Аллилуйя любви!

– Ты перестала звать меня домой. – Что?.. Маргарита Легасова сидела в «комнате для свиданий» в тюрьме – снова – и это ужасное место пугало её, надоело ей до чёртиков, и всё же, пересиливая себя, она приходила сюда каждую неделю, чтобы пообщаться с заключённым сыном. Алёша с каждым разом становился всё грубее и нахальнее – его мёртвый отец, утверждавший, что, возможно, тюрьма перевоспитает его, оказался неправ. Конечно, самоубийство отца поспособствовало ухудшению общего настроя Алексея Легасова-младшего, ведь такое бывает, когда травмирующие события вызывают у пережившего их праведный гнев. Маргарита тоже в последнее время была сама не своя. На дворе стоял восемьдесят девятый год, привычная реальность, в которой она выросла и прожила всю сознательную жизнь, рушилась слишком быстро – в связи с этим она тоже часто вспоминала мужнины слова, что Советский Союз непрочен и конец его близок. Сама атмосфера тюрьмы, в которой она была частым гостем, ужасно давила на и без того шаткое сознание немолодой женщины, а сегодня она с огромным трудом подавила соблазн вообще не ехать сюда. С утра её подташнивало, и кружилась голова, а в теле поселилась лёгкая ломота – не слишком приятная, но достаточно слабая, чтобы игнорировать её. После работы Легасова хотела, как страус, спрятать голову в песок, то есть вернуться домой и закрыться от всего мира, но совесть и стыд возобладали, и, собрав последние силы, женщина отправилась в мрачные застенки, чтобы повидать своего несчастного сына. Тошнота усилилась, как только Маргарита переступила порог тюрьмы, но она списала всё это на неприятную атмосферу самого заведения. Ей просто нужен был свежий воздух. – Когда я только начал срок, ты каждый раз мне говорила, как скучаешь без меня, просила поскорей домой вернуться, разве не так? Маргарита со вздохом потёрла лицо: она вообще не помнила, о чём был разговор до этой реплики, ей и вправду было нехорошо и, уж если быть честной, совершенно не хотелось сейчас здесь находиться. – Алёш… Если я правильно помню, ты сам упрекал меня в сентиментальности и просил «не разводить соплей». И даже если я этого не сказала сейчас, это же не значит, что я перестала так думать. Я же всё-таки твоя мама… – Из Амстердама, блин. Ты уже давно не говорила этого. Не надо мне врать, если я тебе отвратителен, и ты меня видеть не хочешь, только не надо здесь с кислой миной сидеть и делать вид, что скучаешь. Я тебя сюда силком не тянул. Легасова с трудом сдержалась, чтобы не поморщиться от звона в ушах, который образовывался от голоса сына, эхом отдающегося от бетонных голых стен. – Сынок, это не так. Я просто устала на работе, но я скучаю. Я правда скучаю, и… – На работе? Мам, чё за работа у тебя там такая? Не кирпичи же ты таскаешь! Не надо прикрываться усталостью. Ты такая же, как папа, вечно ходил усталый и недовольный, не подлезешь к нему. – Папа старался как лучше. Он умел быть построже с тобой, потому что хотел, чтобы ты стал человеком. – А я кем стал? Лошадью? – Алёша, прости, я не это имела в виду, – что за чёрт, подумала Легасова про себя, что я сегодня несу весь день. Приехала налаживать отношения с сыном, называется, а сама всё испорчу. – Я просто хочу сказать, что у него были такие воспитательные методы. Алексей хмыкнул, недобро сверкая глазами. Маргарита снова потёрла лицо, борясь с внезапным и абсолютно иррациональным желанием заплакать. Будучи строгой, порой даже злобной в глазах людей женщиной из-за своей принципиальности и силы характера, она имела одну большую слабость – сына. Даже с дочерью она не теряла волю так, и она сама не знала – почему. Может, уже тогда повеял первый холодок в отношениях с мужем, и она, искренне пытаясь цепляться за «нормальность» семьи, нашла своё спасение в рождении сына? Может, тогда ей голову вскружила слава мужа и его стремительное продвижение по карьерной лестнице? Кто знает… Теперь Маргарита – уже не та женщина, что три года назад, что уж говорить о двадцати прошедших годах, о глупой, наивной образцовой советской жене, вершиной мечты которой была «нормальная семья и работа, как у всех»? Господи, подумала она, сглотнув предательский ком в горле и вымученно улыбнувшись, если бы не Ульяна, я бы уже шагнула в петлю вслед за мужем, и гори оно всё синим пламенем. Мысль об Ульяне, с которой они часто созванивались и могли часами болтать обо всём на свете, даже ослабила ощущение тошноты, не покидавшее её с утра. – Чего лыбишься? – прорычал Алексей. – Да так… отца твоего вспомнила. – Врёшь! – резко выкрикнул сын, вскакивая со стула и теряя равновесие из-за наручников, которые сковывали его руки за спиной. – Ты говорила, что ненавидишь его за то, что он повесился, ты говорила, что он эгоист, который бросил нас в заднице! Ты никогда не улыбалась, когда вспоминала его! Может, у тебя уже другой, а? Не успели мы похоронить папу, ты тут же позволяешь какому-то вонючему козлу засовывать в тебя… – Хватит! – ахнула Маргарита, тоже вставая. Горло просто сдавило от возмущения и отвращения. – Как ты смеешь так разговаривать с матерью! – Вроде старая, а ведёшь себя, как девочка лёгкого поведения! Сознавайся, кто у тебя?! Сколько их? Вот так ты чтишь память папы, да? – брызгал слюной Алексей. – Ненавижу тебя, и можешь вообще не приходить больше!!! Охранники, наблюдавшие за этой сценой, тут же подхватили заключённого под локти и увели из комнаты, а один из них попытался успокоить Легасову: – Товарищ, Вы выглядите бледной. Мне позвать врача? – Я… нет… спасибо. Мне просто надо домой, – проблеяла Маргарита и, держась за стеночку, выбралась из душных тюремных лабиринтов. На улице и правда стало легче дышать – стоял морозный март, ветер освежал, обдувая лицо. Маргарита перестала задыхаться от ужаса, но чувствовала себя бесконечно слабой и усталой – тошнота и ломота в теле вернулись с новой силой. Как в тумане, на ватных ногах, она доплелась до автобусной остановки, чтобы вернуться в Москву, ничего не видя и не слыша вокруг. Руки тряслись, а в голове всё ещё звучали жёсткие слова сына. «А, может, он и прав… – думала она, на автомате пересаживаясь на метро и со станции на станцию. От всех этих переездов вновь вернулось головокружение. – Я же, по сути, предала всё, что у меня было, он