузмана за воротник. он буквально толкает его к перилам и заставляет слегка отклониться под своим напором. опять повышает голос и кажется уже самому себе поехавшим. — ты, блять, никогда ничего не видишь! кроме своих ёбаных предрассудков! а говоришь, говоришь, — он хватает воздух ртом и не разжимает пальцы, зная, что то может упасть, не удержав равновесия, — что я вечно обдолбан, испортился, изменился, да? постоянный пиздёж, постоянный! — в зрачках андера гузман может увидеть ночь и ничего больше. — может, я и другой, айяй, — резко выдыхает он, дёргая того обратно и разжимая хватку, — но я всё еще твой. ‘друг’, хочет добавить он, но уже не может, сползая по стене напротив и садясь на верхнюю ступеньку. внизу перил выведено чем-то острым его рукой ‘nunier — little whore’. pov guzman. каждое действие андер въелось в сознание — не вырвать. кладезь хороших и плохих воспоминаний. если бы сознание нуньера было огромным домом, то одна из самых больших комнат была бы под названием “андер муньоса”. и в самом углу, куда не попадает освещение, стоит сломанный и затхлый шкаф с воспоминаниями о том, что происходит с момента их ссоры. он бы никогда не подумал, что они дойдут до этого состояния. сломанные на мелкие кусочки стоят друг напротив друга и... н е н а в и д я т? если бы маленькому гузману сказали, мол, вы с анди станете самыми худшими врагами, то он бы рассмеялся. ибо это невозможно. они — это самые светлые дни, не омраченные даже маленьким облачком. это до последнего. это не смотря ни на что, против всех, две соседние горы, помощь до ороговелых пальцев, выбитые зубы обидчиков, рассветы и закаты. это величественное проявление чего-то большего, чем дружба. невесомого, но до дрожи в коленях важного. он никогда не делил андера и марию. они всегда с ним, и слава богу, ему никогда не приходилось выбирать. потому что гузман был уверен в том, что важен для них и они никогда не поставят ему ультиматумы. вот только андер — ублюдок. в один прекрасный день он дал ему понять, что ему вообще не важно. его не ебёт. и гузмана задело. будто душу прорезали саблей. нуньер просто похоронил его, однако этот мерзавец, как живой мертвец — возвращается, лезет, пытается тупо сожрать. — но я всё еще твой. да ты охуел. не смей. не смей давить на жалость. ты сам во всем виноват. это ты забил хуй, это ты наплевал, разорвал, это ты во всем виноват. вот только выговорить язык не повернулся. это были не его мысли, это обида, которая просто сжирала его изнутри. то, что андер не извинился, то, что не понял и не признал, забил хуй, начал срываться, начал выводить. конченный. но ведь без него вообще никак. — ты уже сделал, анди! уже! - и гузман наконец-то срывается, голос скрипит. этого ты ждал? — ты сам довёл всё до этого состояния, сам наплевал. когда в твоей жизни есть люди, которым ты нужен, у тебя просто нет права лажать. нет права делать то, что делаешь ты. я пытался, правда пытался. терпел, закрывал глаза, молчал, потом пытался помочь, но ты перешёл все возможные грани. ты перестал уважать меня, анди. тебе стало похуй на меня и на нашу дружбу. ты просто сломал всё, а кувалду отдал в руки мне. у него больше не было сил его ненавидеть. прямо сейчас, когда он молча слушает каждое его слово и смотрит на фотографию висевшую на стене у лестницы. рождество в третьем классе андер праздновал у них дома. тогда родители ещё не ссорились по мелочам и умело притворялись счастливой семейной парой. по-крайней мере, когда дома кто-то был. они были отличными актерами, однако холод между ними, холод к марии сквозил еле заметно, но бил мощно. это была ещё одна причина, почему он с сестрой любили визиты андера. тогда они и вправду чувствовали себя счастливой семьей, а может они ею и были. на фотографии они все в одинаковых свитерах, даже андер — оригинальный подарок отца. стоят и смеются у ёлки. — ты помнишь, что я тебе подарил в тот день? — он садится рядом с андером и просто обнимает его, позволяя парню обмякнуть, ослабеть у него на руках. это то, что было необходимо прямо сейчас, даже если через минуту тот пошлет его ко всем чертям и накинется с кулаками. несмотря на свою обиду это было правильно. наверное, проклятие гузмана — собирать его и быть рядом. даже после ссоры. даже после смерти. pov ander. сам всё испортил. сам на всех наплевал. сам разрушил и сам разъебал. а будет какой-то приз? ему хотелось подержать в руках золотую уродливую статуэтку с надписью looser — не только же в теннисной раздевалке видеть эти буквы на обшарпанных стенах. андер ненавидит, когда лицо гузмана трогает раздражение. тогда он едва хмурит брови и морщит лоб, его губы непроизвольно кривятся, готовясь выплюнуть очередное «виноват». он становится таким чужим. из мальчика со смешной дурацкой улыбкой превращается в безжалостного судью, готового отобрать у него право на последний вдох. эти сжимающиеся кулаки, неровное дыхание, гнев, исходящий невидимой волной от напрягшихся мышц — тебе не надоело, гузманни? «пожалуйста, — врезается в голову, — пусть оборвёт свою тираду». а иначе он не сдержится. занесёт руку прямо у его надменного тупого лица и ударит. как тогда, осенью, когда они ругались до севшего голоса; андер сгоряча попал в стену кулаком в миллиметре от виска гузмана. смотрел на рассечённую