Хрупкий

Жизнь, любая жизнь может оборваться в следующий момент. Хрупкая, словно крылья бабочки, и мимолётная, как лето в суровых северных горах. Она так быстротечна. Способна заткнуть за пояс даже самую стремительную реку, крутой водопад и свет. Никто во всех мирах не сможет точно предсказать, когда та или иная жизнь подойдёт к концу. Рано или поздно закончатся все. И новый мир постоянно напоминает Цзян Чаогэ об этом. Ничего не остаётся целым. Там, позади, в другом мире, рушится его бизнес, рушится вся прошлая жизнь, выстроенная из ничего. Его руки были пусты, когда он воздвигал свои воздушные замки, когда утирал нос всем, кто не собирался считаться с ним, кто ставил себя выше. Всё они оказались в итоге ни с чем, а он — на вершине мира. Но с вершины и больнее всего падать. Как Чаогэ мог об этом забыть? Упасть, чтобы начать всё сначала? Он снова не имел ничего. Его руки опять были пусты… Нет. Не в этот раз. Теперь в его руках был меч, который неожиданно оказался рогом и сосудом существа. А все легенды, мифы его народа обрели имя и лицо, скверный избалованный характер и привычки, голос и мнение. И всё это он должен был терпеть, чтобы вернуться назад — новая цель его жизни, ради достижения которой Чаогэ смог бы пойти и на подлость. Сколько бы усилий он не прикладывал, одно оставалось неизменным — разрушения, боль и смерть шли за ним по пятам. Жизнь заставила его смотреть, как из-за чужой прихоти разрушаются города. Как под обломками домов умирают ни в чём не повинные люди, оказавшиеся ни в том месте, ни в то время. Как останавливается дыхание и навсегда закрываются глаза. Как смерть — не слово, не беспочвенный страх — настигает тех, кто должен был идти своим путём дальше, чья нить оборвалась резко, мгновенно. Жертвы, безвольные марионетки — мертвецы. Но могли ли они их спасти? Только ценой своей жизни. Если бы дали выбор, Чаогэ не смог бы сказать, в чью пользу его бы сделал. Сколько же крови оказалось на его руках? Мёртвые женщины, мужчины, старики, дети — смотрели на него безжизненными глазами, преследуя в мыслях и во снах. Вина за их гибель легла незримым грузом на его плечи, он словно Атлант, возомнивший себя тем, кто выдержит тяжесть небосвода. Но на самом деле он всего лишь человек. Простой слабый человек, для которого всё это оказалось слишком. Иногда Чаогэ позволял себе помечтать, что, открыв глаза на следующее утро, он увидит потолок своей квартиры, вдохнет запах своих простыней, примет настоящую ванну, для которой не нужно приносить воду, сделает себе кофе и отправится на своём автомобили в свою фирму. Иногда глаза не хотелось открывать вообще. Ни одно место в этом мире он не смог бы назвать домом, тем более своим. Только временные пристанища, постоялые дома и открытые просторы, среди которых они разбивали лагеря. Либо они тоже разрушались, либо оставались бледной тенью прожитых дней, сотканной из светлых моментов, обрывков фраз и неведомых ранее чувств. В этом мире Чаогэ столкнулся со многими вещами. Некоторые из них заставили его благоговеть от ужаса, другие — улыбаться с невиданной теплотой, иные же — дрожать от страха или скорби. Порой у него не оставалось сил даже держать глаза открытыми, что уж говорить об удивлении или обиде. Чувствовать — так затратно и опасно, что Чаогэ на долгие годы запретил себе это. Но вот его каменное сердце разбилось в дребезги. Боль осколками пронзила слабую мышцу, совсем не готовую к навалившимся эмоциям, которых оказалось так много. Он утопал в них, одновременно забыв и как дышать, и как плавать. Они стали, словно лавиной, хоронящей его заживо. Надломили что-то живое, хрупкое и эфемерное, чьё существование Чаогэ отрицал годами — и весьма успешно. Теперь же он столкнулся со своими чувствами лицом к лицу. Печаль поселилась в его сердце тяжёлым чёрным облаком; сумраком охватила душу вина за слабость, за беспомощность. Неважно, какими невозможными темпами он идёт к своей цели, этого недостаточно, чтобы защитить тех, кто ему дорог, помочь и спасти. Вина — яд, отравляющий душу. То, что делает его слабым и уязвимым для сил, которые он не знает и не понимает, но в которых ищет спасения для себя и — неожиданно — для этого мира. Если бы он только был сильнее! Тогда бы Чжи Сюаню не пришлось тратить свою базу совершенствования, чтобы