имеет право злиться, он чувствует, что посреди всего этого хаоса у меня есть островок счастья. Которое я и не заслужила. Что со мной? Я опять запуталась. Ульяночка, уж если бы ты была сейчас здесь, ты бы точно объяснила мне, что к чему. Боже, как же мне плохо…» Добравшись до дома, Маргарита повела гулять своего питомца, всё ещё находясь в полной прострации, не чувствуя своего тела. Ей повезло, что активность пса уже давно почти что сошла на нет, потому что раньше с ним мог справиться только Валерий. Теперь же животному было достаточно пару раз обойти вокруг дома, что сейчас несказанно радовало ослабшую Легасову. Она даже не смогла заставить себя приготовить что-то поесть и принять душ. Единственное, что она смогла сделать – съесть прямо с ножа несколько долек лимона, благодаря которому тошнота отступила, и лечь спать, стараясь избавиться от голоса сына в голове. «Я просто нехорошо чувствую себя из-за ссоры с Алёшей. Это ничего страшного. Надо поспать, и с утра я буду как огурчик», – сказала себе Маргарита, проваливаясь в забытье. И вот тогда начался ад. Она вскакивала с постели каждые полчаса и едва успевала добежать до туалета, где её выворачивало наизнанку, и к концу ночи сил не было даже идти на кухню глотнуть воды – Легасова с трудом доползала снова до постели, измученная бессонной ночью и ужасной тошнотой. За окном светало, а организм никак не мог успокоиться, выполаскивая абсолютно пустой желудок, горло болело от постоянных спазмов, и во рту уже ощущался нехороший металлический привкус. Плюсом ко всему, Маргариту била крупная дрожь, которую унять не было никакой возможности. А потом и маленький медведь, по недоразумению считавшийся псом, стал настойчиво требовать от неё еды и прогулки, запрыгивая на постель и топча обессилевшее тело хозяйки. Но самое страшное случилось внезапно, когда Маргарита, в очередной раз почти ползком продвигаясь в ванную, услышала, как хлопнула входная дверь. «Вот чёрт, видимо вчера из-за расстройства не закрыла на замок, теперь ворвался маньяк и убьёт меня. Ладно, пусть только сделает это быстро, не хочу мучиться», – пронеслось в помутнённом сознании. Содрогнувшись от ужаса, она села, обняв унитаз – рвотные спазмы вновь скручивали желудок. Кажется, Легасова была на грани потери сознания. В глазах потемнело, и в тот же момент чьи-то руки обвились вокруг её талии и, помогая подняться, поволокли обратно в спальню. «Точно маньяк», – решила Маргарита, но пришедший мягко уложил её на постель, заботливо убирая взмокшие от пота волосы со лба и взволнованно произнёс: – Боже мой, ты больна! Как я вовремя! Что с тобой, Рита? Что случилось? И тогда Маргарита узнала этот голос. – Уля… – с трудом выдавила она. – Да, да, это я! Давно ты болеешь? – Со… вчерашнего… вечера… – Я вызову скорую, – Ульяна Хомюк чмокнула хозяйку дома в лоб и вышла в коридор, чтобы позвонить 03. *** Маргариту сразила кишечная инфекция – болезнь противная, но не страшная. Ульяна все эти дни провела с ней – меряла температуру, обтирала влажной тряпочкой, поила таблетками, кормила пресной овсянкой или куриным бульоном, отвечала на звонки, выгуливала пса. Примерно на пятый день после той адской ночи Маргарита почти полностью пришла в себя: даже чувствуя слабость во всём теле, она с аппетитом ела, уже не жаловалась на тошноту и не температурила. Вечером они вместе принимали ванну, смывая друг с друга груз забот и остатки неприятной болезни. Ульяна капнула в воду ароматного лавандового масла, которое привезла с собой, и теперь женщины наслаждались близостью, спокойствием и друг другом. – Как ты себя чувствуешь? – переспросила Хомюк, наверное, уже десятый раз за день, хаотично и чуть взволнованно поглаживая Легасову по плечам, спине и груди, прижимаясь губами ко лбу и шее. Маргарита мягко перехватила её руки, обнимая Ульяну, чтобы успокоить. – Всё хорошо, родная, я уже выздоравливаю, всё хорошо, – ответила Маргарита, желая немного успокоить гостью. – Я ужасно волновалась! – выдохнула Ульяна куда-то в мокрое плечо хозяйки. – Я приезжаю, а ты бледная, как смерть, на оклики не реагируешь. Рита… Легасова сжала Хомюк чуть крепче, наслаждаясь объятиями. Прикосновение кожи к коже, мягкость груди Ульяны, задевающей её собственную – сейчас не возбуждающе, а наоборот, умиротворяюще – тепло и нежность, ладони Ульяны на её спине, маленькие, аккуратные и такие дружелюбные… В такие моменты даже порой казалась дикой сама мысль, что подобное счастье можно запретить законом. Маргарита вздохнула, зарываясь носом в макушку Ульяны: она так и не рассказала ей о своём последнем походе в тюрьму, к сыну. Почему-то впервые за всё время знакомства с Ульяной ей не хотелось чем-то делиться. Не потому, что она боялась осуждения Хомюк. Нет, это тёплое, прелестное, надёжное, чуткое существо в её руках, жмущееся к ней так ласково, никогда бы не осудило, Легасова это знала. Может, дело в том, что она осуждала себя в этой ситуации сама, может, потому, что оправдывала сына. В конце концов, она ведь тоже теперь уголовная преступница – статью за сексуальные отношения со своим полом ещё никто не отменял. Никому ведь не интересно, насколько сильно какая-то там Маргарита Легасова нуждается в поцелуях, объятиях и прикосновениях смелой женщины Ульяны. – Спасибо, что приехала очень вовремя и позаботилась обо мне. Теперь моя очередь позаботиться о тебе, Ульяночка, – проворковала Маргарита, даже не пытаясь скрыть сентиментальную, слезливую нежность, прорывающуюся в её голосе. Хомюк подняла голову и с трепетом коснулась её губ своими – и на долгое время в ванной наступила полнейшая тишина, прерываемая лишь изредка плеском воды или едва слышными короткими вздохами-стонами. Поцелуи были отдельной, совершенно самостоятельной частью их интимных отношений. Порой они могли целоваться почти что часами, забывая обо всём на свете, как сейчас. Глубокие бесстыжие поцелуи сменялись лёгкими чувственными прикосновениями губ, почти что клевками, сопровождаемые мягким скольжением рук вдоль рёбер или по плечам, а потом пальцы принимались поглаживать щёки, снова возвращая любовниц к страстным поцелуям и переплетению языками. Насытившись поцелуями, Легасова и Хомюк тёрли друг другу спины и намыливали волосы, плескаясь в горячей воде, вместе