кожу, тёмный кирпич в мазках собственной крови и на отвращение в глазах нуньера. оно смешалось со страхом — не потому, что тот мог не среагировать на удар и получить в голову; конечно нет, это ведь чёртов герой гузман. то был страх за самого андера. который стремительно тонул в своих пороках и грехах. ещё слово. ещё одно слово из блядского рта, и в этот раз он пройдётся по острой скуле, быстрыми жёсткими ударами разбивая лицо нуньера в мясо. он ненавидел его. — я ничего не делал, — глухо отвечает он, едва разжимая челюсть от волнами бившей ярости. — ничего не ломал! — уже громче, но всё еще сидя на ступенях, опустив голову вниз. перед глазами — пелена отчаяния и слепой злости. — какое право? ты делаешь из меня проклятие, винишь в чём-то, хотя я ничего не совершал! — он задыхается от возмущения и поднимает взгляд на гузман, почему-то садившегося рядом с ним. и сдаётся окончательно. чем ближе к нему был айяй, тем спокойнее становилось. как бы ни старался он удерживать ледяную маску, та таяла под взглядом внимательных болотных глаз. он чувствовал себя липким мороженым под лучами палящего июльского солнца. тем самым пломбиром с орешками, которым нуньер запихивался, как не в себя. — гузман, — он перебивает его на вопросе о подарках и не может вспомнить ничего, хотя в голове уместилось каждое его слово [и ни один параграф по истории]. — гузман, подожди. нет, — уже тише выдыхает он, когда тот прижимает его к себе и подставляет тёплое плечо, на которое так удобно класть голову. андер не хочет даже касаться его и снова мириться, но не отодвигается даже на миллиметр. вместо этого сползает на сложенные руки нуньера и выравнивает дыхание. всё проходит — и отчаяние, и злоба, и обида. остаётся только его гузман со своими смешными носками. муньоса закусывает нижнюю губу и рассеянно смотрит на камин внизу, в холле. с высоты лестницы он кажется маленьким, даже крохотным — таким же, как и они с айяем во всей вселенной. кто-то сейчас спал, кто-то веселился с друзьями и наливал шампанское в бокалы. кто-то целовался в то время, как кто-то плакал в пуховую подушку. а они сидели на ступенях и наконец-то молчали. он задумчиво водит пальцем по прыгающим лягушкам на мокром носке гузмана и совсем не хочет его стебать. шумно втягивает воздух носом и резко отстраняется, понимая, что полностью успокоился. — конечно, я помню, — муньоса возвращается к вопросу о рождественском подарке в тринадцать лет, и слегка улыбается. — ты всегда даришь мне что-то дурацкое, но... — он запинается и смотрит прямо в глаза гузмана, — но оно такое твоё. слово «прости» комом стояло в горле. андер никогда не извинялся перед ним. ни разу не благодарил и не делал первый шаг. только набрасывался с ненавистью и пытался доказать между криков и драк, что просто скучает по нему. он ещё раз смотрит на него и встаёт на ноги, задевая того плечом. делает шаг вниз и не жалеет ни о промокших ногах, ни о сигаретах, которые так и не взял. стоит и понимает, что изнутри разъёбан на части, а всё, чего хочется — сжать гузмана в обруч собственных рук и уткнуться носом в его шею. — я пойду. уже поздно. андер разворачивается и прикрывает глаза. нахуй. pov guzman. и все равно не признаёт. не признаёт то, как сильно проебался. если он ничего не делал, ничего не совершал, не ломал, ни в чем не виноват, то что произошло? гузман просто бесится с жиру и захотелось новых ощущений? он смотрит на андера и не верит, что этого человека он впустил в свою жизнь. этому он кипятил молоко, когда тот болел, этому дал клятву, несмотря на неродную кровь, этому становился горящей свечой в комнате, где никогда не было света. неужели этот андер — его друг [брат] до последнего? если это он, то почему он хотел вырвать его ёбаное сердце и просто раздавить в порошок, как в том сериале про вампиров? может, было бы проще, если бы андер вообще не рождался? не появлялся на свет никогда. однажды они с сестрой лежали на лужайке перед домом, устроив небольшой пикник. погода было потрясающей, поэтому они не видели смысла валяться перед телевизором. тайком украв вино в погребе, каждый читал свою книгу в полнейшей тишине, нарушаемой только пением птиц. мария положила голову на ноги гузмана, тем самым обустроив себе удобную подушку. где-то через полтора часа этой идиллии, она подняла свои темные очки на лоб, посмотрела на него и спросила “если бы ты мог попасть в прошлое, кого бы ты убил?” в тот момент он думал о величайших злодеях, которые погубили миллионы жизней. а сейчас он думает только об одном: вот бы можно было обернуть время вспять и расстрелять всех предков андера муньоса. и спасти свою жизнь. но было бы это жизнью? без него? — думаешь, ты сделал правильный выбор, анди? и сейчас он говорил вовсе не о том, что уходит. андер знает. знает, что он имеет ввиду наркоту, не тех людей, неправильные решения. неужели вс это стоило их дружбы? если так и есть, то гузман — просто ничтожество. жертвуя собой, он остался ни с чем. он делал все для андера, старался быть лучшим другом, старался быть не просто кем-то, а кем-то важным. стоила ли эта игра свеч? — мама приготовила черничный пирог. он в холодильнике. спокойной ночи, дева по гороскопу. гузман разворачивается, и не повернувшись даже на секунду, уходит в свою комнату. ответ один — стоила.