защитить его. Тогда бы ему хватило сил защититься самому. Сделать так, чтобы никому не пришлось ставить себя под удар ради спасения его жизни. Но пока он ничего не мог противопоставить сильным мира сего. Был уязвим, словно слепой, только пришедший в этот мир котёнок, без когтей и острых зубов, которыми бы смог защитить свою хрупкую жизнь. Слабак, нуждающийся в защите. В защите любой ценой. Таких действий Чаогэ не ожидал от Чжи Сюаня, от гордого Цилиня, не раз называющего его мусором и ни во что его не ставящего. Вот только он не заметил, когда всё стало иначе, когда всё изменилось так, что он стал важнее, чем годами накопленная сила. Кем-то, ради кого пойдут на жертвы. Ради кого истратят годы совершенствования. Кем-то важным. Кем-то, кто… Адреналин ещё бродил в его крови, но морок от схватки постепенно спадал. Разрушения, извечные разрушения, ступающие за ним по пятам. Они вновь окружили его, как обозлённые гончие, готовые не только загнать, но и разорвать свою добычу. Ничего целого. Только осколки едва спасённого мира. Он сидел обречённый среди грязи и пепла, который застил его взгляд. Растревоженная древним оружием земля стонала под его ногами. Чаогэ ощущал её дрожь, её страх, предчувствие скорого конца. Сколько ещё разрушений будет принесено? Сколько ещё все они выдержат? Тяжесть на его руках была привычной. За прошедшие полгода она стала неизменной его частью. Но ещё никогда эта тяжесть не была столь смиренной, бездвижной. Даже когда Чжи Сюань засыпал под действием расслабляющих масел или вина, он жался теснее к нему, размахивал во сне ножками и ручками, пытался прокусить его одежду или обслюнявить кожу шеи, дёргал его за кончики волос, то ли пытаясь наказать, то ли привлечь внимание, что-то вновь требуя. Он никогда не был спокоен в его руках. Только сейчас. В объятиях хрупкое маленькое тельце, внутри которого скрывается невообразимая мощь. Теперь только её скудные волны достигали кончиков пальцев. Он был словно опустошенный сосуд, из которого утекла вся вода — или вино, — пустая оболочка, лишившаяся последних крох жизни. Только пламя кожи осталось. Оно всё ещё обжигало, но казалось Чаогэ невозможно ледяным. Тонкая побледневшая кожа, которая вот-вот треснет под его прикосновениями, старинный ломкий пергамент с выцветшими символами неизвестных человечеству языков, навсегда оставшимися непрочитанными. Энергия утекала, наполняя крохотное тельце. Её так мало, недостаточно. Недостаточно! Бьёт и разрушает одно единственное громкое слово. Чаогэ жалеет сильнее всего, что способен залечить только поверхностные раны, совсем незначительные повреждения. Капля в море. Это ничего не сможет изменить. Всё, что ему оставалось, это только прижимать Чжи Сюаня ближе к сердцу, ощущая то тепло, обжигающий жар неугасаемого костра, которое на самом деле куда более хрупкое. Душу охватили сожаления, противостоять которым Чаогэ не смог. Всё было так неправильно. Разве могло быть так? Разве божественное создание могло так пострадать и лежать тряпичной куклой в его руках? Ведь это пугающий древний зверь, перед которым любой начнёт испытывать трепет. Создание, которому его жалкое тельце на один укус. Существо, способное ввергнуть в хаос всю землю, стоит лишь позволить ему. Такой же разрушающий и приносящий смерти в угаре битвы. Чистая опасность с горящей гибелью в глазах. Так легко забыть, что этот огромный зверь и есть истинная ипостась его Цзуцзуна, а не маленький милый мальчонка, выглядящий на пять лет. И Чаогэ забывает. Относится мягче, чем должен бы был, если бы напоминал себе каждый раз, как выглядит тот, кто капризно дует губки и громко требует всех съедобных благ этого мира. Беспокоится, волнуется, позволяет себе вольности. А теперь — ещё и испытывает чувства. Внутри всё обрывается от боли, происхождение которой он не знает — не позволяет себе признать. Будто он лишился части души, той самой пресловутой половины, в существование которых он никогда не верил. Но судьба заставила его столкнуться с ними в этом мире, чуждом ему. Подтолкнула к нахождению того, кто стал ему дорог, кто даже не являлся человеком, пусть его внешняя схожесть с людьми и сбивала с толку, могла обмануть любого и оставить навечно в заблуждение и неведение, с кем именно повстречался на жизненном пути. Чжи Сюань был