вытирались и прибирали в ванной, сушились, обмениваясь ласковыми прикосновениями, после чего отправились в тёплую, уютную постель. Ульяна не стала продолжать их поцелуйный марафон, особенно опасаясь, что Маргарита, как всегда решительная и даже властная порой, захочет перейти к чему-то бóльшему. Она ещё не вполне оклемалась после болезни, и исчерпывать лимит её сил, только-только возвращающихся к ней, не стоило. Впрочем, у Хомюк было чем заняться с Легасовой, кроме секса. Она с удовольствием устроила голову на плече Маргариты, уткнувшись носом в мелкие складочки в изгибе её шеи, лизнула шершавую от шелушения кожу и наконец обвила любимую руками и ногами. – Уля! – с лёгким смешком шепнула Маргарита, когда конечности Ульяны, словно щупальца осьминога, завладели её телом. – Я скучала, – ответила Хомюк, улыбаясь в ключицу Маргариты. – Я тоже. Спасибо, что приезжаешь, пусть и редко. Мысль о тебе всегда успокаивает меня. Ульяна подняла голову, глядя в глаза Легасовой, и её собственные как-то хитро заблестели. – Я теперь смогу приезжать гораздо чаще. – Это почему? Ты бросила работу? – Не совсем, – Ульяна широко улыбнулась. – Скорее, сменила работу. Мне, как участнику Чернобыльских событий и одному из успешных докладчиков в МАГАТЭ, предложили место в Физтехе в Долгопрудном. – И ты приехала на собеседование? – Ага. И успешно его прошла две недели назад. Потом был долгий переезд и развод с мужем, и… в общем, теперь я живу в Химках, это недалеко от Долгопрудного. Меня ждут на новой должности со следующего месяца. – КАК?! – ахнула Маргарита, подскакивая на постели и сгребая ошарашенную Ульяну в собственнические объятия. – Ты так давно уже здесь? И теперь всегда будешь здесь?.. Боже, Улечка, Уля!!! Хохоча от счастья, женщины тискались в объятиях и даже щекотались, переполняемые восторгом и умилением. Когда Маргарита нашла в себе силы отстранить Ульяну, обе были почти бездыханны от смеха, перемешанного с ликованием. – Я очень за тебя рада, милая. Ты и правда достойна этого, этой должности, новой жизни. Но ещё я эгоистично рада за себя, потому что теперь я смогу видеть тебя так часто, как только возможно. – Угум, – невнятно пробормотала Хомюк, снова обвивая Легасову руками и утыкаясь лицом ей в шею, но Маргарита явно слышала в голосе гостьи самодовольную улыбку. – И я тебя. Видеть, слышать, обнимать… – А если… – Легасова закусила губу, сама не будучи уверенной в чересчур смелой мысли, пришедшей в её голову. Ульяна обняла её за плечи, почти что повиснув на хозяйке, и на лице её светилась широкая улыбка. – Что, Риточка? – Ульяна нежно тронула её щёку губами. – А если ты переедешь ко мне? – Что?.. – Ты не хотела бы жить со мной? Просыпаться и завтракать вместе, и гулять с Малышом, и ходить на концерты по субботам?.. – Ты правда хочешь этого? – от изумления у Хомюк даже перехватило дыхание. – Да, да, да, – Маргарита склонилась и потёрлась носом о висок Ульяны. – Пожалуйста… если ты не против. – Я хочу этого больше жизни, Рита. Быть с тобой. – Тогда решено. Ульяна не удержалась от ещё одной порции длительных поцелуев, полных признательности и благодарности. *** Никто из них обеих не могла предполагать, насколько насыщенной станет жизнь вдвоём. Казалось бы: две уставшие от жизни женщины в их возрасте – и так оживились, будто обеим вновь стукнуло по тридцать. Они много гуляли, пробовали вместе новые рецепты, и вообще всё делали вместе, впервые в жизни наслаждаясь поддержкой, взаимовыручкой и пониманием, которого были лишены, да и которого не рискнули бы просить раньше. По молодости они, возможно, даже не признавались себе, как им этого не хватало – они ведь привыкли считать себя сильными женщинами, которые на пять с плюсом справляются и за себя, и за мужа, и за детей, не ропща и не сетуя, ещё и в профсоюзе и в партийных общественных мероприятиях первые и всегда добровольцы. Только теперь, пройдя сквозь столько испытаний и обретя своё странное, не вписывающееся в их прежние представления об идеальности, счастье, они поняли, что сила их не в том, чтобы вкалывать как ломовая лошадь и никогда не жаловаться. Их внезапно обретённая уверенность в жизни и друг в друге, несмотря на пошатнувшееся положение Советского Союза в мире, показала им новые грани самих себя. Теперь Маргарита не боялась признаться Ульяне в своих страхах. И Хомюк помогала ей справиться с ними, никогда не смеясь над этим, какими бы глупыми самой Маргарите свои страхи не казались. Ульяна ходила в большую комнату сама или сопровождала Легасову туда, успокаивала головные боли или редкие, но неприятные приступы тревожности. Маргарита старалась делать для Ульяны то же самое. Хомюк начала работать в Физтехе, и женщины делили напополам заработанные деньги, живя, как настоящие супруги – и даже больше, чем супруги в обывательском понимании этого слова. И особенно волнующей была их интимная жизнь, которая порой повергала Маргариту в благоговейный шок. Оказалось, она не представляла даже чисто теоретически, что её тело способно на такие сильные и разнообразные ощущения. Раньше она бы устыдилась, наверное, своих желаний, но теперь эксперименты в постели были для неё чем-то не менее важным и желанным, чем всё остальное. Впервые в жизни она так неприкрыто радовалась постельным утехам, будто заново вернувшись в подростковый возраст. Скажи ей кто лет десять назад, что самые лучшие свои оргазмы она испытает после пятидесяти, Маргарита бы, ни на секунду не сомневаясь, обсмеяла бы говорящего. Считается, что после сорока пяти жизнь женщины прошла, что все радости позади, организм стареет, и больше нечем радовать глаз мужу и коллегам, да и материнство – уже отработанная опция. Конечно, можно ещё реабилитироваться за счёт роли хорошей бабушки и жены-помощницы, но, учитывая последние события её жизни – даже это она думала, что упустила. И вот приходит Ульяна, которая тоже уже завершила свою «миссию женщины» и вроде как осталась «пустышкой» – и вместе они создают нечто новое и неповторимое друг для друга, не только в повседневной жизни, но и в постели. Собственно, а почему бы и нет? Теперь, завидев Ульяну, сидящую на кровати в одном халате и с металлическим «кулончиком», призывно висящем на полуобнажённой груди, Легасова не сдерживала улыбки предвкушения – если только не чувствовала себя вымотанной до такой степени, что хотелось только закрыть глаза и отрубиться. Но даже в этих случаях Ульяна спокойно принимала потупленный взгляд и бормотание «извини, я устала», просто ложась и обнимая хозяйку поперёк спины. Со временем Маргарита даже научилась не чувствовать себя виноватой из-за этого, что тоже было абсолютно новым ощущением её, казалось бы, увядающей жизни. Хотя, на самом деле, она поступала абсолютно также, если уставшей была Хомюк – в конце концов, так и должны делать порядочные люди. Маргарита часто думала, что, может быть, вот это, то, что сейчас между нею и Ульяной, и есть настоящая любовь, хотя учитывая всё то, что она усвоила с детства, думалось, что любовью называли совершенно другие отношения. Поэтому Легасова не спешила вешать ярлыки на них обеих и на свои чувства – пусть это будет, приносящее тепло и радость, неважно, что это. Пусть существует, нечто доброе, надёжное и почти что коммунистское, милое и нежное, до странного непохожее на жизнь простой советской пенсионерки. *** Маргарита улыбнулась, обнимая Ульяну со спины и пряча лицо в изгибе её нежной шеи, пока та причёсывалась перед большим напольным зеркалом. Свет в комнате уже был приглушён, женщины готовились ко сну, когда Легасова почувствовала потребность ощутить вновь тепло тела Ульяны, такой по-домашнему трогательной во фланелевой пижаме и вязаных носках, которые она носила вместо тапочек. Хомюк улыбнулась в ответ отражению Маргариты, и на некоторое время они замерли так, пока Легасова не шепнула куда-то в кожу под своими губами: – Пойдём в постель? Я бы не отказалась от сладенького… Улыбка Ульяны тут же превратилась в очень недвусмысленную ухмылку, но глаза продолжали светиться нежностью и добротой. – И что же конкретно ты хочешь? – спросила Хомюк голосом, внезапно ставшим глубоким и вкрадчивым. – Тебя. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? Или что хочешь сделать сама? – продолжала мурлыкать Ульяна, чувствуя, как учащается дыхание любовницы на её шее. – Что-нибудь такое, что мы ещё не пробовали, – ответила Маргарита, смущённо хихикнув. Это смущение было лишь привычным предвестником чего-то несказанно радостного, горячего и принадлежащего только им двоим. Ульяна улыбнулась ещё шире, а затем ловко расстегнула пижамную рубашку и сбросила с плеч. Маргарита чуть отстранилась, жадно наблюдая за происходящим, как за каким-то священнодейством. – Давай, иди сюда. Встань передо мной, – ласково скомандовала Хомюк, и у Легасовой затряслись ноги. Глядя в алеющее лицо Маргариты в зеркале, Ульяна решила поддразнить. – Мы никогда ещё не делали этого перед зеркалом. Давай. Маргарита удивлённо вскинула брови, но послушно выполнила указание. Некоторое время Ульяна водила руками вдоль её тела поверх ночной рубашки, особое внимание уделяя ласкам груди и живота. Маргарита то вздрагивала от щекотки, то выгибалась от медленно, но верно растущего возбуждения, то таяла от нежности. Больше всего в постели с Ульяной ей нравилось, что подготовительные ласки были долгими настолько, что достигнуть оргазма после них не составляло большого труда – и дарить эти ласки было обычно не менее возбуждающе-эротично, чем их принимать. А сейчас, когда всё это творилось ещё и перед зеркалом, и хитрый взгляд Ульяны, поблёскивающий над её плечом, отражался в глубине её собственных глаз, стало казаться, что это может вообще длиться вечно, и не ради оргазма вообще весь этот сыр-бор. Единственное, в чём, однако, была уверена Маргарита, что Ульяна сделает что угодно, чтобы довести её до вершины наслаждения – руководимая то ли солидарностью, то ли интуитивной чуткостью, то ли врождённым упрямством. Ульяна отошла назад, чтобы скинуть с себя штаны и бельё, а потом обнажила тело любовницы – это был очень волнующий и откровенный момент. Не то, чтобы Маргарита никогда не видела себя голой в зеркале – но сейчас, когда этот вид дополнял ощущения тела, Маргарита ни на шутку возбудилась, испугавшись даже своих собственных реакций тела. Когда маленькая тёплая ладонь стала мягко поглаживать вульву, Легасова откинула голову назад и куснула Ульяну куда-то под ухом, вырывая у неё очень, очень пошлый стон. Некоторое время они покачивали друг друга в эротическом объятии, как в лодке, пока Маргарита не отстранилась, заявляя почти что требовательно: – Твоя очередь! Ульяна легко и непринуждённо скользнула к зеркалу, прикрыв глаза от удовольствия, а Маргарита, как заворожённая, смотрела в зеркало, словно увидела что-то манящее, но постыдное и даже запретное – как её собственные пальцы дразнят твёрдые крупные соски и потом спускаются к лобку. Одной рукой она начала уверенно массировать клитор, а другой скользнула ещё дальше, ощущая вязкую влагу. – Это нечестно, Уля! Я, между прочим, смотрела, а ты спишь на ходу! – пробурчала Маргарита притворно-обиженно, но в её голосе было столько дикого, неприкрытого желания, что Ульяна даже не усмехнулась, только распахнула глаза и задохнулась от восторга, глядя на открывшуюся ей картину. Её рот открылся в беззвучном крике, а бёдра стали подаваться навстречу ласкающим рукам. Маргарита уловила манёвр любовницы и продолжила чуть напористее. Ульяна сжала свою собственную грудь. – Ах… Ах… Казалось, Ульяна хотела что-то сказать, но слова потерялись в тумане удовольствия. Похоже, отражение собственного тела, так неприкрыто подставляющегося под прикосновения, возбуждало её ничуть не меньше, чем саму Маргариту, и потому движения её тела ускорились до предела. Громкий, но мягкий стон огласил комнату, и Ульяна, насаживаясь на пальцы Маргариты, запульсировала внутри, рвано дыша. Легасова не отпускала её до тех пор, пока последняя дрожь наслаждения не сошла на нет – и любовалась тем, как трепещет в её собственных руках немолодое, но между тем самое прекрасное на свете женское тело. Ульяна сухо всхлипнула, поворачиваясь в объятиях Маргариты, обвила руками её шею и наконец поцеловала. Это был мягкий поцелуй, полный благодарности, но Маргарите этого было мало, и она ответила чересчур горячо, всё ещё полная жажды и желания, а её тело гудело, как натянутая струна. Ульяна прервала поцелуй и понимающе вздохнула, поглаживая любовницу по плечам: – Что мы будем с тобой