подобен человеку, но также сильно отличался от него. Пусть у него и были человеческие привычки и человеческие грехи, но мыслил он иначе, и этот мир видел так, как способны только подобные ему древние существа, для которых человеческая жизнь протяжённостью во взмах ресниц. Что она на самом деле стоит? И достойны ли даже лучшие из людей видеть и знать о них, легендарных созданиях? Так коротки человеческие жизни. И так они ничтожны рядом с веками, тысячелетиями, что лежат в ногах удивительных существ. Человеческая жизнь хрупка и ничтожна. Вот только жизни Чаогэ Чжи Сюань назначил свою цену и решил её беречь, охранять и спасать. Воздвиг её на личный пьедестал, поставив на первое место, выше собственных сил, собственного существования. Осознание этого слишком сильно пугает, мысли мечутся. Позволяет успокоиться лишь то, что в ответе нет необходимости — его некому услышать. И это больше всего и причиняет боль. Судьба заставила его понять, как ему дорог Чжи Сюань, только едва его не потеряв. Страх потерять, страх лишиться — что-то, что он не испытывал никогда раньше, не имея ни близких, ни кого-то, кто был бы дорог, важен, кто зависел бы от него. Но сейчас он обрел того, кто зависит от него, и сам не заметил, как эта зависимость стал обоюдной. Привязанность, которая причиняет боль. Зависимость, которая ранит сильнее острого лезвия, схваченного боком в потасовке. Чувство, которое может как разрушить, так и собрать любую душу по кусочкам в единую прекрасную картину, добавив красок в скучное серое полотно жизни, пусть это и будут только краски огня и заката. Неизвестно, как бы закончилась схватка, если бы к ним не пришли на помощь. Кто бы остался в живых? Кто бы выиграл? Загадывать на смерть — гиблое дело, когда всё вокруг разрушается по щелчку пальцев. Когда даже тысячелетние горы лишь незначительное препятствие, не способное остановить. Когда моря и ли земли — только мгновение, легко теряющееся в веренице шагов и прыжков, пропадающее за тенью крыльев, остающееся за кромкой взгляда, позади. Когда хаос и реки крови — часть их существования, слишком большая и неотъемлемая. Людям не место в войне божественных зверей. Вокруг, сколько хватало взгляда, были небесные просторы, красоты, которые не с кем оказалось разделить. Ещё один удар ножом между его рёбер. Чаогэ закусывает губу от досады. Привычное за полгода исчезло из его действительности. Остался только хрупкий мир, сотканный из тонких серых линий. Но его наполняла надежда, что ему ещё доведётся вновь увидеть живое пламя, плещущееся в чужих глазах, глазах цвета огня и заката. Только бы Чжи Сюань очнулся, Чаогэ бы подарил ему всё вино этого и соседнего мира, всё, что он пожелал бы, исполнил бы любой каприз. Как и раньше. Ответил бы на все вопросы. Рассказал бы всё о своём мире, а о чём бы не смог поведать, сочинил бы, но всё равно бы рассказал. Купил бы самые дорогие масла для его волос, чей аромат бы понравился его Цзуцзуну больше всего. Порадовал бы его богатыми пиршествами. На самом деле всё, что угодно, лишь бы только к нему прижались сильнее, громко высказали бы что-нибудь о проносящемся мимо пейзаже, потребовали исполнения какого-нибудь сверхсложного пожелания и посмотрели на него с тем пламенем, что сейчас было спрятано под плотно сомкнутыми веками. Больше этого не повторится. Никто не пострадает из-за него. Чаогэ поклялся себе, что станет сильнее. Сам сможет защитить тех, кто ему дорог. И в первую очередь защитит своего Цзуцзуна. Неважно, какой ценой, но он добьётся своей цели. Если жизнь на улице чему его и научила, так это добиваться своей цели. Все препятствия можно преодолеть, если стремиться добиться чего-либо. В этом равных ему не было. И если нужно снова забраться на самую огромную вершину, что ж, Цзян Чаогэ сделает это. Даже если падение с неё будет стоить ему жизни. Он прижимает хрупкое тело ещё ближе к себе. Ощущает жар под ладонями, ещё слабый, но разгорающийся всё сильнее и сильнее. Чаогэ подождёт. Подождёт, пока Чжи Сюань откроет глаза. Тогда что-то изменится. Ничто не останется прежним. Это ощущается остро и правильно. К этому всё и шло. Чаогэ наклонился и легонько коснулся губами лба Чжи Сюаня. Нежное касание с чувством, которое ещё не обрело имя. Не прощальный поцелуй, нет, лишь пожелание спокойной ночи.