делать? Легасова пожала плечами, бездумно оглаживая бока и ягодицы Хомюк. Через пару секунд задумчивости Ульяна отступила к тумбочке, где они хранили прекрасное устройство Ульяны, подарившее им немало жарких ночей. – Кажется, я знаю, чего мы ещё не пробовали, – почти мечтательно произнесла Ульяна. – Только… – Да говори уже! – не выдержала Маргарита, снова притягивая Ульяну в объятия и потираясь набухшим клитором об её бедро. – Ты не любишь… ммм… на четвереньках. А я только так смогу добиться нужного эффекта. Да, это была правда. Маргарита никогда не делала этого в такой позе, будучи замужем – ей казалось это страшно унизительным, и даже те крохи возбуждения, которые она могла сама в себе вызвать при исполнении «супружеского долга», пропадали мигом. Ульяна это выяснила однажды, когда попыталась разбудить её таким способом и, конечно, дико об этом пожалела и потом весь день извинялась. – Знаешь что? Я всё-таки попробую, – ответила Маргарита, оставляя на губах Ульяны влажный чувственный поцелуй. Пока Хомюк не начала возражать в попытках сберечь её, Легасовой, самочувствие и гордость, хозяйка взобралась на край кровати и приподнялась на локтях и коленках. Неприятное чувство, мелькнувшее на краю сознания, было оттеснено почти сразу ещё более диким возбуждением, и это было внезапно. Маргарита застонала. Присутствие Ульяны в её жизни просто творило чудеса. Хомюк тоже заползла рядом, целуя её попутно везде, куда доставала, пока губы не встретили губы. Прикосновения Ульяны окончательно забрали всякое напряжение, если оно ещё оставалось. Ощущение ягодицами мягкой вульвы, в отличие от твёрдого члена, дарило спокойствие. Легасова знала, что её ждёт только нежность и страсть, и никакого дискомфорта или унижения. Руки, обласкавшие бёдра, чуть раздвинули ягодицы, и язык, уже такой знакомый и ожидаемый, внезапно коснулся колечка ануса. Маргарита должна была вскрикнуть или запротестовать, или отругать Ульяну за такую наглость без предупреждения, но она просто обомлела. Она даже помыслить не могла, насколько сильный разряд возбуждения можно получить, если прикоснуться там так аккуратно и в то же время дразняще. Перед глазами поплыло, и Маргарита, пытаясь удержать равновесие, уронила голову на руки, ещё сильнее прогибаясь в спине. Тихие стоны Хомюк посылали вибрации через возбуждённую кожу этого тайного местечка, но вскоре Маргарите и этого стало мало. С отчаянным рыком, почти не приходя в себя, она стала подаваться назад, и только прикосновение металла к коже чуть отрезвило её. – Уля… – полувопросительно-умоляюще простонала Легасова, сама не понимая, что пытается сказать. Маленькое вибрирующее устройство проникло в вагину, почти не ощущаясь – только вибрация отдавалась эхом во всём теле, усиленная стараниями языка Ульяны, кружившего около ануса, и волны наслаждения стали очень быстро заполнять всё существо Маргариты, от кончиков пальцев ног до самого темечка. Она буквально сорвалась в оргазм, как самолёт в пикé, не чувствуя под собой постели, когда Ульяна внезапно перевернула её, и губы и язык оказались на клиторе, лаская набухшую головку. Маргариту скрутило снова, и ещё, и ещё, она впервые видела настоящие звёзды перед глазами, содрогаясь так неистово, что в лёгких, казалось, закончился кислород. Она не помнила, сколько это длилось и не чувствовала, что продолжает делать Ульяна. Осознание произошедшего пришло постепенно. Легасова открыла глаза и увидела перед собой Ульяну, улыбающуюся так торжествующе, словно та выиграла Олимпийские игры. – Эй! Что это было? – Маргарите хотелось встать и в шутку дать любовнице лёгкого тумака подушкой или пощекотать, но руки и ноги решительно не желали её слушаться. – Тебе понравилось? – Хомюк облизнула губы, смакуя послевкусие наслаждения Маргариты. – Чёрт… да. Это было более чем потрясающе. Никогда такого не испытывала. Но ты, вообще-то, могла бы и предупредить! Женщины засмеялись, опьянённые посторгазменной истомой и признательностью. – Прости, – Ульяна переплела их пальцы и притянула руку Маргариты к себе, покрывая костяшки пальцев игривыми и усталыми поцелуями. – Но ты бы мне просто не поверила. – Я до сих пор с трудом верю. Ты просто волшебница, Уля, ты это знаешь? – Просто потому, что я люблю тебя, Рита. – Спасибо. Спасибо, родная, что ты есть. *** Маргарита пошла погулять с псом, а Ульяна отправилась за продуктами – в ближайший гастроном привезли свежее молоко и хороший майонез, поэтому стоило поторопиться. Очередь была внушительная, но Легасова не волновалась за свою сожительницу – только вздыхала, что сегодняшний вечер они проведут раздельно. Ужин для Ульяны остался на плите, тоскливо поджидать свою героиню, Маргарита устроилась с книгой под пледом в кресле, и вскоре пожалела, что решила не стоять очередь вместе с Хомюк. Она уже отвыкла от одиночества – не столько физического, сколько от ощущения родной души рядом. Не зря говорят: к хорошему быстро привыкаешь. Легасова вздохнула, поправляя плед и рассеянно теребя бахрому. Книга осталась забытой на подлокотнике, а мысли все вращались вокруг Ульяны. Через десять минут дрейфования по воспоминаниям, Маргарита невольно вспомнила самые жаркие их ночи, и вскоре вскочила, чувствуя, как тело остро реагирует на эти образы. И это пенсионерка! От сочетания этой мысли с предыдущими Маргарита внезапно засмеялась во всё горло, так что звонкое эхо прокатилось по пустому дому. Она в жизни не была так счастлива! Не потому, что жизнь её была несчастной, а потому, что впервые счастье сочеталось с такой необузданной свободой, раскрепощённостью, с бесстрашием и смелостью, которых раньше никогда не позволила бы себе испытывать. Ульяна застала Маргариту кружащей по комнате и смеющейся от восторга и счастья, захлёстывающих её душу. Хохоча, Легасова прижала Ульяну к стене и принялась зацеловывать, приговаривая сквозь смех: – Ты моё счастье! Ты моё невообразимое чудо, Улечка!.. Эти эмоции были настолько заразительными, что Хомюк с радостью расхохоталась в ответ. Покупки были брошены на пороге кухни, пока две женщины, смеясь, шумно целуясь и восклицая какие-то несуразные, но полные любви и счастья фразы, вслепую передвигались по комнате, намереваясь попасть в коридор, а из коридора – в спальню, чтобы там дать выход переполняющим их эмоциям, но вместо спальни попали в прихожую. Этот факт вызвал новую волну смеха. К тому моменту Ульяна уже избавилась от рубашки, а Маргарита – от очков и домашней кофты, и теперь они прижимались друг ко другу полуголые и абсолютно счастливые и медленно продвигались в спальню, ослепшие и оглохшие от своего ликования, так что даже не услышали, как щёлкнул входной замок. – Мама?.. Легасова вздрогнула, когда за спиной прозвучал мужской голос. Не может быть, ей показалось, это же невозможно… – Мама! Женщины обернулись, всё ещё оглушённые возбуждением и нежностью, постепенно смываемыми стыдом, страхом и отчаянием. На пороге стоял внушительного вида тёмноволосый парень, и на лице его враждебность смешалась с отвращением. – Так вот оно что… – прорычал он, делая шаг в коридор. – Алёша! Послушай меня!.. – попыталась Маргарита, неосознанно отступая назад и загораживая собой Ульяну. – Хватит!!! – заорал он так внезапно, что обе женщины невольно вздрогнули. – ТЫ!!! Врала мне всё это время!!! Может, ты и отцу врала?!! Он покончил с собой ИЗ-ЗА ТЕБЯ!!! КАК ТЫ ПОСМЕЛА!!! Он замахнулся, весь пылая гневом, но Маргарита твёрдо схватила его за руку, не давая себя ударить. – Нет, это тебе хватит!!! – прокричала она в ответ. – Мы с отцом тебя растили, воспитывали, кормили не для того, чтобы ты сейчас тут стоял и морали мне читал, ясно?! Я всё ещё твоя мать! – Ты мне не мать!!! Меня амнистировали, я думал, ты ждёшь меня, думал, ты обрадуешься мне! А ты здесь чёртов бордель развела и проституток водишь!!! – Да как ты смеешь? – Хомюк выскочила вперёд, с гордо поднятой головой. – Ты, вышедший из тюрьмы, так ведёшь себя с матерью, оскорбляешь близких ей людей? Рита, бедная моя, – она обернулась к Легасовой, которая мелко дрожала и с трудом сдерживала слёзы. – Не слушай его, слышишь, ты не такая… Хозяйка дома поймала взгляд Ульяны, полный любви и сочувствия, и этим моментом заботы и поддержки воспользовался разъярённый Алексей: зарычал снова, как в пьяном угаре, и бросился на женщин. Ещё миг – и Ульяна оказалась прижата к стене, практически впечатана в неё лицом, а Легасов-младший навалился на женщину сзади, смрадно дыша ей в ухо. – Сейчас проверим тебя, насколько ты хороша в своей профессии, раз мамочка тебя выбрала для ублажения! – угрожающе резюмировал Алексей, хватаясь за край юбки и пытаясь её не то стянуть, не то порвать. – ОТПУСТИ ЕЁ! – завизжала Маргарита, кидаясь вперёд. – Не смей! – Давай, мама. Покажи своё истинное лицо. Кого ты выберешь – меня или эту?.. Ударишь родного сына, чтобы спасти старушку-проститутку? Убьёшь меня, если я сейчас вставлю ей? У меня давненько ничего не было, так что и эта сойдёт для начала… Молодой мужчина увлёкся угрозами, и Ульяна выбрала момент, чтобы засадить ему локтём точно в солнечное сплетение. Алексей с криком согнулся пополам, и Хомюк, быстро выбравшись из-под его туши, схватила рубашку, пиджак, в одно мгновение влезла в сапоги и выскочила за дверь. Выпрямившись и тяжело дыша, Алексей грузно прошагал в свою комнату и заперся, оставив Маргариту в коридоре, беспомощно трясущуюся и плачущую. Только что у неё в душе искрилось всё счастье мира, а теперь снова жизнь стала изломанной и растоптанной, будто и не было ничего этого. *** Жизнь Маргариты Легасовой снова превратилась в ад. Жизнь душила, высасывала силы, опустошала. Теперь каждый день она слышала «мама, мама…» и вместо того, чтобы испытать радость материнства, каждый раз вздрагивала, как от удара. «Мама» теперь по максимуму отрабатывала свои материнские обязанности: стирала носки и бельё, штопала рубашки и готовила есть на несколько мужиков, потому что Алексей нигде не работал и никогда не проводил время в одиночестве. С кухни постоянно слышались мужские голоса и гогот: иногда они напивались, становясь особенно шумными и весёлыми – в такие моменты Легасова просто молилась несуществующим богам, чтобы замок их с Валерием спальни оказался достаточно мощным. Но хуже было, когда они сидели трезвыми и шушукались о чём-то. Сын никогда ей не говорил, что это за люди, откуда они, и о чём они там совещаются иногда сутками. Маргарита понимала, что допытываться бесполезно, и – честно говоря – даже опасно. Доводы, которыми она себя пыталась успокоить: «он же мой сын, мой родной человек, которого я сама родила и кормила» – почему-то раз за разом слабели и не приносили желаемого утешения. Спустя примерно месяц после неожиданного возвращения Алексея, глубокой ночью, когда сынóвья компания, в очередной раз посекретничав, разбрелась по домам, зазвонил телефон. Маргариту мучала ужасная бессонница, и, чтобы отвлечься от назойливых мыслей и тяжёлых чувств, она встала и подняла трубку. – Алло? – негромко позвала Легасова, надеясь, что Алексей не проснётся. – Привези мне мои вещи, – раздался на том конце провода холодный, бесцветный голос. – Записывай адрес. – Уля! – сдавленно воскликнула Легасова, сжимая трубку до побеления костяшек. – Послушай меня, пожалуйста… – Записывай адрес, – как робот повторила Ульяна, продиктовала координаты и повесила трубку, не дожидаясь подтверждения, что была услышана правильно. Глотая слёзы, Маргарита положила трубку на аппарат и, держа в руках драгоценный адрес, вслепую уползла обратно в спальню. Конечно, она не надеялась на возвращение Ульяны Хомюк после того «тёплого приёма», который ей устроил сын, но жить без неё было решительно невозможно. Всё, чего хотела Маргарита – снова оказаться в её объятиях, почувствовать её присутствие, забыть обо всём. Только теперь это желание сопровождалось двойным чувством вины – и перед Ульяной, и перед сыном. Сердце ей подсказывало, что единственное, что ей нужно сейчас – быть с Хомюк, наплевав на всё, но разум вопил о том, что это нечестно по отношению к сыну, родному человеку, что мать не может предать своё дитя ради преступного увлечения женщиной. И она не могла решить никак эту дилемму. Точнее, она уже практически склонилась к тому, что всё её счастье с Ульяной не стоит того, чтобы оттолкнуть сына – ведь он недавно вышел из тюрьмы, он хочет любви и ласки, и даже если готовить ужин и зашивать носки – это всё, чего он хочет, Маргарита ему даст. Но всё же… Всё же, стоя на пороге квартиры Хомюк с неистово колотящимся сердцем, Легасова поняла, что не намерена сдаваться. Она была не той женщиной, которая поднимает лапки кверху, даже когда жизнь бьёт под дых (и, честно говоря, она никогда не встречала таких женщин и вокруг себя – все всегда выживали как могли, таща семью, детей и колхоз). Женщина, открывшая дверь, была похожа на Хомюк очень отдалённо: Легасова с трудом прослеживала знакомые черты в этом бледном, измождённом и озлобленном лице. Хозяйка квартиры молча протянула руку за большой клетчатой сумкой, которую держала Легасова, но Маргарита не среагировала на этот манёвр. – Ульяна, нам надо поговорить, – как можно твёрже произнесла она. Хомюк покачала головой. – Нам не о чем говорить, – сиплым голосом ответила она. – Пожалуйста. С досадой вздохнув, Хомюк отступила от порога, пуская пришедшую в дом. Легасова огляделась – квартирка была крошечной, обшарпанной, типичной советской клетушкой с одной комнатой, кухней метр на метр и ржавыми трубами в ванной. Маргарита разулась и прошла в кухню вслед за Ульяной, которая демонстративно стояла к ней спиной и невидящим взглядом смотрела в окно. Некоторое время обе напряжённо молчали. – Ну? – наконец нарушила тишину Хомюк всё тем же неузнаваемым голосом. – Уля. Мне без тебя плохо, – Маргарита прикусила язык, потому что начать хотела совершенно не с этого, но жалобное признание вырвалось само собой, бесконтрольно. – Мне без тебя тоже. Выяснили? До свидания. – Уля, послушай… Ульяна развернулась, уперев руки в бока, её осунувшееся лицо пылало гневом, а казавшиеся мёртвыми глаза засверкали от эмоций и невыплаканных слёз. – Что я должна послушать?! Твой сын был в шаге от того, чтобы изнасиловать меня! Я до сих пор… – Хомюк содрогнулась всем телом, сглотнула и продолжила ещё жёстче. – Если бы мой сын тронул тебя, я бы ударила не задумываясь! Если бы мой муж посмел поднять на тебя руку, я бы ударила. Если бы даже твой муж прижал тебя к стенке против твоей воли – я бы убила, потому что я люблю тебя! Если человек ведёт себя как моральный урод – есть ли разница, сын он тебе, брат или сват? Но ты будешь защищать его, я это знаю. Ты даже никогда не говорила со мной о том, что рано или поздно он выйдет из тюрьмы и вернётся именно в этот дом, что он не живёт и не жил сам по себе. – Уля, ему всего лишь девятнадцать! – Да мне плевать! Всё, что было между нами – для тебя было временным с самого начала. Ты сказала, что хочешь быть со мной, жить со мной, зная, что однажды, предупредив или нет, с амнистией или отсидев полный срок – но он вернётся! И ты выкинешь на улицу меня. Меня! Не его! Потому что он – твоя семья, даже если убийца, а я никто, даже если люблю тебя. Это жестоко, но это так есть. И ты должна была сказать мне об этом заранее! Накричавшись, Ульяна без сил опустилась на табурет, спрятав лицо в ладони. Теперь она просто плакала, тихо и безнадёжно, не прося прощения или жалости. Маргарита почувствовала, что тот огонь, который гасила беспросветная жизнь в плену у сына, внезапно разгорается с новой силой. Огонь жизни, огонь, придающий силы, открывающий глаза на жизнь. То, что Маргарита чувствовала в себе только тогда, когда рядом была Ульяна. Обойдя шаткий поцарапанный стол, Легасова обхватила дрожащее тело Ульяны, прижала к себе и стиснула в объятиях, зарываясь носом в растрёпанные волосы. Хомюк предсказуемо попыталась оттолкнуть её, но, ослабленная собственной вспышкой гнева, не смогла этого сделать. Некоторое время они просто находились в тишине, куда более уютной, чем в начале встречи, Ульяна всхлипывала, Маргарита беззвучно ловила воздух ртом, удерживаясь на грани слёз, после чего заговорила, подбирая слова: – Всё, что между нами… я надеюсь, оно до сих пор есть, я надеюсь, я не успела разрушить это совсем… Со мной такого никогда не было. Я хочу удержать… это. – Зачем тебе? – прохрипела Хомюк, размазывая по лицу тушь. – Потому что… я не знаю, Уля, честно, но… потому что ты заставляешь меня смотреть на жизнь по-другому. Ты… рядом с тобой… всё меняется. Я начинаю замечать то, о чём никогда бы не задумалась, не будь рядом тебя. Я боялась говорить тебе об Алёше, потому что я никогда не могла совладать со своим отношением к нему. Даже когда видела, что он испортился, что я не могу достучаться до него, я боялась это признать, я старалась всегда быть хорошей матерью, и сейчас мне пришлось выбирать не между ним и тобой. Мне пришлось выбирать между тобой и своей гордостью, маской идеальной женщины, которую я всегда носила. – Хорошо, что ты признаёшь это, – резко сказала Хомюк, и Маргариту полоснули эти слова по самому сердцу. Потому что это была правда – всегда сложно признать, что всё то, что ты так тщательно выстраивал всю свою жизнь, оказалось не более чем фасадом, фикцией, ничего не значащей и не приносящей никакой пользы. – Тебе самой было тяжело от этой маски, и я думала, что смогу помочь тебе избавиться от неё, но… здесь и я виновата тоже. Люди не хотят, чтобы их спасали, Рита. Людям нравится жить в иллюзиях, потому что это проще. Мне тоже пришлось жить жизнью «обычной» женщины, жизнью, которая ломала меня, потому что я знала, что не хочу этого. Потому что я приняла в себе своё влечение к женщинам, я видела то, чего не видят другие. И я возомнила себя спасительницей мира, спасительницей женщин. Не знаю, о чём я думала, но, наверное, влюбившись в тебя, я хотела причинить тебе добро и влюбить тебя в себя таким образом. Что ж… падать с пьедестала всегда больно, но полезно. Очень отрезвляет. – Я то же самое могу сказать о себе. Падать с пьедестала. Уля… Я упала. Я разбита, я… мне больно от того, что разбита ты. Может быть, ты первый человек, который попытался выстроить со мной нечто такое, как ты говоришь, без иллюзий. Без шаблонов, без розовых очков. Чёрт, прости меня, дорогая, пожалуйста, прости. – Прощаю, – горько ответила Ульяна, теперь уже сама прижимаясь к Маргарите в поисках тепла и нежности. – И ты меня прости за то, что при помощи своей «миссии добра» манипулировала тобой. Они ещё немного помолчали. – Рита, тебе пора, – наконец собралась с силами Ульяна. Её плечи напряглись, а по щекам снова покатились слёзы. – Я не хочу оставлять тебя, когда тебе так больно. Ты подняла меня практически из руин, когда Валера повесился. Теперь моя очередь быть рядом и делать всё для тебя, принимая всю твою боль. – Зачем? – Я хочу этого. Боже, Уля, милая, я никогда не задумывалась, каково тебе было всю жизнь жить в мире, в котором ты чужая. Жить с человеком, который вызывает отвращение просто потому, что не того пола, принуждать себя спать с ним и рожать, просто чтобы не быть обвинённой в маргинальности, молчать о своей сущности… видеть всё то, что ты открыла мне – и продолжать играть в эту насквозь фальшивую, гнилую игру общества… – Я справилась, как видишь. – Ты мне тогда сказала, что мы можем справиться в одиночку. Но мы не обязаны. Я хочу. Хочу поддержать тебя. Хомюк подняла на Легасову взгляд, полный боли и недоверия. – Не надо делать это просто потому, что так правильно. Это не принесёт облегчения ни тебе, ни мне, – строго сказала она. – Это самая неправильная вещь в жизни, которую я сделаю сейчас. И самая лучшая, самая честная по отношению к самой себе и к лучшему человеку, который у меня только есть сейчас – к тебе, Улечка. Маргарита склонилась и оставила на губах Ульяны тёплый, солёный от слёз поцелуй. Ульяна подалась вперёд, отвечая так искренне и безоглядно, что сердце Маргариты ухнуло в желудок. – Я останусь здесь, – шепнула Маргарита, чуть задыхаясь, в губы Ульяны, когда поцелуй распался. – Я буду жить с тобой, и неважно, будет это особняк в два этажа или квартира в Химках. Я буду здесь, только рядом с тобой моё место. Давай… давай попробуем начать сначала, милая моя. Хорошая моя. – Рита… а как же твои вещи… – всё ещё сомневаясь, прошептала в ответ Ульяна. – Ты думаешь, они не поместились в сумку вместе с твоими? Я взяла, сама не знаю почему, это был просто порыв, когда собирала твои. А теперь знаю, что уже тогда всё решила, только боялась себе в этом признаться. Если ты… если, конечно, ты хочешь. – Я всё ещё люблю тебя, Рита, неужели я могу отказаться от тебя? От возможности начать всё заново? Улыбаясь сквозь слёзы, женщины снова крепко обнялись, не в силах оторваться друг от друга. *** Наступил девяностый год. Ульяна и Маргарита праздновали Новый Год вдвоём, в их тесной квартире, которая была лучшим доказательством пословицы «с милым рай в шалаше». Страна менялась на их глазах, и всё то, что казалось привычным и знакомым, пусть даже убогим и неправильным порой, уходило куда-то в историю. Женщины загривком чувствовали эти перемены, но каждый раз, когда одной из них стоило захандрить на эту тему, вторая обязательно поддерживала. Жизнь совсем быстро вернулась в то русло, которое у них было до амнистии Алексея, и Маргарита не жалела о том, что сделала этот выбор однажды. Признать, что она оказалась неидеальной матерью, потому что воспитала неидеального человека – было сложно принять. Но ещё сложнее было понять, что не все нуждаются в прощении, спасении, что родство с человеком не отменяет его ужасной внутренней сути. Алексей даже не пытался искать её с тех пор, как она исчезла, и это было горькое облегчение, смешанное с пониманием, что, видимо, их родственные узы если и не разрушены навсегда, но уже не являются константой их жизни. В конце концов, не всё зависит от них самих. Чернобыльская трагедия, смерть мужа и отца, расшатавшаяся экономика и привычный уклад жизни, нелепое убийство человека в ДТП и тюрьма, внезапные отношения двух женщин – всё это сложилось стихийно, нежданно и непредсказуемо. Оставалось только принять это и жить с этим. И у Легасовой как, минимум, была отдушина в жизни – прекрасная Ульяна Хомюк, чуткая, прямолинейная и надёжная. Сын позвонил ей на работу только однажды: – Там, короче, пришли менты. Говорят, дом не ваш, а государственный, так что или платите деньги, или съезжайте, – произнёс он с неудовольствием после короткого приветствия. – Ох, – только и смогла сказать Маргарита. – Как это так – съезжайте? На каком основании? – Не знаю. Я разбираться не стал. Дом твой, сама решай. Я, в общем, уже уехал. Я теперь буду с друзьями путешествовать по России, у нас свой бизнес. – Бизнес? Это ещё что такое? – Это деньги, мам. И для этого не нужно учиться, надо просто уметь продавать. Так что мы сейчас быстренько заработаем, и заработаю я больше, чем отец со всеми его там званиями. – Алёша, мне это не нравится. Что ты задумал? Откуда деньги? Поклянись, что ты не будешь зарабатывать нечестным путём! – Мне тоже много что не нравится. Ты вон пропала, не сказала куда, но мне-то чё. Ты теперь сама по себе. А я уже тоже не ребёнок. Так что давай, новость я передал, а теперь мне пора. Золотую жизнь буду делать, не то, что у вас было, – с этими словами он положил трубку. Дом, Маргарита, конечно, выкупить не смогла, но они с Ульяной объединили свои накопления и присовокупили наследство Валерия, предназначавшееся Маргарите – и купили квартиру посимпатичнее, в Ховрино. И не пожалели – вскоре всё жильё начало стремительно приватизироваться. Годы шли, жизнь менялась, а две сильные женщины продолжали жить, как могли, преодолевая препятствия, невидимые постороннему глазу. Они купили снова большое зеркало в полный рост, которое бы скрашивало их досуг и напоминало о первых временах, когда они только начинали жить вместе. Рядом на полочке стояло новенькое радио, по которому теперь крутили огромное количество новой музыки вперемешку с уже привычной. По утрам, причёсываясь и одеваясь на работу, они частенько слушали что-нибудь неизвестное. Сегодня, однако, радио порадовало их хором из «Юноны и Авось». Аллилуйя возлюбленной паре, Мы забыли, бранясь и пируя, Для чего мы на землю попали, Аллилуйя любви, аллилуйя! Маргарита, отложив шпильки, отняла у Ульяны кисти для макияжа, обняла её и стала нежно покачивать в такт музыке. – Я, наверное, становлюсь слишком старой и сентиментальной, – пробормотала она, прижимаясь губами к щеке Хомюк. – Но, несмотря ни на что, я бы спела нашей с тобой жизни «аллилуйя». – Рита… это очень трогательно. Я с каждым днём люблю тебя всё больше и больше. – Что было бы с нами, если бы мы не встретили друг друга? – Это неважно, ведь мы встретились. Имеет значение только то, что у нас есть сейчас. – Я хочу, чтобы то, что у нас есть сейчас, длилось как можно дольше, Уля. – Я тоже, Рита, я тоже. Я люблю твои руки и речи, С твоих ног я усталость разую, В море общем сливаются реки, Аллилуйя любви, аллилуйя!